— Кто именно?

— Нет-нет, мой мальчик. Я не имел в виду никого конкретно. Но тем не менее вопрос с «мясниками» остаётся открытым. Как бы ты с ними поступил, если отбросить в сторону все эти денежные пенсии, на которые у меня нет денег, и земельные наделы, на которые у меня нет земли?

Людовик внёс новое предложение:

— На севере у нас тоже есть неприступная естественная граница — Рейн, настоящая стена из воды!

— Но Рейн принадлежит немцам.

— А на каких основаниях?..

Карл обратился к советникам. Де Брезе выразил общее мнение, ответив, что они не понимают, отчего Рейн должен оставаться в руках немцев, особенно если дофин желает видеть его французским. А потому, если дофин выражает готовность вести «мясников» в обширные северные провинции Габсбургов, они охотно дадут своё согласие на этот поход, более того, обеспечат войска мощной артиллерией, так как эта кампания будет сопряжена с неменьшим риском, чем швейцарская. Они пригласили Людовика на своё заседание и, похвалив его за решение, заметили, что, если ему удастся взять Кольмар или Страсбург, он этим окажет Франции услугу, важнейшую и полезнейшую со времён Карла Великого. Дофин в свою очередь высказал предположение, что этот замысел вызовет сильнейшее раздражение Филиппа Бургундского, чьи земли окажутся практически окружёнными французами, причём без всяких враждебных действий со стороны самого Филиппа.

Однако, услышав о Кольмаре и Страсбурге, он почуял ловушку.

Его отдых пролетел быстро, но приятно. Уезжая, он полушутливо-полусерьёзно сказал Маргарите:

— Мой отец заметил мне, что я умею только убивать. Посвяти мне одно из твоих прелестных стихотворений, если Господь позволит мне искупить вину хотя бы за одного замученного француза.

Маргарита склонилась к нему и прошептала:

— Мой принц, лучше за двух! — И, обняв его, добавила: — Береги себя под стенами Кольмара и Страсбурга.

Он не рассказал своей бледной маленькой жене, что отнюдь не намерен идти ни на Кольмар ни на Страсбург — она вполне могла бы вставить эти сведения в какую-нибудь балладу, предназначенную для беззаботных щебетуний-камеристок. Он погладил её по щеке:

— И пусть, когда я вернусь, здесь повсюду цветут розы.

— Если ты обещаешь вернуться.

— Я всегда возвращаюсь. Скажи мне, шотландская принцесса, ты можешь подобрать французскую рифму к немецкому городу Страсбургу, — ему хотелось, чтобы она не сомневалась, что он отправляется именно туда.

— Только не к немецкому — Страсбург, — гордо ответила она, — а к французскому — Страссбур. Я знаю прекрасную рифму — l’amour.

Людовик поцеловал её на прощание. Он был очень доволен. Когда-нибудь эта шотландская принцесса станет замечательной королевой Франции.

Через коронные земли, лежащие в долине Марны, «мясники» прошли относительно спокойно, не дав воли своим разнузданным инстинктам. За Марной начиналось герцогство Лотарингия, которое вечно колебалось, словно маятник, между Францией и Бургундией, находясь в феодальной зависимости от обеих и постоянно выжидая, откуда подует ветер, особенно теперь, после того как английская угроза на какое-то время исчезла. В Лотарингии Людовик вздёрнул на виселицу одного «мясника» за кражу цыплёнка. Не следует ссориться с Бургундией из-за цыплёнка, особенно когда на чашу весов брошена судьба всей провинции, когда твой собственный отец готов придраться к чему угодно, лишь бы обвинить тебя в том, что ты подвергаешь опасности относительно прочное международное положение Франции, а то и в том, что ты развязал войну с Бургундией.

«Мясники» роптали. Где же богатые трофеи, обещанные Людовиком, вопрошали они? Людовик сказал, что они впереди, а сам отправил к своему «доброму дядюшке», герцогу Филиппу Бургундскому герольда с извинениями, что он просто пересекает герцогство. Гонец также привёз герцогу в подарок изящный золотой крест, украшенный аметистами. Филипп любил украшения, как, впрочем, и вообще все блестящие и дорогие вещи.

— Очень учтивый молодой принц, — заметил он, — и обладает отменным вкусом.

В то же время его люди в Лотарингии предупреждали наместников о приближении Людовика и его ужасных спутников и убедительно советовали держать ворота замков на запоре.

— Он пишет, что собирается проследовать мимо, но лучше всё же не рисковать, — качал головой герцог. — Страсбург, Кольмар... это слишком далеко, слишком опасно... А Людовик утверждал, что его путь лежит именно к этим городам.

И он не лгал, ибо таково было общее направление его движения.

За Лотарингией начинался Эльзас. Он принадлежал непредсказуемой тевтонской, раздираемой усобицами, немощной, но, тем не менее, вызывавшей суеверный трепет Священной Римской империи, над которой витала гигантская тень Карла Великого и к которой, как к источнику славы и почестей, по-прежнему обращало исполненные благоговейного страха взгляды увядающее рыцарство Европы. Впрочем, всё это ничуть не мешало некоторым местным правителям, а то и просто зажиточным буржуа больших городов время от времени поднимать восстания против своего бессильного императора.

Людовик называл Империю «прозрачной», но он, как и все его современники, верил в призраков. Словно призрак с туманными и неясными очертаниями, она расползлась по Центральной Европе, напрягая все свои иссякавшие год от года силы. Соседние страны росли за счёт этой бесплотной массы. Память о величии Рима постепенно стиралась в сознании людей.

После того как «мясники» пересекли Вогезы в восточной их части и спустились на сухие осенние прирейнские поля, Людовик вдруг почему-то забеспокоился об исходе своего рискованного предприятия. Ни один монарх, даже король Франции, не обладал титулом императорского величества. Так обращались только к императору Священной Римской империи, на чьих землях он ныне находился.

— К счастью, сейчас императора нет, — усмехнулся он.

Если же за титулом не стоял человек, то Людовик его не особенно страшился. За те пять лет, что миновали со смерти последнего императора, папа так и не короновал нового, и эта мысль успокаивала Людовика. Фридрих Габсбургский, скорее всего, рано или поздно получит корону, во всяком случае, он целенаправленно добивается её: благочестивое пожертвование здесь, энергичная кампания там, пара удачно дарованных титулов, которые ничего ему не стоили, но привлекали на его сторону нужных людей. Многому ещё дофину придётся научиться в искусстве борьбы за власть, гораздо большему, чем мог дать его бездарный и властолюбивый отец.

Меж тем из-за разобщённости князей, словно крупицы творога, разваливающиеся и затвердевающие в прокисшем молоке, владения Габсбургов, город за городом, область за областью, распадались, предпочитая полагаться только на свои силы, на свои горы, долины и равнины. Каждая провинция говорила на собственном языке и имела собственного сеньора. В твороге нет ничего плохого, думал Людовик, он лучше, чем кислое молоко. Но он получается в результате брожения, а брожение недопустимо внутри собственной страны, зато его отрадно наблюдать за её пределами.

«Мясников» же ничуть не волновали ни призрачные империи, ни запутанные вопросы национального единства. Здесь, в Эльзасе, не встречая никакого сопротивления, они оправдали своё прозвище новыми бесчинствами. Они грабили, насиловали, жгли и убивали, они уничтожали деревню за деревней. Они предавали огню целые хлева с живой скотиной, чтобы побыстрее приготовить себе ужин, и яростно набрасывались на дымящиеся руины. Они сжигали дома, сеновалы, поля, на которых созрел урожай, просто чтобы осветить себе путь — Людовик наступал обычно ночью. И во время этих нападений многие из них погибли, так как несчастные жители рейнской области, видя, как горят их дома, как вырезают их семьи, видя, что их собственные жизни в опасности, сражались с невиданным ожесточением, чтобы отомстить, хотя бы ценой собственной жизни. В тех местах, где проходили войска дофина, земля окрашивалась в чёрный цвет. Крестьяне и дикие звери в ужасе бежали от них на Рейн: люди — в поисках убежища в рейнские города, звери — в поисках воды к реке. Животные всегда бегут от дыма и огня, природа которых им неведома.