«Ты говоришь в точности, как старая рыбачка, — ответила я. — Или она — как ты. Она сказала, ты ее спасла давным-давно».

— А-а! — неожиданно смягчилась ведьма и отмахнулась от пары крупных мурен, сунувшихся было ко мне, как хозяйские собаки кидаются обнюхать гостя. — А я гадала, она это или не она… Значит, еще жива!

«Да, и передает тебе привет, — добавила я. — Говорит, тоже хотела бы увидеть, какие чудеса таятся на дне морском».

— Утонет — узнает, — коротко ответила ведьма и, наконец, оказалась на свету целиком.

Видно, у страха глаза и впрямь велики, потому что вместо бесформенной туши, какой я запомнила ее с прошлой нашей встречи, я увидела просто очень крупную русалку. Конечно, тело ее вовсе не было расплывшимся и бесформенным, как это случается у человеческих женщин (я видела таких), — у русалки располнеть не выйдет, если только она не будет сидеть на одном месте годами. Но неподвижная русалка — мертвая русалка, это всем известно. Как акула не сможет дышать, если остановится, так и мы: наша жизнь — постоянное движение, охота, и только совсем дряхлым старикам, не способным добывать себе пропитание, пищу приносят их дети и внуки.

Так вот ведьма в самом деле оказалась раза этак в два с лишним крупнее меня. Если меня и сестер издалека можно спутать с дельфинами или тюленями, то она тянула на небольшую косатку. Тело ее было соразмерным, сильным и очень темным — я не видала такой масти у своих соплеменников: лицо и торс казались будто опаленными солнцем, как это бывает у сильно загорелых людей, ну а ниже пояса ведьма оказалась чернее ночи. Волосы ее тоже были смолянисто-черными и не развевались свободно в воде, как прежде мои, а были сплетены в множество тонких кос и плыли за хозяйкой, змеясь и струясь в поднятых ею бурунах. Эту прическу я и приняла за щупальца. Должно быть, ведьма вплетала в волосы грузила, чтобы добавить им тяжести… а может, снова наколдовала что-нибудь, поди разбери?

На лицо она тоже оказалась вовсе не дурна, только глаза пугали — большие, очень темные, они казались полуприкрытыми из-за тяжелых век. Ну а когда она на мгновение повернулась боком, мне почудилось что-то знакомое в ее резком и немного даже грубоватом для женщины профиле.

— Иди сюда, — приказала она, и я несмело двинулась в глубину грота.

Прежде ведьма не пустила меня дальше, и я даже не представляла, что могу там увидеть! Может, бурлящие котлы, в которых она стряпает бури и ураганы? Связки живых морских змей вместо метел? Право, мне отказывало воображение!

Но нет, это оказалось обычное русалочье жилище — ничего сверх необходимого, даже украшений почти и не было. Так, несколько носовых фигур с затонувших кораблей (сплошь какие-то сказочные звери), кораллы из далеких теплых морей, парусник в пузатой бутылке (я не понимала, как люди ухитряются засовывать игрушки внутрь, пока Эрвин не объяснил мне, что кораблики собирают уже в бутылке, и тогда я поразилась мастерству и терпению людей, что на это способны). Ну, еще пара окованных металлом сундуков, вот и всё.

— Ну и безобразие же ты учинила! — в сердцах сказала ведьма, умостившись на одном из таких сундуков, как на прибрежном утесе. Я несмело присела на краешек другого, поменьше.

«Почему я?»

— Потому что с тебя все началось, макрель ты бестолковая, — проворчала ведьма, — с твоего дурацкого желания! Кто в принца влюбился, я, что ли? Кто ко мне пришел и упросил дать тебе ноги? Бабушка твоя? Нет, и у нее в юности всякое случалось, но ты ее переплюнула! Только вот гордиться тут нечем, — добавила она.

«Но ведь поначалу все шло, как было должно! — удивилась я. — Я обрела ноги, я нашла своего принца, но потом… Остальное-то зависело уже не от меня! Я в самом деле думала, что умру, хотела только увидеть море напоследок, а вышло…»

— Ерунда полная вышла, — мрачно сказала она. — Ладно, что уж там… Твоей вины тут едва ли на четверть, да и то больше по недомыслию. Мозгов в голове меньше, чем у устрицы какой-нибудь, а туда же, к людям собралась. Понимала бы что!

«Так объясни!» — возмутилась я. В самом деле, я готова была отвечать за свои поступки, а не за неведомо чьи!

— Объяснишь тебе, пожалуй… — Ведьма задумчиво плеснула хвостом. — Вот что… А ну, подымись, мне сундук надо открыть!

Я послушно отошла в сторонку. За поднятой крышкой мне не было видно, что именно ищет в сундуке ведьма, но когда она вынула ярко светящийся флакон, я сразу его узнала — это ведь был мой голос.

— На, получи назад, — неласково произнесла она и сунула мне в руки склянку. — Не то я с тобой до завтра тут разговоры разговаривать буду, на пальцах-то всего не покажешь.

Я вопросительно посмотрела на нее, мол, что теперь делать-то? Как вернуть голос?

— Не таращься на меня, как креветка, выпей, да поживее! — приказала ведьма, и я с трепетом поднесла флакон к губам.

На этот раз горло не обожгло, по нему словно прокатилась густая струя, какая-то тяжелая, холодная и скользкая, а потом мне так сдавило горло, что я обеими руками схватилась за него, выронив флакон и тщетно пытаясь вдохнуть.

— Потерпи, сейчас уляжется на место, — сказала ведьма и сильно хлопнула меня по спине. — Отвыкли вы друг от друга небось, не одна луна миновала!

И впрямь, скоро меня отпустило, и я смогла дышать нормально, а не хватать ртом воду, как выброшенная на берег рыба судорожно глотает бесполезный воздух. Глупое сравнение, а как иначе объяснишь?

— Ну, скажи что-нибудь, — велела она.

— А что говорить? — произнесла я и удивилась: оказывается, я совершенно забыла, как звучит мой голос!

— Ты могла хотя бы поблагодарить меня.

— Благодарю, — отозвалась я, но не удержалась и добавила: — Но ты ведь все равно заберешь его назад, разве нет?

— Не заберу. — Ведьма снова устроилась на сундуке, а мурены улеглись на ее широких боковых плавниках, как пушистые кошки придворных дам на их пышных подолах. — Твой голосок, маленькая ты моя рыбка, сущая пустяковина по сравнению с тем, что теперь стоит на кону.

— И что же? — не без опаски спросила я.

Ведьма помолчала, потом сказала задумчиво:

— Как бы тебе это растолковать… Поймешь или нет?

— Ну так начни с самого начала да продолжай, — вспомнила я разговор с Эрвином, — вдруг да пойму? А если не пойму, переспрошу.

— Надо было не голос у тебя отобрать, а язык отрезать, — любезно сказала мне ведьма, — а то больно он у тебя шустро метет.

— Я не говорю, не подумав, если ты об этом, — ответила я. — Научилась, знаешь ли, помногу думать, пока не могла говорить и не умела писать, как люди. Жестов наших они не понимают, вот и…

— Уже хорошо, — кивнула она. — А то с виду-то ты прежняя вертихвостка, так откуда мне знать, появились в твоей хорошенькой головенке хоть какие-нибудь дельные мысли?

— Как же им не появиться! — вздохнула я.

— И что ты надумала?

— Что поступила глупо, ты ведь это хочешь услышать? Взяла и променяла свою жизнь на глупую-преглупую мечту. И ведь понимала же, что Клаус, даже если и полюбит меня такой, какая я есть — немой, без роду-племени, для людей-то я была никем! — все равно на мне не женится. А значит, мне придется стать морской пеной куда как раньше срока… — Я помолчала. — Но почему ты мне этого не объяснила?

— А ты стала бы слушать? — фыркнула ведьма. — Как сейчас помню, явилась: глаза горят ярче этих вот моих светильников или даже человеческих фонарей, хвост дрожит, голосок срывается, а туда же: подай, говорит, мне моего принца, мне без него не жизнь!

— Но если бы ты не выполнила мою просьбу, я бы, наверно, забыла Клауса, — сказала я. — Может, не теперь, через много лет… Или попыталась бы завоевать его иначе, я уже думала об этом! Ведь тогда, во время кораблекрушения, я могла спасти его и отнести не к обители, а на необитаемый островок. Я приносила бы ему пресную воду и пищу, а он…

— А он был бы твоим пленником? — приподняла она бровь. — Ну, говорят, некоторые влюбляются в своих тюремщиков, только жалкая это любовь. Жалкая и страшная. Уверена, что хотела бы подобного?