— Он заговорил? Ну конечно же, заговорил. И что он сказал?

— Спросите лучше у него.

Людовик кивнул.

— Понимаю. — И затем, без улыбки глядя на англичанина, спросил: — Ну, что там?

Англичанин, всё ещё не пришедший в себя от потрясения, не мог ничего сказать, лишь показал пальцем на тоненькую, толщиной в человеческий волос трещину, начинающуюся прямо там, где находилась его связанная рука, и шедшую вдоль всего ствола. Людовик проследил за ней взглядом и всё понял. Но главный смысл происшедшего дошёл до него лишь через секунду.

— Пронеси, Господь! — ахнул он и перекрестился.

Ему в голову сразу же пришли две важные мысли. Одна была достаточно простой — было совершенно ясно, что кто-то его оберегает. Он узнал образ святой Барбары на шапке англичанина — несомненно, это было покровительство.

Другая же мысль была тяжёлой и гораздо более зловещей, хотя и не вполне определённой. Много в ней было неясностей и вопросов. Почему пушка была с трещиной? Мастерские Жана Бюро работали вполне надёжно, мастерство Анри Леклерка тоже. Он знал, что войскам не выдавались треснувшие пушки. Если ата трещина появилась не случайно, то кто составил коварный план его убийства? При производстве такого секретного оружия, как порох и пушки, цепь ответственных лиц вела непосредственно к министрам короля, а возможно, и к самому королю, его отцу.

Наглые вылазки англичан, просочившихся в Арманьяк, позиция самого графа Арманьяка пока неизвестна и, возможно, враждебна, а при дворе интриганы замышляют его убийство, при потворстве самого короля, — лицо дофина исказилось гримасой.

— Успокойся, Людовик! — брат Жан взял его за локоть. — Подумай обо всём хладнокровно! Наш успех будет зависеть от того, как ты будешь держаться. Завтра мы будем у ворот Лектура. И тебе никак нельзя болеть.

— Я всегда чувствую себя превосходно! У меня уже много лет не было припадков. — Однако брат Жан был не только его духовником, но и лекарем, а ветерок святой Барбары, отклонивший искры от пороха, казался более прохладным, чем обычно бывает ветер в такое время года, и лёгкий озноб немного его тревожил.

— Ты всегда, как старая бабка, говоришь мне, чтобы я не волновался. — Но тем не менее он усилием воли подавил тревогу и гнев, лицо его успокоилось, озноб прекратился, и он почувствовал себя увереннее.

Однако он уже не осмеливался казнить англичанина, которого святая Барбара защитила так же, как и его самого. Он также не осмеливался отобрать у того его свинцовый образок, хотя ему очень этого хотелось. Хорошо бы иметь у себя такую надёжную защиту.

— Я даю тебе свободу, если ты мне по доброй воле отдашь образок святой Барбары со своей шапки. Как я понимаю, он сделан из свинца и, следовательно, не очень ценный.

— С радостью, — ответил англичанин, в котором мученический дух испарился вместе с дымом от горящего фитиля.

— Развяжите его!

Людовик прикрепил образок на свой берет. На дешёвой свинцовой пластинке святая Барбара была изображена, как всегда, возле башни, в которую её заточил и подвергал мучениям язычник отец за приверженность новой религии. На пластинке также была хорошо видна змейка молнии, поразившая её отца. И, хотя она жила в самом начале христианской эры, задолго до того, как были изобретены порох и пушки, эти гром и молния напоминали о ней артиллеристам, и они признали её своей покровительницей. То, что она тоже их признала, сегодня стало ясно Людовику после её чудесного вмешательства.

— Ты можешь выбирать — остаться у меня на службе или возвратиться в Гиень, — сказал он. — Но ты не пожалеешь, если согласишься.

— Об этом разговора не было, монсеньор.

— Очень хорошо. Не твоя вина, что ты родился англичанином, и к тому же настолько упрямым. Но я тебя предупреждаю, что если мы увидим тебя в окрестностях Лектура, то получишь стрелу в спину.

— Монсеньор, — ответил тот, вновь частично обретая прежнее нахальство, — присутствие в Лектуре — это честь, которую я с удовольствием уступаю вашему высочеству... если, конечно, главная свинья пустит вас в свой свинарник. Для меня будет счастьем вновь вдохнуть чистый английский воздух Гиени. — И он пошёл прочь, даже не оглянувшись на Лектур.

— Английский воздух Гиени! — пробормотал Людовик. Однако он не мог отрицать, что Гиень, равно как и большая часть Франции, вот уже сто лет как находились под властью англичан.

Брат Жан задумался.

— «Главная свинья» и «свинарник» — слова достаточно выразительные, и за ними что-то кроется.

— Я тоже не очень понял, что он хотел этим сказать. Но я понял выражение его лица. Что-то в Лектуре сильно возмутило его.

Капитан-артиллерист, знавший строго охраняемые секреты производства пороха, так же неплохо разбирался в деревьях и в том, где и как они растут, поскольку из крепких здоровых деревьев получался уголь, составляющий ровно четверть объёма пороха в соответствии с самыми последними достижениями в этой области. Видя в лучах заходящего солнца высокие стены Лектура, Анри Леклерк сам в это время находился в лесу, в котором остановился лагерем Людовик.

Однако что-то в этом лесу его насторожило: деревья росли довольно необычно — очень много молодых и вроде бы крепких деревьев были сильно наклонены к земле. Сначала Анри подумал, что это следствие какой-нибудь сильной бури, однако тут же улыбнулся, догадавшись о ловушках.

— Да, приближаясь к дофину Франции, надо идти осторожнее, — сказал он вслух своему уставшему коню. — Не бойся, красавец мой! Здесь чувствуется рука человека, никому не доверяющего.

Но в оправдание Людовика Анри решил, что иначе и быть не может. Он испытал огромное облегчение от мысли, что дофин ещё жив.

Осторожно он пробирался сквозь ловушки, отмечая про себя, что все они сделаны с завидным умением и хитростью. Вскоре он увидел остриё копья, тёмно-красного в лучах заходящего солнца, как будто оно уже успело обагриться кровью.

— Эй, кто там?

Тут же из зарослей вышел часовой.

— Если не хочешь, чтобы тебя увидели первым, измажь своё остриё в земле, чтобы оно так не блестело, — затем Анри назвал себя и попросил, чтобы его немедленно отвели к принцу.

Тот что-то пробормотал насчёт того, что им приказано держать оружие наготове и острозаточенным, и добавил:

— Только не знаю, можно ли тебя отвести к принцу.

— А почему нет? С дофином что-то случилось? Он ранен? — Он на мгновенье замолчал. — Умер?

— Я ничего не знаю.

— Да, чёрт бы тебя побрал, хоть что-то ты можешь мне сказать!

— Я знаю только, что дофин приказал часовым приводить к нему всякого, кто будет обнаружен возле лагеря, немедленно, но затем из его штаба вышел брат Жан, и сказал, что дофин заснул, отменив приказ и сказав, что завтра будет достаточно времени, чтобы допросить английских шпионов.

— Идиотизм! Так ты принимаешь меня за английского шпиона?

— Нет, капитан, вы говорите не сквозь зубы, как они. — Кроме того, солдат узнал знак, который носили все капитаны артиллерии Жана Бюро, прикреплённый Анри к своему плащу, накинутому им поверх лёгкого стального нагрудника — единственных доспехов, надетых им в дорогу. — И ваше имя хорошо известно. Если вы действительно капитан Анри Леклерк, я советую вам повернуться и возвратиться обратно в Париж как можно скорее. За экю я забуду, что видел вас.

— Никакого экю ты от меня не получишь, господин часовой. Возможно, если ты меня быстро доставишь к дофину, я забуду, что за экю ты был готов забыть о своём долге.

— Это я по доброте душевной, господин. — Часовой быстрой походкой направился в сторону шатра дофина, находящегося на поляне, и хотя он был несколько больше остальных, но выглядел совсем как другие, только вокруг него уже были расставлены охранники с затемнёнными фонарями. — Через стены шатра солдаты слышали, как он с гневом произносил ваше имя. Он говорил с трудом, и солдаты думали, что он пьян. Сегодня чуть не произошло несчастье. — Часовой торопливо рассказал о происшествии с англичанином, о том, как того держали привязанным к дулу пушки. — Всё шло отлично, пока он не сказал на трещину. Возможно, вы завтра тоже сможете её увидеть в такой же ситуации. Только не говорите, что я вас не предупредил.