Бурбон отмахнулся, как от мухи.

— Нет никаких условий, монсеньор. Правда, вот эти новые указы — мы надеемся, что вы их отмените, вот и всё.

— Указы лично мне кажутся разумными — по крайней мере основная их часть. — Людовик увидел, как скривились физиономии знатных людей. — Разумеется, — пытался он втолковать, — крестьяне и простой народ имеют право рассчитывать на защиту. Я и сам видел, как тяжела порой их жизнь.

Да, конечно, согласились они, у простолюдинов есть это право, но кто может обеспечить им лучшую защиту, чем их собственные господа, которые всегда ближе к их нуждам, чем королевское правосудие, и которые вот уже шестьсот лет улаживают все конфликты своих вассалов? Но ужасный удар, как видит и сам дофин, может следовать и со стороны Англии.

— Самое страшное в этих указах, монсеньор, что они бьют по опоре королевского трона, по старой французской аристократии. К кому обратится король за помощью, если оттолкнёт от себя своих основных союзников?

Людовик всматривался в лица мятежных вассалов своего отца. Ведь все они преклоняли колена перед королём и давали клятву верности и повиновения королю Карлу: «Свидетельствуем тебе своё почтение, отдаём себя в твои руки по доброй воле и с чистым сердцем», — повторяли они слова старинной священной клятвы. И вот стоят они перед ним, эти клятвопреступники, его «естественные друзья». И действительно, неужели к ним должен обращаться король за поддержкой!

— Нам понадобится артиллерия, — сказал он. — Почему среди вас нет Жана Бюро?

— Но Бюро — простолюдин, — проговорили они, — а все пушкари — люди грубые и знают только свои машины.

— Я знаю одного, кто совсем не таков, — пробормотал Людовик. — Его пушка как-то дала отличный залп.

Однако ему было неприятно вспоминать тот вечер, и он постарался отвлечься, чтобы не расстраиваться. Александр заверил его, что отважные сердца значат намного больше, чем все эти технические новшества.

— Я верю тебе, Александр, — произнёс дофин. — Отважные верные сердца! — Никто из них не уловил в его голосе насмешки. Людовик уже научился скрывать за словами свои мысли.

— Ваше высочество, дайте нам надежду! — попросил Александр Бурбон, опускаясь перед ним на оба колена, как перед королём. — Сир!

— Ещё не время, — ответил дофин.

Ещё не время, значит, надо ещё немного подождать. В провинции Бурбонов в Оверне люди закрывали ворота своих городов, опасаясь мятежников, принадлежащих к самым известным родам Европы. Они заявляли, что принадлежат королю. В этой ситуации дофин впервые понял, что значит воля народа.

Из Бургундии герцог Филипп Добрый посылал гонцов с деньгами и выражениями полной поддержки обеим сторонам, затем без особого шума повесил пару десятков наиболее активных бургундцев, пожелавших вступить в армию дофина.

— У этого человека нет ружей, — ворчал герцог. — Вот молодой глупец. — Ему нравился Людовик.

Один за другим все эти мятежные аристократы стали покидать коалицию и, бросаясь к ногам Карла, умоляли о прощении.

Карл поклялся, что всех их повесит и начнёт с дофина. Вмешалась королева, но с ней король не стал и разговаривать. Тогда вмешалась Маргарита и была выслушана с большим вниманием, поскольку ей пришлось прибегнуть к угрозе.

— Если вы повесите моего мужа, я отправлюсь домой со всеми своими десятью тысячами шотландцев.

Но Карл вспомнил, что его армии одерживают одну победу за другой в борьбе с Англией, и ответил:

— Мне больше не нужны твои десять тысяч шотландцев.

Но тут вмешались члены королевского совета, к мнению которых Карл всегда прислушивался. Они стали убеждать его, что невозможно повесить дофина. Будет совершенно ошибочно уничтожить молодого принца, отвагой которого все восхищаются, который выражает дух своего времени и который, кроме всего прочего, сумел объединить, пусть даже на время, в мощную коалицию так много различных фракций и непокорных аристократов. Они напомнили Карлу, что до этого он пять раз прощал герцога Бурбонского за гораздо более худшие проступки и предательства, в те времена, когда французская армия терпела поражения. Неужели он не может простить собственного сына тогда, когда Франция начала громить врага? Такое выражение милосердия продемонстрирует всем, насколько сильна его власть и насколько сильна его отцовская любовь, и это вызовет ещё большую любовь к нему со стороны народа Франции, а ведь именно этот народ и поддержал королевские указы. Каждый французский проповедник будет вещать со своей кафедры историю блудного сына. Карл, которого хорошо обслуживают, согласился.

— Только позвольте мне повесить хоть одного изменника.

И министры отдали ему самого безобидного из них — незадачливого побочного сына Бурбона.

Прощение дофина также было обставлено с большой долей торжественности и театральности. На прекрасной зелёной лужайке на берегу Сены, где играл небольшой оркестрик и устраивался фейерверк для развлечения немалой толпы влиятельных горожан, приглашённых на пир по случаю такого события, король Карл демонстративно обнял сына за широкие плечи, сказав, что рад приветствовать его дома, и напомнив ему о его долге в своей пространной речи, которая заканчивалась выразительным: «Помни!»

Маргарита, как и подобает, стояла возле него, его королева-мать улыбалась сквозь слёзы. Глубоко тронутый, дофин сделал попытку опуститься перед отцом на колени и припасть к его ногам, но король его удержал:

— Подожди, — сказал он ласково. — Я хочу тебе кое-что показать.

Подошёл человек, ведущий на цепи огромную обезьяну, затем ещё один с худой голодной собакой, которую, по всей вероятности, по этому случаю долго не кормили. Затем пришёл ещё один во главе отряда копьеносцев, он привёл на цепочке Александра, побочного сына Бурбона. Цепь была выкрашена в золотой цвет, как бы в насмешку, и на нём был лиловый траурный плащ, как у принца крови. У него было приятное лицо, и черты его поражали непонятным сходством с королевским семейством Валуа. Он шёл, спотыкаясь, глядя прямо перед собой широко раскрытыми невидящими глазами. Кое-кто в толпе начал роптать, что их обманули и что изменника чем-то опоили.

— Думаю, мне лучше уйти, — сказала королева. — Мне никогда не нравились подобные вещи. Маргарита, советую тебе пойти со мной.

Копьеносцы схватили животных и человека и связали их вместе цепями, затем зашили их в огромный мешок и бросили в реку. Музыка замолкла и молчала до тех пор, пока крики и визг, как человеческие, так и звериные, не стали слабеть по мере того, как течение уносило мешок вниз по реке. Затем он пошёл ко дну, и вода милосердно заглушила крики.

— Не сомневайтесь, я буду это помнить, — сказал дофин. Он получил урок в искусстве быть королём. Но ему больше не хотелось припадать к ногам своего отца.

Тщательно выученная и с чувством произнесённая речь короля о прощении ни в коей мере не отражала его истинных чувств. Он где-то в самой глубине души стал немного побаиваться дофина.

— Мне не понравилось выражение лица Людовика, когда я творил свой справедливый суд. Это он должен был быть в мешке. — Отчасти королевский совет тоже чувствовал некоторую тревогу относительно дофина. То, что он стал слишком уж популярен в народе, совершенно не соответствовало их чаяниям о едином правителе Франции, а ведь именно народ был той силой, которая поддержала указы и на которую король мог опереться. Однако наказать принца значило сделать его мучеником и тем самым ещё больше подорвать и без того не очень прочное единство страны.

Камердинер Пьер де Брезе поделился с королём плодами своего недоброго ума. Было три причины, по которым Карл высоко ценил своего камердинера. Во-первых, тот провёл много лет в армии, сражаясь с англичанами, и имел довольно гибкие взгляды на политику. Кроме того, для Пьера не существовало ни подлости, ни недозволенных средств, если дело шло о том, чтобы ублажить короля. Теперь же он нашёл в Библии ответ на то, каким образом избавиться от дофина.