— Мальчик.

Король захотел увидеть его. Неожиданно врач сказал:

— Роды ещё не закончились.

— Не шути со мной, тварь! Как ты мог узнать, что это мальчик, если он ещё не родился?

Как можно тактичнее, чтобы не вызвать ярости, Оливье объяснил, что дофин родился не как обычно, а вперёд ногами. Нет основания для беспокойства. Повитухи знают своё дело. Но — головка была очень большая и всё ещё не появилась.

— О, Боже, так же было и со мной. Бедная моя мать! Несчастная моя королева! Нельзя ли как-нибудь облегчить её страдания?

Вообще такие средства есть, сказал Оливье, но никакие средства, известные науке, не облегчают родов, не поставив под угрозу жизнь матери или ребёнка, а может быть — и обоих.

— Ни один человек, знавший королеву, — сказал Оливье, и король вынужден был согласиться с этим, — не решился бы дать ей такое лекарство.

— Да, Шарлотта выплюнет его как яд. Чёрт бы побрал вас, докторов, придумайте же что-нибудь!

Но Оливье был беспомощен.

После того как дофин наконец-то благополучно появился на свет, начал дышать и закричал, когда он уже яростно брыкался в своей колыбельке, а королева оправилась от испытания, Людовик обратил своё внимание на совершенствование медицинских знаний. Никто, конечно, моментально не изобрёл средства облегчения родовых мук, но возникли крупные университеты в Бордо, Балансе, Нанте и Бурже. Медицинский колледж в Балансе, в провинции Дофине скоро начал выпускать лучших в Европе медиков. В Бордо, в Гиени, принадлежавшей его брату, было приказано начать изучение в первую очередь теологии, но обучали там также и юриспруденции, изящной словесности и медицине. «Но всё же я думаю, что теология — вот то, что подходит именно для Бордо. Аромат святости полезен моему брату и перебьёт, может быть, аромат духов этой его женщины».

Брату его вовсе не понравилось то, что посреди его любимого парка вдруг выросли академические здания. «Я терплю это через силу, — писал он королю. — Ваше величество испортило прекрасный вид и привлекло шумные толпы безродных студентов в мою столицу, лишив меня покоя».

Король отвечал раздражённо: «Этот великолепный университет не стоил тебе ни гроша, мой дорогой герцог Гиеньский, а что касается студентов, то я не знаю никакого закона, по которому студент должен иметь благородное происхождение».

Король не забывал и о Боге. Помимо многих гражданских зданий, он выстроил немало церквей. Церковники простили ему заключение одного кардинала, когда увидели на колокольнях новые колокола, на своих плечах — новые мантии, новые пожертвования для своих приходов, множество новых великолепных кафедр, ждущих своих епископов, на которые мог претендовать любой образованный и трудолюбивый служитель церкви. Люди охотно позабыли о Перонне теперь, когда их сыновья могли надеяться стать епископами, докторами, юристами, даже крупными государственными чиновниками. И каждому французу стало понятно, что Людовик XI делает ставку не на благородное происхождение, а на способности человека.

Он мог позволить себе эти серьёзные расходы, поскольку ни одного экю не было послано в Бургундию, так как родился дофин. И чувствуя двойную поддержку духовенства и народа, двух из трёх столпов государства, стал потихоньку повышать налоги, как делал всегда, когда чувствовал себя достаточно сильным для этого. Люди ворчали, но не бунтовали. За свои деньги они получали многое.

Людовик ничего не забыл, особенно — Перонна. В конце года, то есть на исходе срока, в течение которого он обязывался соблюдать соглашение, он созвал парламент, который внезапно весь оказался на месте. Он лично прочитал им речь, страстную и смелую, и его врождённое красноречие оказалось весьма убедительным. Взывая к старинным законам государства как король Франции и верховный правитель Бургундии, он призвал своего вассала герцога Карла Бургундского предстать перед ним и ответить за огромный список своих прегрешений; он не поклялся в верности королю во время церемонии коронации, сорвал королевский штандарт, вывешенный в Льеже, плохо обращался со своими подданными, которые в конечном счёте являются верными короне — этот феодальный довод неожиданно нашёл отклик у парламента, — захватил города на Сомме. И, наконец, он публично носил британский орден Подвязки, что запрещено французскими законами. Если же герцог Бургундский не явится в течение трёх дней, парламент будет обязан объявить его вассалом, нарушившим клятву верности, и никакие соглашения невозможны.

Парламент одобрил.

Герцог Карл не явился.

Пероннское соглашение больше не существовало.

Год выдался замечательным.

Тем временем в Бургундии Филипп де Комин взял было перо написать секретное личное письмо. Отчёты о неизменно хорошем состоянии здоровья наследника достигли его ушей, и он хотел повидать маленького принца и возобновить своё приятное знакомство с королём. Если приглашение его величества ещё остаётся в силе, он приедет немедленно, хотел написать он.

Но именно в этот момент из Англии пришла весть о том, что Уорик, делатель королей, погиб в битве, король Генрих заключён в Тауэр, а король Эдуард снова занял свой трон. Филипп де Комин отложил перо. Терпение. Нужно подождать и понаблюдать.

Сперва Людовик отказывался верить этим сообщениям. Они были хорошо проверены, но он пытался усилием воли сделать их как бы несуществующими. Если бы только это было возможно, у него оставалось бы ещё несколько дней, может быть, даже несколько недель, чтобы гулять с Шарлоттой по парку, где цветы были особенно хороши в этом году, чтобы склониться над колыбелькой наследника, чтобы умилиться вместе с ней его царственным брыканием ножками, и может быть, убедить королеву — и себя заодно, — что большая голова этого Валуа свидетельствует об уме, намного превосходящем умственные способности обыкновенных принцев. Она может уместить столько добродетелей, знаний, способностей, отваги и прочих доблестей, которые понадобятся ему для управления государством, принадлежащим ему по праву рождения, все уроки, которые усвоил его отец и передаст сыну. Королева, которая обожала всех своих детей, была благодарна судьбе за то, что та послала ей наконец мальчика, потому что теперь Людовик стал проводить меньше времени в своей душной зале для приватных аудиенций, куда с парадного входа попадали важные дипломаты, а с чёрного — проникали маленькие, вертлявые, дурно пахнущие простолюдины. И муж королевы был счастлив более чем когда-либо со времени их знакомства.

Людовик знал, что существуют люди, способные усилием воли менять ход событий. Он тоже пытался. Но общедоступные новости, а также отчёты его агентов, иные из которых были англичанами, — подтверждали известия о перевороте за Ла-Маншем. Тогда он пытался успокоить себя доводами разума. Да, новости плохие, но, чёрт возьми, британская корона переходит из рук в руки уже много лет. Генрих наверняка снова заполучит её. Он, Людовик, увидит, как это произойдёт.

Но королю вскоре с неохотой пришлось признать, как бедолаге, у которого отняли чашу с водой после первого раздразнившего его глотка, что он не обладает способностью делать факты несуществующими. Как счастлив был старый герцог Филипп Добрый — его недуг позволил ему построить целый мир, где всё, что он бы ни желал, становилось явью. Его собственная болезнь лишь обостряла ощущение опасности. Новости из Англии становились всё хуже и хуже.

У английского короля Генриха был восемнадцатилетний сын. Сначала сообщили, что он был ранен в битве, которая стоила его отцу короны. Но следующее сообщение гласило, что победоносные рыцари короля Эдуарда убили мальчика сразу после сражения. А вскоре Оливье доложил, что это сам король Эдуард заколол его.

В течение нескольких невнятных недель считалось, что ко роль Генрих томится в темнице в лондонском Тауэре. Затем сообщили, что он умер, как король Карл Простоватый в Перонне. А потом было открыто признано, что убил его король Эдуард.