Обеспокоенный Мо Жань поторопился вмешаться:

— Учитель, Ши Мэй пришел, только чтобы сделать мне перевязку, и собирался сразу же уйти. Пожалуйста, не ругайте его.

Взволнованный Ши Мэй также не собирался уступать:

— Учитель, младший брат Мо не имеет к этому никакого отношения. Это всецело моя вина. Ваш ученик готов понести заслуженное наказание.

— … — лицо Чу Ваньнина побледнело до оттенка нежной зелени.

Он и пары слов сказать не успел, а эти двое наперебой пытаются взять всю вину на себя, объединившись против него, словно он был их общим врагом или страшным бедствием, вроде мора или наводнения. Чу Ваньнин немного помолчал и, с трудом сдержав нервное подергивание бровью, холодно сказал:

— Какое впечатляющее единодушие и похвальное стремление помочь ближнему между моими учениками. Я тронут до глубины души! Похоже, в этой комнате есть только один злодей, и это я.

— Учитель… — пробормотал Мо Жань.

— …Не смей звать меня! — Чу Ваньнин раздраженно взмахнул широким рукавом, давая понять, что больше не желает говорить с ним. Мо Жань же не мог понять, что с ним опять не так. Из-за чего он так сильно разозлился? Единственное объяснение, которое пришло ему в голову: Чу Ваньнин ненавидел людей, которые слонялись без дела и из добрых чувств выгораживали друг друга. Похоже, любые проявления человеческой привязанности вызывали у него лишь глухое раздражение, словно соринка в глазу...

Какое-то время все трое молчали.

Внезапно Чу Ваньнин покачал головой и повернулся, собираясь уйти.

Ши Мэй поднял лицо и, растерянно взглянув на него покрасневшими в уголках глазами, пробормотал:

— Учитель?

— Уходи. Вернешься, когда перепишешь правила школы десять раз.

Ши Мэй опустил глаза и, помолчав немного, тихо сказал:

— …Да.

Мо Жань продолжал стоять на коленях на том же месте.

Ши Мэй встал, посмотрел на Мо Жаня и, чуть поколебавшись, снова опустился на колени, обратившись с мольбой к Чу Ваньнину:

— Учитель, раны младшего брата Мо только начали заживать. Простите мою дерзость, но я осмелюсь просить вас не слишком нагружать его тяжелой работой.

Чу Ваньнин не проронил ни слова, в одиночестве стоя в круге неровного света, отбрасываемого подвесным фонарем. Через какое-то время он вдруг чуть повернул голову, и в этот момент стало очевидно, что брови его сошлись, как два обнаженных меча, глаза пылают словно факелы, а голос звенит от еле сдерживаемого гнева:

— Хватит болтать без толку! Почему ты все еще здесь?!

Хотя Чу Ваньнин был невероятно хорош собой, его внешности всегда не хватало мягкости, а уж когда он злился, то и вовсе внушал ужас. Ши Мэй задрожал от страха и, опасаясь разгневать учителя и тем самым навлечь на Мо Жаня еще больше неприятностей, поспешно поклонился и сбежал.

В библиотеке остались только они вдвоем. Вздохнув про себя, Мо Жань самым почтительным тоном сказал:

— Учитель, ваш ученик признает свою вину и продолжит составлять опись книг.

Не поворачивая головы, Чу Ваньнин сказал:

— Если ты устал, иди домой.

Удивленный Мо Жань вскинул голову.

Чу Ваньнин холодно продолжил:

— Я не буду тебя задерживать.

С чего это он так расщедрился, что даже разрешил ему уйти? Здесь точно какой-то обман!

Быстро сориентировавшись в ситуации, Мо Жань поспешил сказать:

— Я не уйду.

Сделав паузу, Чу Ваньнин холодно усмехнулся:

— …Что ж, делай что хочешь.

После этих слов он взмахнул широкими рукавами, развернулся и ушел.

Мо Жань застыл в оцепенении… никакого обмана? Он-то был уверен, что Чу Ваньнин обязательно одарит его парочкой ударов своей ивовой лозы.

Закончив разбираться с книгами только к середине ночи, Мо Жань сладко зевнул и наконец покинул библиотеку.

Несмотря на глубокую ночь, в спальне Чу Ваньнина все еще горел тусклый свет.

Ого! Так этот мерзкий демон все еще не спит?

Мо Жань подошел к двери и приготовился уважительно попрощаться с Чу Ваньнином, прежде чем уйти, но войдя внутрь, обнаружил, что тот уже уснул. Как оказалось, этот забывчивый мужчина просто забыл потушить свечу перед сном.

Или он так увлеченно работал над чем-то, что просто отключился от усталости. Обдумывая эту возможность, Мо Жань взглянул на лежащие на краю кровати детали Ночного Стража, потом заметил, что Чу Ваньнин даже не снял металлические перчатки, в одной из которых была зажата застежка, и в итоге окончательно убедился в правдивости своего предположения.

Спящий Чу Ваньнин больше не выглядел таким неприступным и пронзительно холодным. Он лежал свернувшись калачиком на заваленной деталями, пилами и топорами кровати. Всего этого хлама было так много, что на ложе почти не осталось места, чтобы прилечь, поэтому он сжался в максимально компактный клубочек, и даже прикрывавшие его глаза тонкие длинные ресницы выглядели какими-то жалкими и невыносимо одинокими.

Какое-то время Мо Жань просто тупо глазел на него.

Сегодня Чу Ваньнин… из-за чего он так разозлился?

Неужели только из-за того, что Ши Мэй тайком пробрался в Павильон Алого Лотоса и захотел помочь ему привести в порядок библиотеку?

Мо Жань подошел к кровати и, презрительно закатив глаза, наклонился к уху Чу Ваньнина, чтобы позвать его громким шепотом:

— Учитель?

— А?.. — тихо простонал Чу Ваньнин, еще сильнее прижимая к груди холодного механического воина. Похоже, он крепко спал, дыхание было ровным и глубоким; рука в так и не снятой им металлической перчатке с острыми зубцами на кончиках пальцев лежала на подушке возле его лица, напоминая выпущенные когти гигантского кота или леопарда.

Судя по всему, было непохоже, что Чу Ваньнин сейчас проснется. От одной мысли об этом сердце Мо Жаня екнуло, глаза опасно сузились, а губы растянулись в недоброй ухмылке. Почти прижавшись губами к ушной раковине Чу Ваньнина, он попробовал позвать его более низким голосом:

— Учитель, пора вставать.

— …

— Учитель?

— …

— Чу Ваньнин?

— …

— Смотри-ка, и правда крепко уснул, — обрадовался Мо Жань и устроился рядом. Опираясь рукой на его подушку, он с улыбкой вгляделся в лицо спящего мужчины. — Просто замечательно, прямо сейчас я воспользуюсь случаем и расплачусь с тобой за все.

Даже не подозревая, что с ним хотят свести счеты, Чу Ваньнин продолжал крепко спать. Его красивое лицо во сне выглядело как никогда умиротворенным и безмятежным.

Мо Жань постарался принять грозный и величественный вид. Но, к сожалению, он вырос в музыкальной труппе и в детстве не получил должного образования, так что все его знания были почерпнуты из болтовни рыночных торговцев и баек[9.12] уличных рассказчиков, поэтому составленные им высокопарные фразы выглядели как-то особенно нелепо и смешно:

— Отважный смутьян из рода Чу, повинный в сокрытии правды от своего суверена, как смеешь ты смотреть свысока на прославленного в веках императора, ты… э… ты этот…

Он почесал затылок, не зная, что еще сказать. Даже после того, как он назначил себя императором, его лексикон в части ругательств не слишком увеличился. Как назло, сейчас ему на ум ничего, кроме «продажная шлюха» и «собака безродная», не приходило, но эти определения как-то уж совсем не подходили Чу Ваньнину.

Пришлось поломать голову, но все же после долгих раздумий он вдруг вспомнил одно выражение, которое частенько использовали сестрицы из музыкальной труппы. Хотя смысл его был довольно туманен, но звучало вроде очень даже неплохо. Браво сдвинув брови, он строго потребовал:

— Бессердечный мелкий сученыш, подлое ослиное копыто[9.13], ты признаешь свою вину?

Чу Ваньнин: — …

— Твое молчание этот достопочтенный принимает за признание вины!

Должно быть, даже сквозь сон услышав шум, Чу Ваньнин что-то нечленораздельно буркнул и продолжил спать в обнимку со своим механическим воином.