Неверный зимний свет был тому причиной или что-то иное, но мне вдруг почудилось, будто Ирранкэ сделался прежним, таким, каким был до визита к фее, и почти угасший огонь в нем разгорелся с новой силой. Даже усталое и ожесточенное лицо словно разгладилось, шрам стал почти незаметным, а выбивающиеся из-под шапки волосы показались не седыми, а пепельно-русыми, как много лет назад…

— Почему ты решил, что волшебство возвращается? — спросила я.

— Помнишь наш разговор на постоялом дворе? — спросил он после паузы. — Я сказал тебе, что оно начало иссякать.

— Да, и мастерство забыто, потому что даже самый умелый мастер не сумеет создать что-то из ничего, — припомнила я. — А потом, в твоих воспоминаниях… Феи выпили волшебство из этого мира, чтобы хватило сил открыть дверь?

— Именно так. Но оно как сорная трава: если останется хоть стебелек, хоть обрывок корешка, вырастет и заполонит все кругом, сколько ни выпалывай, — совершенно серьезно сказал Ирранкэ, и я невольно улыбнулась: нашелся огородник! — Нам повезло, что феи вовремя нашли подходящее место, не успев иссушить наш мир, или выжечь его, или выморозить… А в легендах и о таком говорится, о мирах, в которых вовсе не осталось жизни, только голый камень или лед, которому уже никогда не суждено растаять.

— Вот именно сию минуту немудрено в это поверить, — пробормотала я, поглубже натянув шапку на уши, тут же спохватилась и окликнула: — Ири, а ты почему без шапки, чудовище?!

— А мне жарко! — отозвалась она и указала на ящерку. — Она меня греет!

Я только вздохнула, решив больше ничему не удивляться.

— А помнишь, о чем еще мы говорили?

— О Создателе. О том, что он, наверно, тоже был волшебником, раз умел пользоваться ключом, открывать двери и бродить… — Я осеклась.

— Между мирами, — закончил Ирранкэ. — И сдается мне, он видел то же самое, что видит Ири, и даже намного больше.

— Ты уж говори, да не заговаривайся, — помотала я головой, — а то ты сейчас ее потомком Создателя выставишь!

— Так ведь это правда, — улыбнулся он. — Алиев сотворил он, и в жилах Короля-чародея, должно быть, тоже текла его кровь. Забавно выходит, Марион! Я должен закончить дело жизни моей прародительницы, а Ири, быть может, продолжит дело самого… Раз волшебство возвращается, потребуются те, кто сумеет приручить его заново, — старые-то приемы не работают, да и не осталось умельцев.

— Ирэ, — серьезно сказала я, — бабушка всегда говорила мне: не беги впереди лошади. Мы еще даже дверь не нашли, я уж молчу о том, чтобы совладать с феей, а ты навыдумывал — на десяток жизней хватит, ваших, алийских, а не человеческих!

— А разве это плохо? — так же серьезно ответил он. — Знаешь, Марион… Если ты разучился мечтать, значит, ты почти что мертв.

— Ты…

— Я — разучился. Мое стремление уничтожить эту тварь, спасти вас, найти ключ… это было именно желание, не мечта. Сделать это во что бы то ни стало, а там и смерть не страшна, а о том, что будет… или могло бы быть дальше, думать уже нет ни сил, ни желания. А мечты — они…

Ирранкэ умолк, глядя в серое небо.

— Как облачные драконы? — подсказала я. — Вроде и есть они, и увидеть их можно, а все едино не поймаешь. Только и остается любоваться издали и думать: а вдруг когда-нибудь все-таки получится погладить чудесного зверя?

— Именно так. И, говорят, — добавил он и улыбнулся, — кое-кому это удалось. И заново научиться мечтать, и…

— Неужто?

— Да. Я, похоже, нашел своего облачного дракона. — Ирранкэ крепче сжал мою руку. — Теперь не отпущу.

— Ну конечно, — сказала дочь, вынырнув из-за большого камня, — я там дорогу ищу, а вы тут обнимаетесь! Я, может, тоже хочу! Ай-й… не так же сильно, задавите же…

Она посопела, прижавшись к нам, потом сказала:

— Знаете, как красиво? Все кругом серое, черное, зимнее, а я гляжу: за скалой откуда ни возьмись цветок!.. Ну, кажется, будто цветок — большой такой, больше этой самой скалы, и светится мягко-мягко, не как вот она. — Ири подергала ящерку за хвост, который свешивался ей на плечо, словно диковинный шарф, — а так… ну… Нежно, вот. Помнишь, мам, у графини Ауноры была шелковая брошь с бриллиантом в середке? Вот похоже: если свет на него попадет, он сияет, а сквозь лепестки лучики просвечивают…

— Ты о нас, что ли? — обескураженно спросила я, переглянувшись с Ирранкэ.

— Ну а о ком же еще? Хотя, — тут же сказала дочь, — брошь — это не то. Она неживая. А это… как цветок жасмина, а в нем роса на свету искрится, вот. Да, так правильно!

Я промолчала. Что тут скажешь?

— И мы уже почти пришли, — вдруг будничным тоном произнесла Ири. — Круг вон там, за поворотом, идем скорее!

Камни были разные — побольше и поменьше, сильно вросшие в землю. Летом на них, должно быть, зеленел мох, но сейчас были видны только черные пятна да белые снежные шапки.

— Да, вот это озерцо и водопад, тоже замерзший… — Ирранкэ шагнул было вперед, но дочь вцепилась в его одежду:

— Погоди! Нельзя пока!

— Почему?

— Я же сказала, они вразнобой тарахтят, — сердито ответила она. — Так ты никуда не попадешь. Если только в очередную обманку. Проход тут только один, но вокруг много напутано…

— И ты… сумеешь распутать? — негромко спросил он.

— Попробую, — вздохнула Ири и подошла к самому большому валуну, серому и округлому.

Почему-то сразу пришло на ум: наверно, каменный великан когда-то прилег отдохнуть, задремал и не проснулся, и зарос землей, одна голова на поверхности осталась. Или же какой-нибудь рыцарь отсек ему голову и прикатил на это место, а может, она сама отлетела от молодецкого удара, да так и валяется здесь неведомо сколько лет.

— Главный, — сказала Ири, положив на него руку. — Самый сильный, от него кругом все гудит, а остальные подтягивают. И струна такая черно-фиолетовая, как грозовое небо, но не мрачная. А в такт ему должен стучать… он! — Она указала на красноватый гранитный обломок. — Чуть потише, да, вот так! А теперь…

— Смотри, — шепнул Ирранкэ, взяв меня за плечи. — Смотри и запоминай: не всякий день увидишь, как маленькая девочка перекраивает волшебство фей на свой лад! Хотя, сдается мне, эти камни были здесь задолго до того, как явились феи, те лишь приспособили их для своих нужд.

— Не так! — Ири грозно топнула ногой, и белая ящерица зашипела. — На третий счет, а не на второй! Сбиваются с ритма, и все тут, — пожаловалась она, обернувшись. — Особенно этот вот чудит, не слушается…

Она пнула большой угольно-черный камень, ушибла палец, разумеется, выругалась (я пообещала всыпать ей горячих за такие слова, но попозже) и сказала:

— Ну, давайте заново!

— А ты им отстучи, как нужно, — посоветовал Ирранкэ. — Может быть, они просто не понимают, чего ты от них хочешь.

— Я им отстучу, — грозно произнесла Ири. — Я им так отстучу, мало не покажется!

Однако же подняла камень поменьше и примерилась к макушке серого валуна.

— Вот так надо!

Я невольно обхватила себя руками, когда все вокруг заполнил глухой гул, — это, должно быть, камни зазвучали в унисон. Ритм был совершенно нелюдской, от этого барабанного боя закладывало уши и тянуло вжаться в землю. И мне почудилось на мгновение, будто я вижу, как темно-красный луч протягивается от гранитного валуна к замерзшему озерцу и водопаду, потом к нему добавляется голубой, и синий, и фиолетово-черный… И все они пульсируют в такт, будто бьется огромное сердце, а сами эти лучи похожи на просвечивающие на руках жилы — у Ири они хорошо видны, такая тонкая у нее кожа…

— Сейчас! — крикнула Ири. — Глядите!

Лучи встретились в одной точке, как раз за водопадом, и там вспыхнул ослепительный белый огонь, такой, что смотреть было невозможно.

— Идем скорее, — сказал Ирранкэ, — это вход. В тот раз я ничего подобного не видел, но ощущение было то же самое…

— Только, чур, на этот раз все вместе, — серьезно сказала Ири и схватила нас обоих за руки. — Бежим! Скорее, пока он не закрылся! А то я потом замучаюсь снова ритм подбирать: он, оказывается, еще и меняется…