Маргарита всё время находилась подле королевы, и ей удалось несколько развеять его опасения, сообщив, что королева спрашивала о нём каждый день. Он всегда полностью доверял Маргарите, но было не исключено, что она рисовала картину в розовом свете, чтобы сделать ему приятное. Ей позволили посмотреть на крошку принца, и, по её словам, герцог Беррийский был круглолиц и вял. Этому Людовик поверил сразу.

А однажды тихой ночью его мать прокралась к нему в спальню и прошептала, что раз он не заходит к ней, она сама вынуждена прийти к нему. Она была одна, без свечи, но даже в свете пуны Людовик разглядел, что её состарившееся лицо напоминало маску смерти. На мгновение он замер на кровати, в ужасе прикрыв рот руками, чтобы не закричать — ему показалось, что это был один из его ночных кошмаров.

Но две знакомые и любимые руки успокоили его. Рука Маргариты легла ему на лоб, а мать взяла его руку в свою. Это было и пью, но что она означала, он не понимал.

— А ваши фрейлины, матушка? Ваш факельщик? В такой жуткий час? Где они?

— Тихо, Людовик. Мне не нужен свет, чтобы открыться моему сыну, который не приходит ко мне.

— Матушка, дорогая, поверьте мне. Я несколько раз пытался зайти навестить вас и моего младшего брата.

— Я же говорила вам, — подтвердила Маргарита.

— Я должна была услышать эти слова от него самого — он никогда не лгал мне. Все остальные лгут, одни из ненависти, другие, как вы, Маргарита, чтобы утешить меня.

Она слабо улыбнулась, это была тень улыбки в холодном голубом свете, делавшем её губы безжизненными.

— Я недавно послала к тебе с визитом ведьму, но ты её не слишком-то любезно принял.

— Так это вы направили сюда эту женщину?

— Это единственный способ примирить тебя с королём. Я боюсь за тебя.

При мысли о том, каких усилий стоило такой гордой женщине направить к нему это посольство, лицо его покраснело.

— Конечно, с твоей стороны было неразумно и невежливо навлекать на себя отцовский гнев, оскорбляя её. Но в глубине души я порадовалась, что ты это сделал. Так мне легче было носить твоего брата. Я всё время повторяла себе: «Этот ребёнок, может быть, тоже будет любить меня, когда вырастет». Но мне стало страшно за тебя ещё больше, когда родился мальчик и твой отец сделал решительный шаг. Ты должен прочесть это, потому что, не увидев собственными глазами, ты не поверишь.

— Я поверю вам на слово, матушка. Не нужно зажигать свет.

Только теперь он заметил в руках матери большой свёрток. Красные печати казались чёрными в темноте, но он мог разглядеть на них символы Франции. Печати были сломаны. Он подумал о том, какую сумму пришлось заплатить, чтобы заполучить этот секретный документ, который явно имел к нему прямое отношение. Он никогда бы не подумал, что его кроткая мать способна на интриги.

— Я объясню тебе всё в двух словах. Это прошение к папе о разрешении передать права наследования твоему брату.

У Людовика перехватило дыхание. Не говоря уже о подкупе, наверняка и кровь была пролита для того, чтобы перехватить столь важное послание к его святейшеству.

Она почувствовала, что его терзают подозрения:

— Никто не пострадал, Людовик. Просто пришлось подороже заплатить. При помощи денег всегда можно избежать кровопролития. Убийство не для меня, особенно если учесть, что всю жизнь я посвятила тому, чтобы дарить жизнь. Впрочем, не знаю, как далеко бы я зашла, если бы мне не удалось решить задачу с помощью денег.

— И что же вы советуете мне теперь делать, отважная моя матушка, хотя я уже знаю.

— Ты должен бежать.

— Я не покину Францию.

— Я знала, что он не согласится, Маргарита, — вздохнула королева. — Я даже говорила вам, что он не согласится.

— В Шотландии мы будем в безопасности, — прошептала Маргарита. — Тебе, конечно, не слишком понравится в горах Шотландии, но долина Твида — это замечательное место, с мягким климатом, и в тамошних заводях полно рыбы...

— Я не хочу, чтобы меня забыли.

— Но, может быть, это ненадолго.

— До тех пор, пока не умрёт герцог Беррийский.

— Людовик, Людовик, Людовик, — пробормотала его мать.

— Они были необычайно бдительны, матушка, чтобы я не убил его!

— Они не знают тебя так, как я, сын мой.

— Маргарита, а что лежит к югу от твоей замечательной шотландской реки Твид?

— Как что — Англия, конечно.

— Англия! — он словно выплюнул это слово.

— Он не поедет. Помоги мне, Маргарита. Мне плохо и тяжело на душе.

— Матушка, эта петиция должна быть отправлена его святейшеству. Вы это понимаете.

— Да, понимаю, — рассеянно ответила она.

— Все следы, трещины — всё должно быть как было. Печати надо тоже как-то восстановить.

— Я знаю. Всё уже подготовлено. Есть копии печатей.

— Но кто мог сделать копии?

— Спокойной ночи, дорогой Людовик.

Она медленно направилась к двери, тяжело опираясь на руку Маргариты.

Людовик нервно ходил из угла в угол. Содержание зловещего послания наконец-то полностью дошло до него, словно раскаты грома эхом отдались в нём, оглушив после ослепительной вспышки безмолвной молнии.

Неожиданно он осознал, что гром был реальный, он слышал отдалённый рокот, который приближался с каждой секундой, становясь всё громче и таинственным образом совпадая с биением его сердца, у него помутнело в глазах и холодная белая луна окрасилась в пурпурный цвет. Его позвоночник пронизывал ледяной ветер, как бывает перед минутой потери сознания. Он боролся, пытался совладать с собственными руками, которые двигались сами по себе. Ему удалось развязать опоясывающий его шарф и плотно завязать им рот, чтобы заглушить крики, которые, он знал, будут вырываться из его горла, когда он упадёт.

Утром следующего дня, в час, как только крестьяне, приезжавшие в город каждый день, чтобы сбыть продукты своего хозяйства, расставили свои повозки и уже продали первую партию свежайших яиц, бедно одетый человек с сияющим лицом шагал в сторону трущоб. Какой же тёплый для апреля выдался денёк! Как ярко светило солнце, отбрасывая на каменную мостовую причудливые тени от его длинных ног. Каким безоблачным показалось ему будущее, когда утром, внимательно обследовав шарф, он не обнаружил на нём ни малейшего следа вчерашней пены. Припадок не мог быть сильным — скорее всего он прекратился с приходом сна, а серьёзным он показался лишь из-за того, что продолжался так мучительно долго.

Совершенно уверившись в этом, он счёл за лучшее ничего не говорить брату Жану, — всё равно тот бы ничего не смог бы сделать, кроме как сварить для него «отвар из золота» и прочесть скучнейшую проповедь о глубокой медицинской необходимости поддерживать ровное и неторопливое течение мыслей. Ровное состояние... воистину ровное состояние! Да и как можно пребывать в другом состоянии в этом лучшем из миров, где всё кристально ясно, где всё так ярко, тепло и безопасно!

Он радостно приветствовал крестьян, проходя мимо их повозок. В ответ они степенно кивали ему, согревая посиневшие от холода пальцы над маленькими кострами. Они принимали его за студента университета, который в подпитии возвращался с какой-нибудь весёлой пирушки, но у которого 'не хватило денег, чтобы нализаться как следует. Возможно, заметив изображения святых на его шляпе, они приняли его за студента-богослова.

Как девственно чист, как ясен был его разум! Как глупо со стороны его матушки воспринимать это напыщенное послание всерьёз! Что за дурацкая мысль! Папа никогда не удовлетворил бы эту просьбу! Ни один папа никогда не передавал права наследования младшим братьям в обход старших. Это повлекло бы за собой назначение регентского совета, все эти советы слыли вольнодумными, а для святого престола не было ничего ненавистнее вольнодумства. Мысли проносились быстро, слишком быстро для того, чтобы он успевал хорошенько всё обдумать. Матушка, должно быть, преувеличивала реальную опасность оттого, что она была больна и взволнована. Но ведь он не болен и не взволнован. Никогда в своей жизни он ещё не чувствовал себя таким счастливым и благодушным.