Это были обычные для того времени комплименты, но Бернару почему-то стало не по себе от этих любезностей. Изабель тоже знала, что такое любезности и комплименты, однако прежде они никогда не относились к ней так прямо. Это было новым для неё, слова бросились ей в голову так же, как и сладкое крепкое вино. Она прекрасно знала обязательный ответ на это: хотя она и девственница и ничего не знает о любви, но может отличить преданность брата от страсти любовника, и, хотя любовник слишком поспешно и слишком дерзко себя таковым признал, всё же его претензии, возможно, когда-либо и оправдаются.

Вместо этого она прошептала слова, слишком чистосердечные, на которые просто нельзя было отреагировать обычной светской любезностью.

— Мой принц, когда любишь, то не говоришь о любви, если любишь по-настоящему.

Пока она мямлила свой ответ, мажордом, обладающий довольно острым слухом, неодобрительно поджав губы, нарочно громко стукнул краем кувшина о кубок Жана, доливая ему вина.

— Да будь ты проклят, неуклюжий болван! Ты чуть меня не облил. Что ты сказала, Изабель? Наш гость упрекнул меня в том, что видит во мне соперника. Ха! И что ты ему ответила? — И продолжал, обращаясь к Фуа: — Моя сестрёнка ещё теряется, когда ей приходится отвечать на комплименты. Так что она сказала?

Фуа небрежно ответил:

— Она предупредила меня, чтобы я не очень распускал язык, как я и ожидал.

Однако Бернару не понравился огонь, горевший в его взгляде. Пора поменять тему разговора да и завтрашние планы тоже.

— Граф, мой племянник, — сказал Бернар, — вбил себе в голову, что здесь поблизости шныряют англичане, и собирается завтра угром повесить пару-другую этих негодяев на самых высоких деревьях, чтобы другим неповадно было сюда соваться. Жан, может быть, для этого достаточно просто послать отряд наших солдат? Думаю, невежливо оставлять нашего гостя одного.

— А меня не приглашают на охоту? — спросил Фуа.

Арманьяк вспыхнул.

— Мой дядюшка нарочно неточно выражается, чтобы позлить меня. Я не говорил, что кругом шныряют англичане. Я просто сказал, что ходили разговоры. Я собираюсь поехать и посмотреть сам. Это не карательная экспедиция — просто небольшая разведка.

— Тогда я поеду с вами, — тоном, не допускающим никаких возражений, произнёс Фуа.

— Дело в том, — продолжал Жан, сердито сверкнув глазами в сторону дядюшки, — что гость может мне быть только помехой. Я собираюсь взять лишь несколько опытных разведчиков — трёх или четырёх. Мы попытаемся как можно осторожнее проскользнуть по лесу, тихо, как змеи, — было странно видеть, как его пухлая рука грациозно извивается, изображая манеру их предполагаемого движения. — И вы, безусловно, согласитесь, что при подобной экспедиции чем меньше народу, тем лучше.

Фуа призадумался, не спуская глаз с Изабель.

Граф Жан продолжил:

— Моя сестра обожает ездить верхом в окрестностях замка и может даже поохотиться на фазанов или куропаток. В последнее время мы редко покидали стены замка, и мне даже стало казаться, что розы на её щеках чуть поблекли. Земли к востоку от замка вполне безопасны. Но, безопасны они или нет, если она завтра соберётся на охоту — а я не буду возражать, если она этого захочет, — то мне будет спокойнее, если её будет сопровождать и защищать в случае необходимости сам принц де Фуа, новый друг и союзник Арманьяка.

Фуа ответил:

— Почту за честь. Вы поедете завтра на охоту, Изабель? Вы не боитесь?

— Я не боюсь.

Боялся Бернар.

— И, следовательно, — сказал герцог-архиепископ, внимательно слушавший этот рассказ, — они поехали охотиться на восток, в то время как граф Жан отправился на запад, чтобы шпионить за отрядами своего гостя? И они, наверное, очутились на чудесной лесной поляне? И принц де Фуа овладел телом Изабель Арманьяк, которая просила так мало, а получила столь много — этого милого молодого пажа Анри! Так всегда происходит.

— Ваше преосвященство выражается высокопарно, однако достаточно прямо, — проговорил Бернар. — Возможно, это была и лесная поляна.

— Когда они вернулись, было темно, — продолжал свой рассказ Бернар. — Если не считать, что темнота нарушалась полной луной. Граф Жан был зол и проклинал луну на чём свет стоит. Он не нашёл следов ни англичан, ни отрядов Фуа. Он вытащил из кровати мажордома и послал его на кухню, чтобы тот осмотрел подстреленных Изабель фазанов; мажордом клялся и божился, что фазаны были ещё тёплыми и только что убитыми и, следовательно, они не могли быть купленными у какого-нибудь крестьянина, так что, несомненно, они с принцем всё это время лишь охотились. Арманьяк сильно пнул его ногой и послал в погреб за вином и в пекарню за девкой, но вскоре луна скрылась за горизонтом, наступило утро, вино не опьянило его, а девка не доставила удовольствия. Хотя Фуа весь день пытался с ним заговорить, он всё время ходил мрачный, избегая гостя, смотрел, как потрошат кур для обеда, затем с большим интересом наблюдал за тем, как режут свинью. Он несказанно удивил всех работавших на кухне тем, что собственноручно побросал в ров всех фазанов, и лишь только когда несколько воронов слетелись, чтобы наброситься на мёртвых птиц, настроение его немного улучшилось.

Изабель не вышла к ужину, сославшись на головную боль, и осталась у себя.

— Конечно, у неё болит голова, — сказал граф Жан, избегая взгляда Фуа. — Когда я доверил вам свою сестру, я не рассчитывал на то, что ваше покровительство продлится всю ночь.

Фуа слегка пожал плечами, момент для мелкой ссоры был неподходящий. Они с Изабель действительно вернулись намного позже, чем приличествовало, однако что значит один час по сравнению с целой жизнью?

— Я люблю вашу сестру, Жан. И, если вы дадите согласие, я хотел бы взять её в жёны.

Бернар ещё ни разу не видел, чтобы тот говорил столь откровенно и прямо. Лицо у него прямо-таки светилось — было видно, что предложение это идёт от самого сердца.

С точки зрения политики, это был превосходный шаг. Союз Фуа и Арманьяка, скреплённый браком, мог стать основой нового королевства на юге Франции. Это был не просто временный союз против Англии, он мог явиться началом нового объединения, большего, чем Арагона и Наварры, большего, чем вся Франция. Бернару, внимательно наблюдавшему за своим племянником, казалось совершенно невероятным, что тот колеблется.

Фуа, смущённый и растерянный, удалился. Бернар тоже пошёл к себе, боясь, что не сможет сдержаться и поссорится со своим извращённым племянником. Он не мог всё же удержаться, чтобы не сказать уходя:

— Подумай хорошенько, прежде чем отказать, Жан. Я знаю одного короля, который за такое предложение отдал бы целую провинцию.

Жан кивнул. Голова его опускалась на грудь всё ниже и ниже. Он тоже знал этого короля: король Иоанн Арагонский и Наваррский уже два года пытался выдать свою дочь Леонору за принца де Фуа, в качестве приданого предлагая корону.

Где-то в глубине души Жан всегда понимал, хотя не желал и думать об этом, что ему рано или поздно придётся расстаться с Изабель, выдав её замуж. Точно так же он знал, что рано или поздно умрёт.

Он поднял руку, чтобы ему налили коньяка, но мажордом уже стоял рядом, готовый услужить, и глядел на него с сочувствием, как смотрел бы на больного пса, страдающего от какой-нибудь непонятной и мучительной болезни.

— Ты — старый мошенник, — пробормотал Жан, уставившись в кубок с коньяком.

Он осушил его одним глотком не переводя дыхания, но вкуса не почувствовал, он не чувствовал даже и лёгкого жженья в горле, как не почувствовал бы укола стрелы в уже отсечённую мечом руку. Потерять Изабель означало для него то же самое, что потерять часть самого себя.

Коньяк, казалось, бросился ему в мозг, который начал лихорадочно работать, как часы со сломанным балансиром. Всё сразу как бы прояснилось, стало ясным, как божий день. Почему же эта мысль не пришла ему в голову раньше? Если короли желают союза с Фуа, а Фуа хочет союза с Арманьяком, значит, здесь дело не в каком-либо предпочтении, простая логика подсказывала, что короли, короли вскоре станут предлагать союз Арманьякам! Поэтому нечего отдавать Изабель первому попавшемуся принцу, сделавшему ей предложение. Он убедил себя, что будет ещё целая толпа, гораздо более блестящих и знатных, чем этот, и все станут просить руки его сестры. А тем временем она будет жить с ним, и пусть всё идет по-прежнему.