– Хозяйка, – произнес Рыжий, гладя мою спину, – а что ты станешь делать, когда вернешь себе корону?

Вот даже как! Не «если», а «когда»!

– Не знаю, – честно ответила я. – Нужно будет как-то разобраться, кто из придворных последовал за Рикардо добровольно, а кто был околдован. Но как это сделать, я не представляю. Может, ты сумеешь увидеть?

– Сумею, это не так сложно, – кивнул он. – А что потом?

– Потом нужно будет вернуть все как было. Ну, с «ночными королями» уж договоримся, это-то самое простое… – задумчиво произнесла я. – Хуже, что хозяйства пострадали от этой проклятой засухи, ведь не первый год уже держится… Да и пожары беды понаделали. Надо будет налоги снизить, а то и вовсе отменить на год-другой-третий, пусть люди обустроятся заново и не думают, как бы последнюю рубаху с себя снять, чтоб в казну отдать. Королевский двор уж как-нибудь без бриллиантов проживет, а простой люд без скотины и хорошего зерна – нет. – Я прикрыла глаза, вспоминая, чему меня учили. – Может, у соседей закупать придется… Скота, надеюсь, Деллерен пригонит, поверит уж в долг, а вот зерно… Ну да найдем, где купить не втридорога, тут опять же береговое братство пособит. И столицу, конечно, нужно в порядок привести, сам видел, на что она похожа. Но это дело десятое, были бы все сыты-здоровы, а заборы покрасить успеют! Ты что смеешься?

– Я? Не думаю даже, – серьезно сказал Рыжий. Будто я не слышала, как он фыркает! – Просто ты рассуждаешь, как… не знаю даже, купчиха средней руки или вовсе крестьянка вроде нашей Медды, а не королева.

– А чем, по-твоему, королевство, да еще небольшое, от обычного подворья отличается? – улыбнулась я. – Размерами разве что. И там и сям надо с соседями договариваться, за работниками следить, скотину обихаживать, торговать… да мало ли! Ясное дело, выглядит это красиво: посольский прием, бал в королевском дворце, смотрины… А на деле те же сельские пляски у костра, когда гости из соседней деревни приезжают дочку старосты сватать и подарки привозят! Да прекрати ты смеяться!

– Не могу, – честно ответил он. – Ты так серьезно об этом говоришь…

– Говорю как мне отец объяснял, когда я была совсем маленькой, – сердито сказала я. – Понятное дело, тонкостей хватает: один гость молока не пьет, второй рыбы не ест, третий музыки не любит, и поди это все упомни да устрой все так, чтобы никому не было обидно… Это если попросту. А если припомнить, кто что кому должен, кто кого чем задел в незапамятные времена, то и вовсе голова кругом пойдет! Но на то человеку она и дана, чтобы на месте ее держать, особенно, если на этой голове корона… И Саннежи так же говорил… Извини.

– За что?

– А кому захочется слышать чужое имя, когда…

– Ну так ты не меня его именем назвала, а просто вспомнила, – произнес Рыжий. – Не сравниваешь же!

– Нет, сравниваю, – зачем-то сказала я. – Постоянно сравниваю. Ты иногда смотришь так же, как он. Говоришь его словами. Ведешь себя как он. Даже любишь меня так же… А иногда ты – совсем другой человек, но… тоже чем-то похож. Не могу объяснить…

– И не надо, – тихо ответил он. – Не надо. Сравнила и сравнила, от меня не убудет, а даже и прибудет, потому как где я, бродяга лихой-мимохожий, – и где князь! Жаль только, ты свою боль-тоску по нему выплакать не можешь, легче бы стало. Но ты всегда такая была, ты сама сказала.

– Может, мне и не нужно, чтобы легче становилось, – сказала я, помолчав. – Я слышала, как говорят: выплачешь – забудешь. А я забывать не хочу. И так уж слишком много прятала за той крепостной стеной, а она знай осыпается… Не хочу его забывать. Прости, Рыжий, но я… – я зажмурилась, – закрываю глаза, а он передо мной. Такой, каким я его запомнила перед той проклятой охотой. Я себе запретила думать о нем, закрыла воспоминания в темнице, заложила дверь на засов…

– А я в окошко залез, – без тени насмешки произнес он. – Это ничего, хозяйка. Не буду говорить, мол, пройдет-позабудется… У тебя, похоже, никогда такого не случится. Не позабудется.

– Никогда, – повторила я. – А он даже не узнал, что я его любила! Я никогда ему об этом не говорила, а потом стало слишком поздно…

– Он знает, – уверенно сказал Рыжий и едва заметно улыбнулся, я чувствовала его улыбку щекой. – Не переживай, он все знает. И не обижен, а рад, что ты о себе не забываешь, уверен.

– Опять скажешь, что в огне увидел?

– Нет. Просто я думал бы именно так. А мы с ним, кажется, в самом деле похожи. Ну сама посуди: ушел ты с дымом в небо, к духам воздуха, смотришь сверху – а твоя любимая закрылась на тридевять замков и никого видеть не желает, год за годом убивается, от тоски сохнет… Что толку-то? Былого не воротишь, – шепнул он, – надо дальше жить. Забывать не нужно, просто – жить. Жить со всем, что тебе на хребет судьба нагрузила. Если вывезешь, не сломаешься…

– Тогда что? Попаду в сады Создателя?

– Нет. Просто будешь сильным человеком. А не сможешь – останешься слабым. Но это не о тебе, – улыбнулся Рыжий.

– И на том спасибо. – Я все никак не могла перестать перебирать густые, жесткие, как лошадиная грива, пряди его волос. – И, Рыжий, пускай я вас и сравниваю, пускай и не нарочно, но одного на месте другого никогда не представляла. Леата говорила, мол, девицы, если невмоготу, воображают, что вместо какого-нибудь купца толстопузого с ними красавец-капитан или хоть матрос симпатичный, так легче… А ты – это ты. Похож чем-то на Саннежи, а все-таки другой. И я сейчас с тобой, а не с призраком из прошлого, как бы я его ни любила…

– Я будто не чувствую, – сказал он серьезно и развернулся так, что я оказалась в кольце его рук. – Не оправдывайся, хозяйка. Я знаю. Если я возьмусь вспоминать всех, с кем жизнь развела-разлучила, да с нынешним житьем-бытьем сравнивать, вовсе ума лишусь, а его мне и так не очень много досталось!

– Не смеши, – улыбнулась я. – Твоего ума если не на дюжину, так уж на десяток человек поплоше хватит. Да и умеешь ты такое…

– Уметь умею, да не я один, а будет ли с того прок, поди пойми еще. – Рыжий обнял меня крепче, а мне вдруг померещилось, что щека его повлажнела. – Но что бы там ни делалось, ни творилось, я тебя не оставлю. Живым ли, мертвым, я буду с тобой.

– Знаешь, я как-то не жажду оказаться в постели с мертвецом, так что уж постарайся выжить, – ответила я, но невольно поежилась.

– Да уж, сказал так сказал! – ухмыльнулся он. – Ладно, если помру, в кровать не полезу, у порожка полежу-посторожу! А что до прочего – уже сказал, всегда помогу, даже если подохну. Я должен.

– Кому должен? Ты не впервые это говоришь и всякий раз уходишь от ответа!

– Себе, – обронил Рыжий, – так будет вернее всего. Себе должен, а объяснить не проси. Я не умею. Правда.

И я почему-то поверила ему. Ну, будто не верила все это время! И ни разу он не подвел меня, этот странный человек, так похожий и в то же время не похожий на моего князя. Тот был не таким порывистым, но… если присмотреться, у обоих под твердой скорлупой горело пламя, как у этих огненных гор, которые поминал недавно Рыжий, и если это пламя прорывалось наружу…

– Старый козел!

Помню, я впервые увидела Саннежи в ярости, и это зрелище меня напугало. Мне было… десять или около того, и вдруг мой веселый и добрый приятель по играм преобразился, сделавшись из ласкового домашнего кота диким камышовым, который и собаку способен задрать!

– Ты что? – спросила я шепотом.

– Ничего. Это из дома. – Саннежи убрал письмо, но я видела, куда именно он его спрятал, стянуть ничего не стоило, если бы мне захотелось. – Я тебя напугал?

– Ты? Меня?! – Я вздернула нос, покосилась на него, но Саннежи не поддержал игру. Оставалось только одно средство. – А ну говори, в чем дело!

– Перестань, – попросил он.

– Не перестану, пока не скажешь, в чем дело! – топнула я ногой. – О чем ты сказал «не позволю»? Отвечай!

– Я вот возьму тебя, пойду и макну в пруд к лягушкам, чтоб помолчала, – мрачно ответил мне Саннежи.

– Я не боюсь воды, а уж лягушек тем более! За морем их вообще едят, папа говорил, у них лапки вкусные, надо попробовать как-нибудь, – ответила я. – Что случилось, говори!