— О да, — соглашался герцог, — должно быть, они сверкали великолепием и славой в те дни, когда франкские короли строили там свои загородные дома и сзывали окрестное рыцарство на турниры. Сейчас там нет больше королей, только овцы. Лично я отдаю больше внимания моим большим городам.

Один только граф Карл понял, что эта местность интересует Людовика только как важная стратегическая цепь холмов по берегам реки и что его единственная цель — овладеть ею.

В четверг, 23 июня 1461 года Оливье Лемальве, как обычно брея своего господина, слегка порезал ему подбородок ножом.

— С тобой никогда прежде этого не случалось! Отчего твоя рука дрожит? Что в этом смешного, негодяй?! Чему ты ухмыляешься?!

Усмешка исчезла с лица Оливье в тот момент, когда он увидел кровь Людовика.

— Боже, что я наделал! — взвыл он. — Я ранил моего короля! Я пролил его кровь! Пусть десять тысяч дьяволов осушат мои вены и выпьют мою кровь на моих глазах! Пусть языки адского пламени вечно лижут мне пятки! — он с силой полоснул ножом по собственной ладони и собирался уже прикоснуться ею к под бородку дофина. — Пусть моя кровь смоет вашу и вместе с нею смоет мой грех!

Людовик отшатнулся от него:

— Ах ты жалкое безмозглое несчастное насекомое, завяжи свой порез и прекрати визжать! И почему это ты назвал меня королём!

— Я прощён?

— Чёрт побери, отвечай мне!

— Я не вымолвлю ни слова, пока вы не простите меня!

Цирюльник пал ниц и принялся ползать у ног Людовика, биться головой об пол, всхлипывая и содрогаясь всем телом. Его пораненная рука оставляла на ковре кровавый след.

— Ты ещё смеешь торговаться со мной, дьявольское отродье?

— Бейте меня, вышвырните меня вон, повесьте — я заслужил это; но я ничего не скажу до тех пор, пока не вымолю прощения.

Людовик смягчился. Он словно нащупал что-то в сознании цирюльника, что-то неестественное, искривлённое, как и он сам, — и этому чему-то было жизненно необходимо услышать от хозяина слово прощения.

— Да, Оливье, — сказал он ласково, — я прощаю тебя.

Оливье мгновенно вскочил на ноги, и по его лицу расплылась прежняя улыбка.

— Ну вот, сейчас всё будет в порядке! — воскликнул он. — И если ваше величество согласится снова откинуться на спинку кресла, я мигом всё исправлю. Причинить боль моему господину! Господи Иисусе, да я бы скорее дал себя четвертовать!

— Похоже, на сей раз ты причинил боль самому себе, — пробормотал Людовик, пока Оливье прикладывал к его подбородку что-то вязкое. Бурное поведение цирюльника выбило его из колеи, и он на какое-то время даже перестал требовать ответа на свой вопрос, хотя обращение «ваше величество» вместо обычного «монсеньор» от него не ускользнуло.

— Моя рука почти онемела, — говорил между тем Оливье, — но это сущие пустяки в сравнении с той болью в спине, которая никогда не оставляет меня. Некоторые люди верят, что в горбе у калеки живут демоны и оттуда царапают его когтями, но я-то точно знаю, откуда эта боль. Всё дело в позвоночнике. О, как красив здоровый прямой и сильный позвоночник, как гибки его сочленения! Я знаю, я видел их. Мой же хребет скрючен, а позвонки грубы и скрипят при каждом движении: и я не в состоянии их смазать. Вот почему я давно привычен к адской боли.

Людовик ничего не отвечал на это. Подобным вещам не обучают в анатомической школе, и был только один способ, каким его цирюльник мог всё это выяснить, а именно — раскопав могилу и расчленив человеческие останки, — то есть совершив двойное преступление по законам всех христианских стран. Однако Оливье говорил уверенно и со знанием дела, и такое знание, если его систематизировать, могло бы со временем пригодиться. Ведь кто-нибудь когда-нибудь придумает, чем и как смазывать сочленения.

После того как едва заметный шрам на подбородке Людовика был умело прижжён, Оливье перевязал свою собственную пораненную руку и продолжал:

— Сегодня в Лувен прибыл гонец из Франции. На его лошади была траурная попона, пурпурная упряжь, седло оторочено пурпуром, а сам он был одет в платье, расшитое лилиями с траурной каймой.

— Возможно, смерть настигла моего брата Карла, герцога Беррийского. Или мою сестру Иоланду. Я молю Бога, чтобы известие касалось не Иоланды.

— Нет, оно касается короля. Всё случилось вчера. Мне сообщил об этом подметальщик улиц, который продаёт удобрения, обогащая их нечистотами из-под окон лувенской гостиницы, где останавливается знать — за это он просит двойную цену. Завтра, когда его платье постирают и накрахмалят, а оно уже почти готово, — он предстанет перед герцогом Филиппом и официально уведомит его о том, что король Карл Седьмой скончался. Ваше величество теперь король Франции.

Оливье подробнейшим образом описал Людовику все звенья, через которые прошли эти сведения. Всё казалось весьма достоверным.

Всю ночь Людовик беспробудно и крепко спал. Ради этого мига он прожил долгие томительные годы в изгнании. Ради этого мига он появился на свет.

— Итак, как чувствует себя ваше величество в роли королевы?

— Почти так же, как всегда, Людовик, разве что теперь мне придётся открывать ярмарки...

— О, да, этим ты поможешь мне укрепить торговлю.

— Первой ступать по новым мостам, — ведь вы всегда будете строить мосты и дороги.

— Да, но, увы, не на Сомме.

— Возводить церкви...

— Без сомнения, моя дорогая. И самый лёгкий путь к этому — убеждать епископов, чтобы они, в свою очередь, призывали паству покрывать расходы на сооружение храмов. Кроме практической пользы в этом есть и духовный смысл — так никто не подумает, что рай достаётся даром.

— Посещать больных в госпиталях.

— Вот это очень важно. Нам предстоит основать много новых госпиталей. Их никогда не бывает достаточно и, в отличие от церквей, за них не могут платить те, кто в них нуждается: слепые, калеки, безумцы...

— У меня всегда будет при себе кошелёк с медью для нищих.

— Раздавать милостыню?! Шарлотта!

— Что же ещё делать с медными монетами?

— Из тех нищих, каких я встречал на своём веку, одни были обманщиками, другие — воришками. Впрочем, для тех, что и в самом деле беспомощны, можно приберечь су. Но всё же истинное милосердие мы проявим, если найдём какую-нибудь лёгкую работу для их праздных рук — способны же они ткать, прясть или шить. Скажем, во Франции не прядут шёлка. Этим делом вполне могут заняться нищие — оно не слишком изнурительно, и им не придётся трудиться весь день от рассвета до заката, как это делают остальные ремесленники, а королевство получит большую выгоду. Я напишу твоему отцу, чтобы он прислал мне нескольких прядильщиков из Савойи, и мы учредим гильдию прядильщиков шёлка под покровительством королевы. Мы также установим ежегодную премию — думаю, для этой цели подойдёт отлитая из свинца медаль Святого Людовика — для того, кто спрядёт больше всех...

— Лучше всех, Людовик!

— Очень хорошо, премию для того, кто спрядёт шёлк наилучшего качества, и премию для того, кто спрядёт больше всех шёлка. Мы вполне можем позволить себе две премии.

— И наш сын, когда он родится, — взволнованно добавила Шарлотта, — будет крещён в рубашечке из настоящего французского шёлка — и это станет началом нового стиля!

— Ты говоришь как государственный муж. Но лучше будет, если у нас родятся два сына, моя королева. Один всегда может оказаться олухом — взгляни на герцога Беррийского — поэтому надёжнее иметь ещё одного — «про запас».

— Воля вашего величества будет исполнена, — оба они с упоением играли новыми восхитительными титулами, — но вы не должны лишать меня редких минут отдыха, чтобы я успевала молиться. Ведь мне предстоит стать очень занятой королевой.

И оба они весело рассмеялись.

— Да благословит тебя Господь, Шарлотта, — произнёс Людовик и сжал её руку, перегнувшись через круп своей лошади. Не выпуская поводьев, она ответила ему тем же — Шарлотта отлично ездила верхом.