— Похоже, что эта деталь мне не пришла в голову, монсеньор.

На следующее утро, хорошенько выспавшись, Людовик сказал: — Сначала я дам ему шанс раскаяться и выполнить свой долг. Брат Жан меня здесь одобрит, кроме того, это будет дешевле.

В это утро они понесли свою первую потерю. Он отправил к закрытым воротам Лектура герольда — красивого молодого человека из знатной семьи, — он не был вооружён и сидел на красиво убранном коне. В руке герольд держал позолоченное копьё концом вниз, так, чтобы остриё смотрело не в сторону противника, а было повёрнуто к нейтральной почве. К древку копья было прикреплено белое знамя, которое развевалось на ветру и было хорошо видно. В последнее время такие знамёна означали приглашение к перемирию.

Так что не понять, что хочет передать дофин, было просто невозможно. Было очевидно стремление к переговорам.

Однако так никто и не узнал, что бы сказал дофин, какие уступки он мог бы сделать, какие обещания дать. Грубая действительность разрушила все их ожидания, — как только ничего не подозревающий герольд приблизился к замку на расстояние стрелы, произошло чудовищное нарушение всех рыцарских законов. Со стен на него посыпался град стрел. Вперемежку с обычными стрелами в этом потоке мелькали и смертельные стрелы арбалетов, они неслись с чудовищной скоростью по более низкой траектории, готовые пронзить даже железные доспехи. Однако на герольде доспехов не было. Лошадь и всадник упали. Кровь человека смешалась с кровью животного в смертельном единении. Белый флаг перемирия упал не сразу — копьё случайно вонзилось в землю, и ещё долго этот флаг развевался над телами. Затем раздался чей-то «удачный» выстрел, — поскольку они продолжали стрелять и по упавшим, — и белый флаг накрыл юношу, но вскоре белый шёлк стал постепенно окрашиваться в красный цвет. Со стен послышались торжествующие вопли людей д’Арманьяка, как будто они совершили необыкновенное геройство.

— Личность герольда неприкосновенна! — вскричал Людовик, белея от ярости. — Арманьяк — идиот!

Брат Жан произнёс печально:

— Возможно, он просто безумец.

Этим же вечером перед самым закатом Людовик направил значительные силы против одной из секций крепости. Жан д’Арманьяк, наблюдавший за сражением с высокой мощной башни своего замка, презрительно фыркнул:

— Говорят, что дофин — умный человек, однако он выбрал самое низкое место крепости, достаточно уязвимое. Неужели он не понимает, что именно здесь сосредоточены основные силы?

Было много раненых и убитых, и брату Жану пришлось всю ночь провести возле умирающих, провожая их в последний путь; проклятия, которые те перед смертью посылали в адрес дофина, говорили о том, что они разделяют мнение Арманьяка о военном искусстве Людовика.

Арманьяк пошёл в комнату кухонной девки, которая уже успела к тому времени нарожать ему нескольких детей, а потом, хорошенько набравшись вина, спустился в подвал, где он держал свою сестру.

— Эй ты, козочка, — с трудом ворочая языком, проговорил он, — хочу рассказать тебе о своей грандиозной победе. Возможно, после этого ты опять станешь ласково, как прежде, разговаривать со мной. Ну, подойди ко мне поближе, Изабель. — Однако она отпрянула.

Она всё ещё была хороша, держалась прямо и с достоинством, была безукоризненно одета и ухожена, однако волосы у неё уже были совсем седыми. Она смотрела куда-то поверх головы брата, как бы вглядываясь в другой, спокойный и далёкий мир, видимый лишь ей одной. Она не разговаривала с тех пор, как почувствовала признаки беременности, замеченные ею вскоре после того, как её брат стал приходить к ней в темницу, куда он посадил её уже больше года назад за то, что она сопротивлялась его приставаниям.

Как только начало светать, так что ещё невозможно было в сумеречном свете разобрать очертания предметов, перепуганный старик мажордом, припадая на ногу, подошёл к двери спальни своего хозяина и постучал в дверь.

— Господин! Вставайте, вам надо подняться! Они снова пошли на штурм!

Из-за двери послышался пьяный храп, затем маленькие босые ноги зашлёпали по полу. Маленький розовый со сна мальчик паж откинул задвижку и со скрипом отворил дверь, удивлённо мигая сонными глазами.

— Уходи, старик.

Губы мажордома сжались в неодобрительной гримасе — он увидел около кровати пустую бутылку и два кубка.

— Иди-ка на кухню, малыш. А то простудишься.

Это был крестьянский мальчик, чьи родители отчаялись научить его даже женской работе — прясть или сбивать масло из-за его умственной отсталости. Они были несказанно рады, когда граф д’Арманьяк выбрал его своим личным пажом.

— Не буди его, мажордом. Он только что заснул. Мне тоже надо поспать, я устал. Если я завтра буду некрасивым, он рассердится.

— Ну-ка, прочь отсюда!

Мальчик скривился и захныкал:

— Вы тоже сердитесь!

— Я не на тебя сержусь, малыш. У нас неприятности. Иди спать в кухню, там ты никому не будешь мешать. И попей немного молока.

Мальчик оглянулся на графа, который всё продолжал спать, и поспешил прочь, страшно довольный, что удалось улизнуть. Мажордом стал трясти хозяина за плечо, не зная, удастся ли его разбудить.

Жан с трудом привёл своё мягкое белое тело в сидячее положение и провёл пальцами, унизанными драгоценными кольцами, по волосам. Он огляделся в поисках пажа, но увидел лишь изборождённое морщинами лицо верного мажордома.

— А, это ты. Убирайся отсюда, чучело. Чего ты меня пугаешь? Завтра я буду весь чёрно-синий.

— Господин граф, они опять пошли на штурм.

— Скажи об этом смотрителю замка. И этим английским наёмникам. Людовик уже сделал всё, что мог. А я очень устал. — Он снова повалился в постель, повернулся и закрыл глаза.

— Английские наёмники уже давно стреляют по нашим врагам с тех самых пор, как можно было хоть что-то увидеть. Но те не умирают. Англичане думают, что здесь какое-то колдовство.

Арманьяк быстро, хотя и не очень ловко поднялся. Он уже достаточно протрезвел, чтобы понять, что если трезвомыслящие англичане что-то считают колдовством, то, значит, действительно происходит что-то из ряда вон выходящее.

Он по винтовой лестнице поднялся на башню над воротами, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть. Эти остановки он делал не оттого, что ещё не протрезвел, а оттого, что боялся увидеть нечто необъяснимое.

Он выглянул в амбразуру. В сером утреннем свете он увидел огромную пушку. Он даже не думал, что есть такие большие! Она смотрела своим дулом прямо в закрытые ворота его крепости. Вокруг пушки были люди; кто-то небрежно облокотился на это чудовище, один готовился произвести выстрел — это был, очевидно, невероятный силач, поскольку на сгибе руки держал ядро в триста фунтов весом, причём держал с такой лёгкостью, как будто это дыня. Несмотря на плотный дождь стрел, они даже не пытались укрыться. Пушкарь, держащий в руке горящий фитиль, медленно им покачивал, силач с ядром в руке кивал головой, как бы насмехаясь над неудачливыми стрелками.

— Уловка! — закричал Арманьяк, проклиная английских наёмников, обзывая их трусами, испугавшимися явной уловки, проклиная так и дофина, чей замысел теперь уже был ясен: основной штурм, который шёл вчера, привлёк внимание защитников к наиболее слабому месту в крепостной стене, а затем, пока бой всё ещё шёл, под прикрытием темноты Людовик незаметно установил здесь свою тяжёлую пушку!

— Прекратите пускать свои дурацкие стрелы! — приказал Арманьяк. — Ну-ка ударьте по ним из арбалетов, только возьмите стрелы с мягкими свинцовыми наконечниками!

Свинцовые стрелы не могут пронзить доспехи, но уже было достаточно светло, чтобы увидеть, что на нападавших доспехов нет, очевидно, они решили, что темнота и осторожность защитят их. Однако свинцовые наконечники арбалетных стрел легко пройдут сквозь кожаные куртки и тела. Часто они пронзали тела насквозь. Свинец при этом немного расширялся, и получалось так, что выходное отверстие раны оказывалось больше входного, этот принцип потом был использован механиками-артиллеристами для дальнейшего использования при изготовлении огневого оружия.