– Господин второй советник! Рад видеть вас здоровым и на своем посту, – начал я с улыбкой. – Размышляете, зачем я пришел? – увидев его взгляд, спросил я. – Сообщить две новости. Начну с приятной: я вернул вам ваш миллион.

Лицо советника стало терять свою бледность.

– Второй верну, когда отпустят корабли и экипажи из-под ареста. Что скажете?

Шлемаз потрогал шею и повертел головой, словно воротник сюртука натирал ему шею. Он откашлялся:

– Я не смогу один этого сделать. Тут нужно согласие Совета.

– Понимаю ваши трудности. И вот, даю вам веские основания для решения этого вопроса. – Я положил перед ним на стол несколько пакетов.

Он со страхом посмотрел на них и, не трогая, поинтересовался:

– Что это?

– Это нам передал «Фронт борьбы с коррупцией». Смертельные приговоры всем членам Совета. Кроме вас, конечно, – пояснил я мгновенно побледневшему чиновнику. – Там же и амнистия тем, кто проголосует за освобождение из-под стражи наших людей и кораблей, а также снятие с них всех обвинений. И сообщение устно: ни один корабль не покинет станцию, пока корабли и экипажи арестованы. Дерзайте, господин советник.

Я поднялся и вышел. А еще через два часа корабли СНГ покинули станцию.

Мне осталось забрать орков и убыть на Сивиллу. Жить на станции мне не нравилось. Привыкший к большим просторам планеты, к небу, к ветрам, к непогоде, я чувствовал себя в замкнутом пространстве станции как в тюрьме. Пусть большой, комфортабельной, но тюрьме.

Когда я пришел в офис представительства княжества, там в приемной сидел хорошо одетый человек. Девушка с пухлыми щечками, дежурившая в приемной вместо Раданы, радостно вскочила и затараторила:

– Ваша милость, тут пришел господин… – Она заглянула в записи. – Вильд Бристхаун. Хочет видеть вас или господина Штурбаха.

Я с интересом вгляделся в вставшего со стула импозантного мужчину. Хороший костюм. Вьющиеся волосы аккуратно уложены в прическу по последней моде. Твердый подбородок и хмурый взгляд. Человек способный и решительный – таким мне показался агент корпорации, затеявший против нас войну. На ловца и зверь бежит, подумал я. Но вслух вежливо произнес:

– Пройдемте в мой кабинет, господин Бристхаун.

Инферно. Нижний слой

Алеш бережно положил тело Листи на широкую кровать, застеленную выцветшим ковром. Он в свое время постарался привести это место в порядок. Выделенные ему сенгурки отгородили тяжелыми занавесками альков, украсили сохранившимися коврами полы, развесили оружие по стенам, а под высоким сводом прикрепили магический светильник. Сенгуры откуда-то притащили хорошо сохранившуюся кровать, чтобы их Мать ни в чем не нуждалась. Теперь это все осталось в прошлом.

Он аккуратно накрыл Листи по грудь шелковым покрывалом, украшенным драгоценными камнями и золотым шитьем, долго смотрел на спокойное, отрешенное лицо женщины. Кем она была для него? Он и сам не мог разобраться, но все его существо наполнилось ощущением потери. Он вынужден был признать, что страдал из-за смерти Листика – такое прозвище он дал ей после преображения. А теперь она ушла? Она ушла из его жизни. Ушла из жизни своего народа, которому обещала возрождение. Погибла по нелепой случайности.

Еще седмицу назад ему казалось, что все их связывавшее разорвалось, растаяло, не оставив следа. И так бы случилось, если бы он не стал меняться сам. Так кем же Листи была для него? Другом, любовницей?

У Прокса не было ответа на этот вопрос. Она подарила ему свою жизнь и погибла, сражаясь за него. Теплое чувство, перемешанное с горечью утраты, переполнило его. В его окаменевшей, забывшей, что такое сочувствие, душе что-то затрещало, ломая корку равнодушия, срывая цепи капканов с обнажившихся нервов. И с грохотом, оглушившим Алеша на короткое время, разлетелось, оставив его наедине с воспоминаниями. Они вернулись из небытия, из каких-то глубин сознания, о которых он не ведал сам.

Детство. Он помнил слезы матери, у которой его отбирали. Он помнил ее руки, мягкие, теплые. Руки, которые пытались его защитить, руки, в объятиях которых он чувствовал себя безопасно. Он помнил свой плач и объявший его страх. Боль в капсуле лаборатории. Полигоны и инструкторы. Словно не живые, не имеющие эмоций воспитатели-метаморфы. Не знающие жалости, равнодушные к его плачу, к страданию ребенка. Первая казнь провинившегося товарища, укравшего пайку у соседа, и вечный голод, который необходимо было смирять. Вот его детство. Он стал таким же, как все, кто выжил и вышел из стен интерната. Забывший родство жестокий исполнитель чужой воли. Как те бездушные воспитатели, как его товарищи по школе. Надежный, исполнительный, умелый винтик в махине АДа. Но что-то все-таки его отличало от остальных, и первым это заметил Блюм. Он открыто, без боязни предложил ему сотрудничество, и Алеш сразу согласился. Он ни разу не пожалел об этом. Вейс был с ним честен, вытаскивал его из самых сложных передряг и не требовал благодарности. Как и Листи. А он? Он не простил ей то, что повсеместно делал сам.

Шум за спиной вывел его из задумчивости. Он обернулся и увидел сгрудившихся у входа в тронный зал солдат. Они смотрели на него из-под забрал бронекостюмов. Что выражали их взгляды, он не видел, но прекрасно знал. Их снаряжение и оружие вышло из строя. Скоро скафандры превратятся в гробы, и они навсегда окажутся запертыми в них. Высокие технологии не выдерживали испытания магией.

– Если вы не хотите умереть, снимайте броню, – устало сказал Прокс. Он не испытывал вражды к этим людям, прилетевшим за ним. Он не хотел лишних смертей. – Ваша война закончена, и единственный, кто может вам помочь, это я. – Он отвернулся от пришельцев и вновь посмотрел на Листи. Вот так оставлять ее одну, в пустом зале, куда обязательно придут крысаны, он не хотел. Алеш думал, какое погребение устроить для Матери всех сенгуров, и то, что будут делать дальше лжедесантники, его мало волновало. Послушаются – он подумает, как с ними поступить, нет – умрут, как умерли все остальные, кто себя считал способным противостоять этому миру.

– Снять защиту! – услышал он приказ, прозвучавший в тишине неестественно громко. И это для Алеша стало толчком. Он понял: Листи надо отнести к ее народу. Сенгуры должны иметь будущее ради памяти о своей первой Матери. Ради той жертвы, которую Листи принесла, чтобы он, Алеш, мог жить.

– Сержанты есть? – спросил Алеш.

Вперед вышел мужчина лет тридцати.

– Капрал Оринг Шантарье, сэр.

Прокс невесело усмехнулся. Скорее утверждая, чем спрашивая произнес:

– Пальдонийцы.

Он понял это по фамилии капрала. На Пальдонии фамилии жителям давали по местности или по району города, в котором они родились. И в одной деревне могла быть сотня Шантарье и еще сотня Совирьен. И если спрашивали, это какой Шантарье, то, например, отвечали: тот, у которого дом угловой и трое сыновей. Местным все было понятно, а приезжих в Пальдоне не было. А для государства у каждого был свой персональный идентификационный код.

– И что вас сюда занесло, капрал, в нарушение закона? – недоуменно покачал головой Алеш. Он думал, что за ним прибыл отряд оперативников главка, а тут вон что, оказывается. Солдаты Автократии собственной персоной. – Вы должны понимать, что стали международными преступниками. Завтра при облете пустыни спутник просканирует окрестности, определит несанкционированное вмешательство и вас всех уничтожит.

– Сэр, мы только выполняли приказ своего командования, – твердо ответил капрал. – И если нам предстоит умереть, мы умрем с честью.

– Да, с честью, – повторил за ним Прокс. – Умереть это самое простое, что может сделать человек. Жить, капрал, значительно труднее. Ваши товарищи уже погибли. Корабль и экипаж тоже уничтожен этой планетой. Здесь повсюду смерть.

Капрал замялся.

– Ну… может, существуют возможности избежать этого? – Он и все остальные с какой-то детской надеждой смотрели на Прокса.