Находясь на значительном расстоянии от Савойи, дофин послал герцогу Людовико угрожающее письмо. Если его тесть станет и дальше удерживать Шарлотту при себе и не отпустит её к мужу, он сам приедет с бургундской армией и силой возьмёт то, что принадлежит ему по праву. Угроза эта, впрочем, вряд ли была осуществима. Граф Карл никогда не допустил бы такого оборота событий, а его влияние на стареющего герцога росло с каждым днём. С другой стороны, никто, взглянув на Филиппа, не заподозрил бы его в дряхлости, и его слава романтического рыцаря без страха и упрёка продолжала множиться. А военный поход за освобождение «томящейся в неволе принцессы» — это именно то, что воспламенило бы его воображение в былые времена.

Однако напуганный Людовико и без того сразу уступил. Как только пришло известие о том, что Шарлотта покинула Шамбери, Людовик немедленно отправил гонца с подробной и точной сметой обратных выплат по её приданому.

Когда Шарлотта переступила порог замка Женапп и предстала перед мужем, тот остолбенел. Он ни за что не узнал бы её теперь. Дитя выросло.

Она же как ни в чём не бывало присела перед ним в ловком, исполненном итальянской грации реверансе и, подставив для поцелуя тёплую юную щёчку, улыбнулась:

— Доброе утро, мой супруг. Отчего вы так нескоро позвали меня к себе?

С приездом дофины в мрачном старинном замке Женапп не осталось места для одиночества и тоски. Шарлотта привезла с собой целую свиту суетливых фрейлин, итальянского повара и даже очаровательную маленькую длинношёрстную собачку, к которой могучий пёс Людовика сразу же проявил живейший интерес.

— Не знаю, как нам и быть, моя дорогая, — говорил дофин, озабоченно потирая подбородок, — быть может, будет более разумно держать их раздельно?

— Но почему же, мой супруг и господин?

— Я хочу сказать, Магомет очень силён и огромен, а Бьянка — такое нежное и хрупкое создание...

— Я думаю, мы можем оставить этот вопрос на усмотрение Бьянки...

— Я имею в виду, что в результате такого союза на свет явится совершенное чудовище.

— О, я полагаю, нам следует во всём положиться на Господа. Мой дедушка кардинал всегда говорил, что Провидение Господне заботится даже о малых птахах.

— Ну, в таком случае, будем надеяться, что оно не оставит своей заботой и малых спаниелей.

— Ах, вы придаёте этому слишком большое значение, мой дорогой супруг.

Людовик был богобоязненным человеком, ибо он знал, что страх Божий есть начало высшей мудрости. Но, наверное, всё же только начало. Ведь сказано также, что спасение души человека в руках его. В конце концов он решил посоветоваться с цирюльником, которого он совсем недавно возвёл в ранг своего личного грума.

— Ни в коем случае, монсеньор! Зародыш гончей будет слишком велик для спаниеля, Бьянка не сможет ощениться, и оба погибнут — и мать, и дитя.

— Шарлотта любит Бьянку.

— Я могу кастрировать Магомета.

— Только попробуй, негодяй, и я кастрирую тебя!

— О нет, господин мой, лучше велите изжарить меня заживо.

— Охотно, если ты ещё раз заикнёшься об этом.

— Тогда я могу удалить яичники Бьянке. Я довольно ловко орудую своими инструментами.

— Я это знаю.

— Никто не заподозрит об этой маленькой операции.

— Как тогда, в случае с отравленной рыбой?

— Госпожа дофина ничего не узнает.

Людовик взвесил все за и против и отрицательно покачал головой:

— Неплохо придумано, Оливье, совсем неплохо. Но Магомет сразу почувствует неладное. Все эти месяцы, с самого приезда Шарлотты, я замечаю, что за внешней её беспечностью и невозмутимостью скрывается наблюдательная и сообразительная натура. Увидев, что Магомет перестал беспокоиться, она сразу обо всём догадается. Нет, мне придётся положиться на Господа, как советует госпожа дофина.

Оливье набожно закатил глаза и перекрестился бритвенным ножом:

— Безусловно, это самое надёжное, монсеньор. Но пока Он мнят другими делами, не могу ли я почтительно взять на себя попечение об этом? У меня есть на примете один спаниель, побольше Бьянки — а быть крупнее её нетрудно — но не такой громадный, как Магомет. В следующий раз, когда у Бьянки Начнётся течка... Если только ваше высочество соблаговолит пригласить госпожу дофину на прогулку по окрестностям, я бы мог устроить встречу...

Людовик от души рассмеялся:

— Оливье, ты будешь тайным советником!

И, когда пришло время, всё случилось так, как задумал Оливье, и через положенный срок Бьянка родила на свет выводок вполне полноценных маленьких спаниелей.

— Я всегда знала, что Бьянка не может ошибиться, — счастливо улыбалась Шарлотта, — вы видите теперь, как глупо было волноваться.

— Конечно, моя дорогая.

— Они нисколько не похожи на Магомета. И, как я полагаю, полностью унаследовали облик матери.

— Странно было бы ожидать, что отец с таким языческим именем, как Магомет, может взять верх в таком деле над утончённой савойской дамой-христианкой.

— Ну же, Людовик, не дразните меня. Смотрите, он их признал!

Магомет перекатывал носом маленькие пушистые комочки пищащей шерсти и даже вылизывал их. Делал ли он это из любопытства, привязанности или просто по зову тупого инстинкта — кто знает? — но, казалось, огромный гончий пёс и впрямь «признает» их своими законными детьми.

Людовик усмехнулся. Как всё-таки хорошо, что животные не умеют говорить. И его мысль, как обычно, потекла далее в этом направлении: сколь жизненно необходимо для «преступника» хранить молчание! Скольких принцев подменили в колыбели, от скольких свидетелей пришлось избавиться! И, наоборот, сколь многие знатные вельможи, у которых и у самих была нечиста совесть, считая себя рогоносцами, объявляли бастардами своих собственных законных детей. Сколько безвестных подкидышей были на самом деле непризнанными отпрысками высокородных отцов. Вот, к примеру, Анри Леклерк — черты его лица обнаруживают явное сходство с Арманьяками. И, наконец, о Боже, страшно подумать, сколько людей, которых мы видим каждый день, людей с виду вполне обычных и даже привлекательных, в действительности зачаты от дьявола, возжаждавшего земную женщину и овладевшего ею на брачном ложе, в то время как супруги, охваченные бесовским наваждением, ничего не чувствовали. Поток этих уродливых мыслей словно буравил мозг дофина и погружал его во всё более мрачное и горькое состояние.

— Вы сегодня почти не едите, — заметила Шарлотта за ужином, — кажется, моему повару не удалось угодить вам? Если так, он завтра же отправится обратно в Шамбери.

— Ни в коем случае, он превосходно знает своё дело. Никому не нужно возвращаться в Савойю. Я не голоден.

— Но неразумно морить себя голодом.

— Ну вот, теперь вы беспокоитесь напрасно.

— Ах, просто у меня в последнее время отменный аппетит. Я так хотела, чтобы вы достойно меня поддержали...

Людовик, однако, оставил без внимания эти слова. Снова наступило лето: лето 1459 года. Шарлотте исполнилось 16, а в этом возрасте немало принцесс успевало стать матерями, овдоветь и вновь выйти замуж. Дофин опасался малярии, хотя на всей равнине стояла испепеляющая жара, и, когда всё обошлось, возблагодарил Создателя и благоговейно дотронулся до своего изумруда.

Спустя несколько недель, когда дни пошли на убыль и тем напомнили Людовику о приближении новой зимы в изгнании, случилась неприятная история. Боль — своенравна, и дофин привык преодолевать физические недуги наедине с самим собой, он так долго держал их втайне от окружающих, что сама мысль о том, что кто-то другой может страдать от болезни, стала казаться ему невероятной. Он почти не думал о чужих хворях, пока покой в замке Женапп не был нарушен ими.

Весь день дофина была бледна и вяла. Она не вышла к заутрене в домашней церкви, которую они с Людовиком всегда отстаивали перед завтраком, и это удивило его — Шарлотта была набожна до суеверия. Он спросил у одной из её горничных, что произошло. Раулетта, так её звали, смущённо ответила, что госпоже дофине нездоровится.