Де Комин обладал политическим чутьём. Вскоре же всё прояснилось. Из Англии пришла весть о том, что король Эдуард низложен, и корона снова перешла к королю Генриху, дружественному Франции. Паук каким-то непостижимым образом перекинул свою паутину через Ла-Манш и повлиял на ход английской гражданской войны. Теперь он был способен на нечто большее, чем устраивать восстания в бургундских городах. Герцог Карл потерял обоих союзников и лишился способности угрожать Людовику английским вторжением. Это было многозначительным предзнаменованием, даже если оно продлится недолго, и означало оно то, что фортуна повернулась к Франции. Де Комин был менее суеверный, чем многие, но даже он не мог не вспомнить, что римляне предсказывали судьбу по птичьему полёту. Письма из бургундской канцелярии стали гораздо более сердечными и тёплыми, чем того требовало нынешнее, быть может, временное, ослабление герцога Карла.

Вскоре стало совершенно очевидно, что у королевы были все основания сообщить королю, что она носит в себе тайну. Людовик страстно желал иметь сына, и радость его от того, что желание это может исполниться, была так велика, что он требовал, чтобы Оливье растолковывал ему каждый малейший симптом. Это было время испытания для Оливье ле Дэма. Однажды утром король спросил:

— Её величество съела несколько пикулей на завтрак. Точнее, четыре штуки, я считал их. Что бы это могло значить? Ну-ка, скажи, кто родится — принц или принцесса? Живо!

Лекарь вздохнул. Разумеется, это значило только, что королева очень любила пикули. Пикули прошлогоднего урожая уже стали вялыми, а огурцы урожая этого года ещё не поспели. Крестьянка ли, королева ли, все они ведут себя одинаково в таком положении. Но ведь королю этого не объяснишь...

Оливье напустил на себя самый серьёзный вид знатока, наклонился чуть вперёд, что подчёркивало его горб, наморщил лоб, демонстрируя сосредоточенность, и стал почёсывать бороду и ворчать что-то про себя: ни дать ни взять — мудрец.

— Чего больше всего хотелось королеве, когда она ждала принцесс? — спросил он строго.

— Насколько я помню, груши со сливками — перед Анной, а сахару, как мне кажется, — перед Жанной.

— Ах, так, — в раздумчивости произнёс лекарь, — понимаю, понимаю. Не следует делать чересчур решительных выводов, исходя из гастрономических пристрастий королевы, — предупредил он, — но кое-что можно предположить. В народе считалось, и пусть его величество, боже упаси, не подумает, что он меряет королеву теми же мерками, что тяга к сладкому — грушам со сливками, финикам, сахару — предвещает рождение девочки, а к пикулям, лимонам и другим кислым и солёным вещам — мальчика. Впрочем, тут особого дара предвидения и не требуется, ваше величество. Готов поставить на карту свою репутацию — скоро у Франции будет наследник!

Шансы были половина на половину. Доказательства Оливье были ничем не хуже, чем доказательства профессоров из университета, которые приводили в доказательство того, что Земля плоская: ведь ветры дуют со всех четырёх её сторон. Он всегда успел бы повеситься, если ошибся. Главное сейчас — что королю хотелось услышать именно это.

— Если это справедливо для простолюдинов, которые в некоторых вещах проявляют немалую мудрость, то, конечно, это справедливо и для королей. Не думаю, что здесь есть какие-либо серьёзные различия.

— Это одно из качеств, за которые народ любит ваше величество!

— Не думай, будто я не знаю, что они меня называют король-буржуа... — сердито оборвал Людовик. Это было не слишком лестное прозвище, но всё же было лучше, чем «король-паук».

В одно и то же время он мог думать и о пикулях, и о политике, и о беременности.

— Не повредит ли королеве небольшая прогулка по городу? Она бледная. Она слишком много находится в помещении.

— Только не верхом, ваше величество.

— А как же? В открытых носилках?

— Ничего нет для неё лучше, чем немного побыть на солнце.

Людовик повёз её в таверну «Еловая шишка», которая славилась своей кухней и где, по словам короля, пикули были лучшие в королевстве, заранее уведомив владельца, некоего Дэни Эсслена, о том, что ему следует приготовить. Чёрт возьми, пикули должны быть такими, каких никто ещё не едал в июне. Владелец, толстый, респектабельный, но простой человек, чуть не заплакал от радости:

— Ваше величество, вы сделали меня бессмертным. Пикули были божественные.

— Людовик, — после некоторого колебания попросила королева, — не могли бы вы попросить хозяина доставлять их прямо во дворец?

— Дорогая моя, — отвечал король, — процесс маринования огурцов требует поддержания постоянных условий, весьма сложных. Пикули выдерживают в рассоле со специями, где они как бы спят, и грубо разбудить — значит испортить их. Взболтай рассол — пряности всплывут, и всё к чёрту. Как и хорошее вино, настоящие пикули требуют выдержки.

Королева рассмеялась:

— Не обманывайте меня, Людовик, вы просто хотите, чтобы я больше бывала на солнце.

Впрочем, ей нравились прогулки в носилках, под ласковыми лучами солнца, на свежем воздухе, нравилось наблюдать за весёлыми толпами людей, приветствовавшими их.

— Признаю это, — улыбалась она.

Но ему вовсё это не нравилось. Толпы, приветствующие их, — это хорошо. Короля они видят часто, а вот маленькую застенчивую королеву — нет. А теперь и она, несмотря на своё положение, была среди них. Она завоёвывала их широкие плебейские сердца, когда поддерживаемая королём выходила из богато украшенных носилок, молодая, царственная, в своём шитом серебром плаще, она ступала осторожно, но доброй улыбкой отвечала на их приветствия, — это была их королева, готовящаяся стать матерью, как самая скромная хозяйка в королевстве.

Небольшая прогулка оказалась столь успешной, что король, никогда не упускавший своего шанса, решил быть крёстным отцом сына хозяина «Еловой шишки». После церемонии он отозвал сияющего отца в сторонку и шёпотом спросил:

— Где вы берёте эти пикули, мэтр Эсслен?

— Ваше величество, мой слуга загнал трёх лошадей, чтобы примчать их из Оверни.

Людовик добродушно рассмеялся. Чёрт возьми, какую встряску, должно быть, получили эти бочки!

В Бургундии герцог Карл, который был жизненно заинтересован в том, чтобы король не имел наследника, ждал с нетерпением рождения ребёнка. Он был в отвратительном настроении, и с ним было трудно поладить. К тому же в его провинции Лотарингия начались беспорядки. Не сумев выявить зачинщиков, он назначил самого жестокого наместника, чтобы поставить народ на место. У Филиппа де Комина опять появился повод сравнить методы правления двух властителей — один казнил бунтарей, другой же обхаживал свой народ и даже крестил сына простого хозяина таверны! В этом меняющемся мире не служил ли он но тому господину.

В субботу 30 июня 1470 года родился царственный младенец. Король Людовик наконец-то получил сына, а Франция — престолонаследника. Звон колоколов и празднества продолжались много часов кряду, согласно королевскому указу они длились целую неделю. Веселья и торжества шли за счёт короля, а фейерверки озаряли небо каждую ночь. Пленники были освобождены, кардинала Балю выпустили из клетки и перевели в камеру в тюрьме Шатле, где лишь железная решётка на окне была выкрашена в красный цвет. Король, помня свою клятву, назвал сына Карлом.

Но роды не были лёгкими.

Людовик не мог оставаться в душной зале, где собралась вся знать и духовные иерархи, чтобы увидеть родившегося ребёнка и по традиции подтвердить подлинность королевской крови. Но цело было не в его скромности — просто он не мог слышать душераздирающие крики Шарлотты. Он метался словно пантера по своим покоям, благодаря Бога, что стены их не пропускали звук, хотя он и сделал их такими по другим причинам. Оливье бегал от королевы к королю и обратно каждые несколько минут, чтобы сообщить ему новости. И наконец доктор смог сказать: