Бернар рассеянно кивнул, думая лишь об Анри.

— Когда он уже подрос настолько, чтобы покинуть церковные пределы, тем более что брат Жан честно признал, что у юноши нет склонности вести уединённую жизнь, я хотел рекомендовать его на службу герцогу Филиппу Бургундскому, думая, что Анри будет легче сделать карьеру при дворе этого замечательного человека, чем при короле Франции Карле, этом слабовольном сыне сумасшедшего отца, который не в состоянии управлять страной.

— Однако его министры управляют страной вполне умело, — строго заметил герцог-архиепископ, — а герцог Бургундский — предатель. Будьте осторожны, ваш язык может завести вас слишком далеко.

— В то время герцог оставался верен присяге, как ваше преосвященство, вероятно, хорошо помнит.

Увы, благонадёжность глав дома Лилий теперь была уже не безупречна. Они нередко забывали о своих клятвах сюзерену за исключением лишь тех, что сулили им личную выгоду — настолько слаба оказалась корона Франции, настолько дряхл и слаб умирающий институт феодализма.

При этой перемене то, что Франция считала своей самой большой надеждой в противостоянии с Англией, стало самой большой для неё опасностью.

В одной из бургундских провинций в Нидерландах однажды ночью случился страшный шторм, и море прорвало все плотины и дамбы, заливая огромное пространство. Семьдесят два многонаселённых города, и не только расположенных на берегу моря, но и по берегам реки Маас, скрылись под водой огромного озера, образовавшегося за одну ночь.

Англичане немедленно снарядили флот, чтобы спасти тех, кому удалось каким-то чудом спастись, кто ухитрился вцепиться в шпили соборов или верхушки больших деревьев, чтобы не утонуть. В течение недели английские корабли курсировали над полями и городскими улицами. Иногда в ночной тьме спасательные лодки ориентировались только на крики женщин и детей, пытавшихся отбиться от своих собак, которых они вначале пытались спасти и которые теперь, обезумев от голода и жажды, начали кидаться на них самих. Иногда корабли шли на глухие удары колокола, зловеще раздававшиеся из-под воды, колокол раскачивался волнами и звучал до тех пор, пока не обрушились балки. Они опускались на дно только что образовавшегося моря к мёртвым телам девяноста тысяч утонувших бургундцев, тех самых, которые ещё неделю назад под звуки этого колокола шли в храм на молитву.

— Нельзя не оценить помощь англичан бургундцам при наводнении, — продолжал Бернар, — однако совершенно очевидно, что хитрые островитяне заметили, что наводнение создало прекрасную гавань вблизи их побережья, в которой мог разместиться весь их флот и откуда они могли вести как торговлю, так и военные действия. Они выбрали торговлю как менее опасное и более прибыльное дело. Они предложили Бургундии хорошую цену за фламандский лес. Герцог Бургундский постоянно нуждался в средствах, чтобы поддерживать свой великолепный двор, теша своё тщеславие, а лишившись доходов от семидесяти двух городов, он также решил заняться торговлей. Вполне естественно, я не стал отсылать Анри в Бургундию. Невозможно чувствовать себя спокойно и в безопасности, находясь между Англией и Францией.

— Значит, юного Анри оставили в монастыре?

Бернар кивнул.

— Боюсь, что отчасти против его воли. Его чаще можно было видеть на коленях перед аппаратом для перегонки спирта, чем коленопреклонённым в часовне.

— А как к этому относился брат Жан? У меня есть особая причина спрашивать.

Бернар боялся, что тому может грозить какое-нибудь наказание со стороны церкви, и поэтому попытался оправдать монаха.

— Могу заверить вас, ваше преосвященство, что брат Жан — это один из самых ревностных служителей...

— Он поддерживал интересы юноши, ведь так?

— Он просто не был чересчур строг к нему.

— Отлично!

У Бернара отлегло от сердца. Герцог-архиепископ улыбнулся: — В одном псалме говорится: «Камень, отвергнутый строителем, становится краеугольным камнем всего здания!» Господь использует всех нас в различных ипостасях. Никто не рождается священнослужителем. Похоже, что брат Жан это понимает. Этот монах с юга меня заинтересовал... Он приехал сюда на север вместе с Анри?

— Когда у нас в южных провинциях заговорили о том, что королева вскоре должна разрешиться от бремени, то в Бурж направились многие дворяне, верные короне. Коменж — наш сосед, он небогат, но знатен, и, когда мы ехали на север, я предложил ему включить в свою свиту молодого и красивого пажа и монаха-аптекаря. Всё это было не так уж трудно устроить.

«Капеллан, который помогал крестить наследника, также был аптекарем», — подумал герцог-архиепископ. Затем он опять вернулся к теме, волновавшей Бернара, и спросил:

— И на что вы надеялись относительно Анри, когда привезли его сюда, на север?

Бернар вздохнул.

— Думаю, что на чудо, но оно так и не произошло.

— В серьёзных делах на чудеса не рассчитывают. Чудеса не происходят, если их ждать.

— Я надеялся, что Фуа узнает в нём сына.

— А вместо этого Жан д’Арманьяк признал в нём незаконнорождённого ребёнка своей сестры.

— Ничуть в этом не сомневаюсь.

Герцог-архиепископ Реймский мысленно взвешивал все возможные варианты, в данном случае в нём говорил исключительно государственный муж. Да, возможно, Фуа всё же признает сына, люди не менее знатные зачастую признавали своих внебрачных детей. В лице Анри было немало сходства с благородными чертами Фуа, во всяком случае, не меньше, чем с несколько мрачноватой красотой Изабель де Арманьяк. Фуа мог бы официально признать его, это дело благородное, однако не такое уж простое, поскольку жёны, как правило, относятся к таким поступкам достаточно болезненно. Леонора Арагонская и Наваррская, дочь короля и наследница двух корон, может публично высказаться относительно романа своего супруга двенадцатилетней давности, а если она выскажется достаточно резко, то это может повлиять на добрые отношения между Францией, Арагоном и Наваррой. Анри будет не первым незаконнорождённым отпрыском, чьё существование ставит под сомнение союзы и добрососедские отношения двух государств. Что значит одна жизнь по сравнению с опасностью потерять могущественного союзника в то время, когда Франция нуждается в союзниках как никогда? Менее щепетильный государственный деятель решил бы эту проблему достаточно просто — в один прекрасный день тело Анри нашли бы в придорожной канаве, и все бы проблемы отпали.

— Да, положение у вас нелёгкое, — произнёс он.

— Вы же понимаете, что юноше грозит опасность. Жан найдёт способ уничтожить его.

Герцог-архиепископ фыркнул. Бернар д’Арманьяк, должно быть, слишком наивен, или же любовь совершенно его ослепила.

— О Боже праведный! Я бы и сам уничтожил его! Думаю даже, что я должен сделать это. Вам надо было оставить его на юге, и тогда не было бы никаких проблем. К счастью, граф Жан сегодня занят с этой распутной кормилицей, от которой отказался наследник. Вы говорите, что Анри интересуется машинами и механизмами? Отлично! Я знаю одного пушечных дел мастера, он сможет направить этот интерес в нужное русло, на пользу и ему самому, и Франции.

Бернар уже больше не рассчитывал на то, что юноша сможет достичь чего-нибудь при дворе, поскольку придворная карьера Анри, даже при скромном графе де Коменж, будет таить опасность для самого юноши и позор для Арманьяков. Бернара интересовало только одно:

— А мой юный родственник будет в безопасности?

— Безвестные люди всегда в безопасности.

Это было не так, и герцог-архиепископ прекрасно это знал. Девяносто тысяч безвестных бургундцев оказались в опасности, когда море прорвало плотины. Но именно этих слов и ждал от него Бернар д’Арманьяк, а благополучие Франции требовало, чтобы Анри до конца своей жизни пребывал в безвестности.

Герцог-архиепископ поставил своей целью дело, которое должно стать главным в его долгой и незапятнанной ничем карьере — он решил женить Людовика, наследника французской короны, на союзнике Франции и враге Англии. Однако в течение первых двух лет жизни наследника никакой подходящей принцессы он не видел.