Как только из комнаты удалились учёные мужи, группа женщин, хранивших до этого почтительное молчание, занялась королевой. Повитуха, простая женщина, одежда которой пропиталась здоровыми запахами кухни и лука, сбросила с себя кружевное покрывало — обычный убор придворных дам, — который она надела по столь серьёзному случаю. Вокруг головы она обернула обычный крестьянский платок, стараясь избежать узлов. Она закатала рукава и громким голосом приказала отворить окна.

— Самые здоровые телята рождаются в поле, — сказала она. — Воздуха! Принесите мне из кухни ведро горячей воды. И ещё ведро ледяной из винного погреба. И ещё принесите бутылку коньяка, самого крепкого, лучше всего коньяка из Арманьяка. И ради всех святых загасите этот вонючий огонь!

Женщины поспешно бросились выполнять её приказания. Жаркий огонь залили водой и затопили. Окна распахнули настежь. Открыли также все шкафы, шкафчики, выдвинули все ящики комодов. Были даже вынуты стеклянные пробки из флаконов с каким-то мятным снадобьем, которым врачи велели смачивать лоб страдалицы. Сегодня ничего нельзя завязывать, запирать или зажимать.

В комнату ворвался свежий воздух, и королева снова смогла дышать.

— Так, а теперь займёмся делом, — уверенно сказала повитуха, кладя под подушки два маленьких круглых камешка — чтобы младенец не оказался девочкой — и поднося коньяк к полуоткрытым губам королевы. — Выпейте это, — ласково проговорила она, — моя милая, моя хорошая, королевушка моя. Это придаст нам силы. Мне придётся сделать вам очень-очень больно.

В тот критический момент, когда младенец находился между чернотой материнского чрева и могильной тьмой, ещё до того, как его глаза могли хоть что-то увидеть, а уши — услышать, никакой жизненный опыт не подсказывал ему, что звуки, наполнявшие комнату, были голосами его предков, приблизившихся к ложу, чтобы принести ему свои дары-пожелания, которые так причудливо и ужасно смешиваются в его крови.

Сначала это были неясные тени, невежественные варвары, говорящие на тевтонском языке и одетые в меха для защиты от суровых северных зим. Всё же один из них стоял с благородным мечом предводителя в руках среди толпы копьеносцев и лучников. Он храбро выступил вперёд и произнёс, подойдя к кровати:

— Я — Видикинд Саксонский. Многие королевские дома стремились породниться со мной. Я захватил пограничные земли и изгнал оттуда франкских священнослужителей. Но в конце концов я был побеждён, и мне пришлось принять христианство. В тебе мало моей крови, а то я бы более подробно объяснил тебе суть моего дара — умения быстро отступать и резко менять свои убеждения.

Затем к кровати приблизилась огромная и внушительная фигура Карла Великого со скипетром и державой в руках:

— Моя империя простиралась от Пиренеев до Вислы, от Бретани — до Белграда. Мне принадлежали острова в Средиземном море, а в Италии даже государства. Церкви искали у меня защиты. Никогда со времени Римской империи не были объединены под одним монархом такие огромные территории и такое огромное количество людей. Маленький принц, в котором есть 336-я часть моей крови, я наделю тебя даром признавать надёжные естественные границы и стремиться к территориальной целостности. И я обещаю, что когда-нибудь тебя станут именовать «ваше величество» — титулом, которым во всей Франции обладал я один.

Затем пошло целое представление театра теней в исполнении сыновей Карла Великого, ссорящихся и дерущихся между собой из-за короны, которая в конце концов разлетелась на мелкие части, символизируя распад империи.

Затем выступил вперёд Роберт Сильный.

— Я женился на дочери одного из этих мелких царьков и вырвал корону у законного наследника Карла Великого, но я был слишком хитёр, чтобы самому носить её. Её надели мои сыновья. Я дарю тебе мужество и отвагу в бою, дарю способность предпочесть истинную власть над её видимыми атрибутами и, кроме того, умение выгодно жениться.

Среди его великих предков были не только мужчины. Здесь также присутствовала Бланка Кастильская, великолепная женщина, бывшая регентом Франции до того времени, пока не подрос её знаменитый сын.

— Я приношу тебе в дар умение терпеньем побеждать своих врагов, которые будут интриговать против тебя, как мои враги интриговали против меня.

К кровати подошёл сын Бланки Кастильской. От его облика исходил чистый свет, над головой сиял золотистый нимб.

— Я даю тебе своё имя, — сказал он просто, — и ещё любовь Бога. — Это был святой Людовик, выстроивший в Париже прекрасный храм, в котором хранится Тернистый Венец.

Затем прошла внушительная череда других королей, чья кровь текла в жилах маленького принца, принося в дар множество своих основных качеств — как хороших, так и дурных. Одних эти качества делали великими, других — слабыми и ничтожными, всё это сливалось в единое, довольно сложное и не всегда гармоничное целое. И всё же под властью потомков святого Людовика Франция развивалась и процветала.

Затем комнату заволокло тенью, и её пересёк призрак, которого ещё никогда и никто не видел живым — это была «Чёрная Смерть».

— Вы, короли, — прошипел призрак, и его дыхание наполнило комнату кладбищенским смрадом, — я дарю этому принцу то, что вам и не снилось. За несколько лет я уничтожил больше рыцарей и дворян, чем было убито во время всех крестовых походов. С их смертью умер и старый порядок, рыцарский дух, феодализм, послушание и покорность перед господином. Власть знати перестала быть неограниченной. Народ — крестьяне и ремесленники, ваши слуги, которых вы считали своими рабами, стали думать, стали мечтать о том, чтобы самим управлять своей жизнью. И этот день настанет, хотя ещё и не скоро. Мой дар — анархия в изменяющемся мире.

Как только призрак произнёс эти слова, как разразился гром и вспыхнула молния. Запах смерти исчез, теперь пахло дымом и порохом, и сквозь дым послышался жуткий вопль англичанина Роджера Бэкона:

— О Боже, зачем я вывел эту дьявольскую формулу, пусть даже и в виде анаграммы. Откуда мне было знать, что её расшифруют и используют таким образом. Мне ведь так нравилось заниматься естественными науками!

Затем поднялся смуглый низколобый призрак Филиппа IV.

— Я дарю тебе, — сказал он своему потомку, который как раз в эту секунду стал открывать глаза, — суеверность. Когда я был королём, один колдун, желающий занять мой трон, слепил из воска фигуру моего сына и поставил её на солнце. Если бы я не убрал её до того, как она растаяла, мой сын бы умер, и королём стал тот колдун, потому что он был женат на моей сестре. Я пригласил его к себе во дворец, когда он меньше всего ожидал, велел его схватить и убить. Иногда убийства оправданны, не принимай всех принципов Людовика Святого. Будь практичным. Должен добавить, — предупредил Филипп IV, — что из-за этого убийства у меня было немало неприятностей. Оказалось, что этот колдун был дружен с Эдуардом Английским, даже состоял с ним в каких-то родственных отношениях — ведь почти все королевские семьи связаны между собой родственными узами. У нас с Англией случилась размолвка. Остерегайся Эдуардов Английских. И я вручаю тебе ещё один дар: Столетнюю войну. Она тянется уже восемьдесят лет, демонстрируя невероятную жизнеспособность. Когда придёт твой черёд вести её, обрати особое внимание на это новое изобретение — порох. Жаль, что у меня его не было.

Поспешно, поскольку дитя уже открывало глазки, подошёл король Иоанн Добрый, прозванный так потому, что он был добрее, хотя и не намного, своего отца, а затем король Карл V, величаемый так, поскольку он был наделён дипломатическим талантом, переданным им младенцу.

И, наконец, самым последним подошёл маленький, жалкий старик с бессмысленными слезящимися глазами и всклокоченной седой бородой — это был Карл VI, дед новорождённого.

— Я награждаю тебя, — невнятно произнёс он, с трудом касаясь дрожащим указательным пальцем головки ребёнка, — безумием.