— Но монсеньор... — старое обращение к Людовику-дофину снова вырвалось у Анри.

— Анри, Анри, — король рассмеялся грудным смехом, — вы никак не можете привыкнуть к титулу наихристианнейшего короля, не так ли? Скажу вам по секрету — я тоже не могу. Ну, как там ваш зелёный огонь?

— Ещё не всё готово, но огонь был зелёным.

— Я слышал об этом.

Анри не был удивлён осведомлённостью Людовика о результатах его опыта:

— Герольд передал мне решительный запрет вашего величества надевать шляпу.

— Думаю, у меня найдётся головной убор для вас, — заметил король и, возвысив голос настолько, чтобы остальные могли его слышать, с горечью заговорил о трусости и малодушии Шарля де Мелюна, упомянул о суровой каре, постигшей изменника. Людовик знал, что его слова будут повторять повсюду бессчётное количество раз, и потому он тщательно подбирал их, заботясь о впечатлении, какое они произведут на французов всех званий и сословий. Смерть тому, из-за кого чуть не было проиграно сражение при Монтлери, слава и награда тому, кто спас Францию от поражения. Таким всегда было, есть и будет королевское правосудие.

Король говорил кратко. Простые и немудрёные выражения украшали его речь. Никто не смог бы истолковать её превратно, каждый мог рассчитывать на почёт, если будет верен и честен, каждый мог видеть, чем грозит бесчестье и измена.

Затем король пальцем подозвал герольда, стоявшего здесь же, чуть в стороне от трона, но не прямо за ним. Там, защищая спину короля, всегда находился Оливье Лемальве. Герольд приблизился и тоже опустился на колени, держа в руках небольшую подушечку, на которой покоилась графская корона. Людовик взял корону в руки и возложил на голову Анри.

Не отнимая пальцев от короны, как если бы от них исходила некая таинственная сила (так, впрочем, оно и было в традиционном представлении), король торжественно изрёк:

— Кровь того, чьё недостойное чело раньше венчала эта корона, оказалась нечиста и позорна, а потому у того, кто опозорил её, графство Монфор вместе с титулом было конфисковано в коронные земли, где ныне оно пребывает, в соответствии с законом и согласно обычаю.

«Как странно и непривычно звучат старомодные феодальные фразы в устах Людовика, к современной манере выражаться которого все так привыкли, — подумал Анри, — впрочем, не менее странной и безумной была его кавалерийская атака тогда при Монтлери. Воистину в короле Людовике XI будущее перемешалось с прошлым».

Произнося все эти речи, король не переставал краем глаза следить за Немуром, Алансоном, Сен-Полем и некоторыми другими ещё недавно мятежными баронами.

Затем он снова заговорил всё тем же мрачным тоном, но теперь в его интонации звучало больше любезности:

— Ныне же по нашему праву, желанию и доброй воле мы передаём графство Монфор со всеми доходами, привилегиями и этой короной — символом графского достоинства — Анри Леклерку и наследникам его особы, дабы они вечно владели и повелевали этим феодом французской короны.

Король принял скипетр из рук герцога Беррийского и коснулся им лба Анри.

Анри был готов к какому-нибудь отличию для Жана, но не к тому, чтобы обруч графской короны сдавил его собственные виски. Она, казалось, горела подобно одному из его порошков в арсенале. И Леклерк, как это часто бывает с людьми, на которых неожиданно свалились великие почести, вдруг осознал, что его мысли бродят где-то далеко-далеко от происходящего. Он размышлял о том, можно ли добиться горения золота. Чепуха. Золото жёлтое, и огонь чаще всего имеет тот же цвет — самый распространённый и обычный из всех.

Королю пришлось вывести генерала из оцепенения:

— Встаньте, Анри, довольно стоять на коленях. Вы позабыли надеть ещё и меч, и шпоры. Как же вы рассеянны, господин граф! Ну что ж, похоже, мне снова придётся вас выручать. К счастью, я готов к этому.

Анри, ещё не совсем оправившийся от неожиданности, поднялся. Герольд пристегнул к его сапогам пару золотых графских шпор, после чего король опоясал его самым великолепным, усыпанным бриллиантами мечом из всех, какие ему доводилось видеть.

— Шпоры ты можешь оставить себе, но остальное ты должен вернуть сразу по окончании церемонии, — прошептал Людовик, — это государственная собственность, и. возможно, я буду вынужден слегка повысить его стоимость — мне нужны деньги для кое-каких особых целей.

Государственные шпоры и меч были регалиями великого магистра Франции, они символизировали его долг защищать королевство.

— Наконец-то у меня появился великий магистр с человеческим подбородком, и, благодарение Богу, его имя — не Карл!

Анри слышал, как герольд, стоя подле трона, оглашает его новые титулы, права, а также его новые обязанности. Он видел, как на глазах госпожи Леклерк, — то есть нет, на глазах госпожи графини! — выступили слёзы, он видел светящееся гордостью лицо сына.

— Преклоните вновь колени и повторите слова вашей присяги, — устало вздохнул Людовик, — чёрт побери, я не нуждаюсь в клятвах тех, кто верен и без них, клятвы же тех, кто неискренен, — всего лишь дым, ветер, пустота!

Анри встал на колени, вложил свои руки в королевские и принёс повторную присягу.

— Теперь ступайте блистать среди равных вам. Я обещал когда-то сделать вашу кровь благородной, не правда ли?

— Я безмолвен, ваше величество, но, верьте мне, исполнен благодарности. Но не это ли имел в виду герольд, когда с его губ слетело «кавалер Жан»? — ибо с этой минуты Анри Леклерк, граф де Монфор, естественно получал право посвящать в рыцари всякого, кого ему заблагорассудится.

— Мой преданный друг, посвящение вашего сына будет лишено малейшего намёка на непотизм, хоть я и доволен, что Жан неизменно занимает главное место в ваших помыслах. Однако принц де Фуа опередил вас. Не далее как сегодня днём я сказал ему: «Вас спас Жан Леклерк», и он мне ответил: «Во имя неба, сир, как вы полагаете, для чего я освободил руку от повязки?»

— Жан заслужил это, — сказал Анри.

— Воистину так, — согласился король, — он заслужил это. Анри, до сих пор всё, что здесь происходило, было мне приятно. Но у меня сердце не лежит к тому, что я собираюсь сделать сейчас.

Так оно и было. Но разум его лежал к этому. Он возложил ещё одну корону, на иную голову, и коснулся иного лба. То был знак герцогского достоинства, он был тяжелее и богаче украшен, чем графский. Бровь, на которую опустился монарший скипетр, была низкая, придававшая лицу тупое выражение, бровь герцога Карла Беррийского.

Королю доставляет удовольствие, объявил герольд, даровать своему любезному брату, из любви, какую он к нему питает, и за неколебимую верность герцога короне, — герцогство Гиень.

Когда герольд приступил к оглашению бесчисленных титулов, привилегий и доходов, отошедших к Карлу, по залу пронёсся шёпот и на многих лицах появилась улыбка изумления. Гиень была в десять раз обширнее и богаче Нормандии. Слышали, как один из знатнейших сеньоров воскликнул: «Так он разорится!» И пока герольд монотонно читал весь этот длинный, длинный список, у многих баронов неспокойно было на сердце, — ведь если король — средоточие всех почестей и привилегий — разоряется, значит, источник почестей и привилегий иссякает, и что тогда станет с их титулами и правами, исконно неотделимыми от королевских? Неужели им вскоре предстоит защищать от посягательств друг друга неприкосновенность и целостность своих земель? Наверное, было бы всё же неплохо, если бы сильная центральная власть сказала здесь своё слово. В конце концов только этот иноземец, этот бургундец говорил, что хочет видеть шестерых королей во Франции.

Людовик, который не сердцем, но умом понимал необходимость собственных действий, лукаво улыбался, взирая на них со своего трона. В общем шарканье и рокоте, продолжавшемся всё время, пока герольд читал манускрипт, немногие расслышали и ещё более немногие обратили внимание на существенную деталь: Карл соглашался в обмен на Гиень возвратить в коронные земли Нормандию.

Нормандия граничила с Бургундией; Гиень же лежала далеко на юге. Получив назад Нормандию, Людовик тем самым вбивал прочный клин между владениями двух своих главных врагов. Он одним ударом отрубил западный рог полумесяца, который угрожающе отсекал от основной территории Франции северные провинции. Карта страны стала выглядеть чуть-чуть лучше.