Даже мёртвые не могли устоять против мощи арбалетных стрел, устремившихся в их сторону. Они стали падать, сбитые со своих подставок. Верёвки, с помощью которых заставляли двигаться их застывшие конечности, обрывались, и казалось, что они опять дёргаются в смертельной агонии. Фитиль загас, ядро откатилось.

Из прохода в больших воротах выбежала толпа солдат с арбалетами и кинулась к пушке, поскольку у Жана д’Арманьяка был свой план: он затащит эту пушку к себе и использует её против войск дофина, которые сейчас не могут приблизиться и помешать им, отсечённые тучей стрел.

Солдаты и мастеровые обнаружили, что повозка, на которой была укреплена пушка, наполовину врыта в землю.

— Выкапывайте!

Повинуясь приказу, толпа людей стали пиками и лопатами ковыряться в земле, стараясь освободить тяжёлые колёса, но тут они увидели, что между спицами всунуты камни, в земле запрятаны ножи, на которые они наступали, калеча себе ноги.

Со своего наблюдательного пункта на расстоянии, недоступном для стрел, за всей этой процедурой наблюдали две пары глаз.

— А запал не погас, мэтр Анри? Я полностью рассчитываю на вас. Ведь уже совсем рассвело.

— Я очень тщательно рассчитал длину фитиля, монсеньор.

— Я не об этом спрашиваю.

— Нет, не погас.

Неожиданно со стороны толпы, возящейся с пушкой, послышался жуткий крик: обнаружилось, что обычные стрелы торчат в трупах, как иглы дикобраза.

Ожидая подвоха, люди прекратили работу, стали оглядываться, но ничего не увидели, но тут один из них потянул носом.

— Чёрт побери! Клянусь Богом, фитиль ещё пахнет!

— А ну, быстро выройте эту пушку! — послышался со стены крик Арманьяка. С высоты он не видел стрел и не чувствовал запаха тлеющего фитиля.

Но они так и не успели его услышать. В это мгновение огненный шар, в центре которого была пушка, поглотил всё, что находилось поблизости. Арманьяку показалось, что какой-то невидимый кулак с силой ударил его в лицо, отшвырнув на землю. Затем он услышал невероятной силы грохот, от которого чуть не лопнули уши, и почувствовал новый и жуткий запах войны.

Дофину удалось добыть лишь одну пушку, однако королевские министры не пожалели пороху. Людовик набил свою пушку таким его количеством, что от этого не выдержало бы даже нормальное оружие. А то, что осталось — а осталось много, — Анри закопал в землю возле пушки в надежде, что от сотрясения этот порох тоже взорвётся. При других обстоятельствах дофин счёл бы столь рискованный эксперимент лишь напрасной тратой драгоценного вещества, однако, поскольку после уничтожения пушки порох этот всё равно бы остался без применения и представлял бы собой лишь опасный груз, Людовик согласился.

Так что произошло два почти одновременных взрыва. Земля перед воротами города поднялась к небу, ворота сорвались со своих мощных петель и вылетели прямо на главную улицу, развивая мелкие лавчонки, круша крыши домов. Что же касается самой пушки, то она разлетелась на тысячи острых латунных осколков всевозможных форм и размеров — от крохотных золотистых пылинок, которые осели на листьях находящихся поблизости деревьев, отчего те пожелтели, как от внезапно наступившей осени, — до массивных кусков, которые, пролетев через стену, сбивали трубы домов и падали внутрь, на столы и кровати, в детские колыбели. Люди погибали повсюду: защитники крепости — на стенах, мирные жители — в самых неожиданных местах, застигнутые врасплох, и лица их выражали невероятный ужас.

Толпу солдат, пытавшихся передвинуть пушку, попросту разнесло в пыль. Как и предвидел брат Жан, даже и хоронить было нечего.

И теперь солдаты дофина двойной колонной, обегая огромную воронку, образовавшуюся перед городскими воротами, входили в злосчастную столицу Чёрного Арманьяка.

Внутри города Лектура, особенно в подвалах замка Жана д’Арманьяка, было обнаружено такое, о чём вот уже двадцать поколений историков не могут писать без содрогания. То, что брат Жан увидел в последующие несколько часов, потрясло даже его несокрушимую веру, так от землетрясения может дрогнуть мощный фундамент собора. Почему же на Лектур Господь не излил огонь и горящую серу, как на Содом и Гоморру?

В каком-то смысле, если учитывать запах серы после взрыва пушки дофина, то это как раз и произошло. Брат Жан молился, чтобы Господь дал ему силы спокойно взирать на то, что открылось его взору, чтобы, как говорится у Фомы Аквинского: «И лишь бесконечная милость Господня может обратить зло в добро». И действительно, одному Богу известно, какое добро могло появиться в Лектуре, но, возможно, брат Жан и мог бы найти ответ на этот вопрос. Возможно, следующие поколения, читая описания многих лет правления короля Карла, будут благодарны судьбе, что ничего подобного не происходило в их время, что человечество не изобрело ничего более страшного, чем порох, этого дьявольского подарка. Очевидно, изобретение пороха истощило как человеческую изобретательность, так и воображение дьявола.

Более всего брат Жан опасался за дофина, который слишком быстро постигал науку войны и не очень охотно доверял своим подданным. Война формировала его, он был ещё слишком молод, ещё очень впечатлителен, характер его ещё находился в процессе становления, как и у всякого молодого человека, которому необходимо научиться выживать в тот крохотный период вечности, который называют жизнью. Лектур тоже будет способствовать его формированию, но с какими результатами и как это потом скажется на его будущем правлении, этого брат Жан не знал и мог только предполагать. Он знал, что Людовик бросит ему: «И что ты теперь можешь сказать о достоинстве человека? А Жан д’Арманьяк? И нечего оправдывать его тем, что он безумен. Безумец не станет лихорадочно приводить в порядок свой дом, если он застигнут на месте преступления. Ты видел его окровавленные руки, брат Жан? Я не использую сейчас поэтические образы из арсенала Маргариты. Это была кровь, настоящая человеческая кровь, хуже того, это была кровь священника, которую даже я никогда бы не осмелился пролить. Я всегда думал, что она не такая, как у всех прочих людей, но, похоже, я ошибался.

— Но священник тоже был преступен, к сожалению, и помолимся за то, чтобы его кровь и кровь, пролитая за всех нас, смыла бы грех, в котором столь чистосердечно раскаивался этот несчастный священник перед своей кончиной.

Брат Жан не стал спорить с дофином о безумии, не стал говорить ему о том, что безумные часто бывают исключительно хитрыми, прекрасно разбираются, что хорошо и что плохо, хотя нередко не могут или не хотят применять это к самим себе.

Загнанный в угол, Жан д’Арманьяк пытался навести порядок в своём доме, как пьяница, который слишком долго пьянствовал в одиночестве и не знает, как избавиться от бутылок, поэтому попросту их разбивает. Это был жест отчаяния.

Между тем моментом, как были взорваны городские ворота, и тем, как пал замок, прошло несколько часов, хотя английские наёмники сбежали почти сразу же. Они неожиданно увидели, что все горожане настроены против них. Они сбились в небольшую плотную группу и, отстреливаясь, пробрались к небольшому проходу в стене под градом французских проклятий, французских булыжников и французских гнилых овощей. Людовик на это заметил: «Славные люди Лектура не любят господина, который имеет дело с врагами», — и позволил англичанам уйти. Дофин стремился сохранить свои небольшие военные силы, чтобы захватить замок, поскольку, хотя горожане с радостью набросились на своих заклятых врагов, они всё же не осмеливались поднять руку на своего господина и владыку. Дофин может через день-два уехать, а им оставаться с графом Жаном.

Осмелился один.

Худой дерзкий крестьянин, бывший в толпе, которая изгоняла из города англичан, протолкнулся к нему. Дофину показалось, что у него разбита губа.

— Кто из вас Людовик? — он вопросительно смотрел на Анри, чей знак капитана артиллерии привлёк его внимание. — Вы?