— Если я буду давать пушки всем, кто у меня их попросит, — сказал король, — у меня их не останется, чтобы защищать Париж. Тем не менее мы найдём немного пушек, да, де Брезе?

— Разумеется, сир, — ответил де Брезе. Он знал, какую именно пушку он отдаст.

— А как насчёт Жана Бюро? — продолжал настаивать Людовик.

Король покачал головой.

— Я не могу его отдать. А как насчёт молодого Анри Леклерка? Людовик был доволен:

— Он прекрасно подойдёт.

— Нет, нет, — покачал головой Бернар, с гораздо большей горячностью, чем того требовали обстоятельства.

— Почему нет? — с подозрением полюбопытствовал де Брезе.

— Анри Леклерк — очень хороший механик, — раздался с дальнего конца голос Жана Бюро. — Он великолепный наводчик, прекрасно разбирается в стратегии, а кроме того, говорит на латыни и с большим искусством играет на лютне. — Бюро гордился своими людьми. Ведь мало кто из солдат мог сравниться с дворянами в области образованности, и он был счастлив, что мог назвать одного из тех, кто мог.

Дофин улыбнулся.

— Я знаю про лютню. Но не думаю, что в нашей экспедиции будут женщины.

Маргарита опустила взгляд.

— Да, ты от многого отказываешься, — засмеялся король.

Брат Жан Майори и Бернар д’Арманьяк обменялись взглядами. Эти два бывших наставника дофина, ныне включённые в его свиту, хорошо понимали и уважали друг друга. Жан говорил Бернару, что он сам загнал себя в тупик и что ему необходимо оттуда выбраться. Де Брезе пристально смотрел на них, его раздвоенная борода напряглась, как усики у насекомого. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то тайна.

Когда-то однажды Бернар д’Арманьяк вмешался в жизнь Анри Леклерка, желая ему счастья, но не дав ему возможности быть признанным своим отцом и снова бросив его в безвестность. Теперь ему предстояло сделать то же самое. Встреча Анри с Жаном лицом к лицу — а это неминуемо произойдёт, если Анри будет включён в экспедицию — в его представлении могла иметь такие непредсказуемые, такие ужасные последствия, что допускать этого никак было нельзя.

Пока на пиру царила довольно непринуждённая и весёлая обстановка, поэтому он решил держать шутливый тон:

— Наверняка у Жана Бюро найдётся не менее умелый пушкарь, по крайней мере в военном деле. Дофин только что сказал, что для него важнее, чтобы пушкарь сражался с врагом своей пушкой, чем с дамами своей лютней.

Король Карл тут же поднял бокал за дам:

— Пусть эти очаровательные создания никогда не станут нашими врагами.

— Если вы подберёте мне хорошего пушкаря, — сказал Людовик, — то мне всё равно, кто он. — Он был доволен, что издевательский тон разговора сменился на более серьёзный и важный для него, а кроме того, он был рад, что смог добыть для своего небольшого войска хоть какую-то артиллерию.

Бернар д’Арманьяк тоже был доволен. Он сумел оказаться ангелом-хранителем, невидимым и неизвестным для своего дальнего родственника.

Пьер де Брезе никогда и ничем не был доволен. Он был готов выступать перед королём даже в роли сводника, чтобы только приблизиться к нему. Внезапно ему в голову пришла блестящая мысль: Маргарита наверняка скучает во время продолжительных отлучек дофина! У неё был небольшой круг друзей при дворе, её любили и король, и королева. Высокий и красивый артиллерист, умеющий играть на лютне, может как раз и вызвать небольшой скандал, который погубит её, поможет рассорить друзей дофина и запятнает его память в народе, когда придёт известие, а оно обязательно придёт, что дофин разорван на куски пушкой, которую его щедрый отец дал ему для его борьбы с англичанами.

Дофин отправился в июне, когда было тепло и сухо — самое подходящее время для ведения боевых действий. В его обозе — самая большая и красивая пушка во всей Франции. Она была водружена на телегу, дуло у неё оказалось таким огромным, что туда можно было просунуть голову. Она была так отполирована, что сверкала, будто сделанная из чистого золота. Людовик, разумеется, предпочёл бы несколько скорострельных стенобитных пушек меньшего калибра, чем это декоративное латунное чудовище, но ничего другого ему не предложили. Парижане, стоявшие по обеим сторонам улицы, чтобы проводить принца в путь, были потрясены её величиной и внушительным видом. Его собственные солдаты, ошибочно считая, что размеры значительно влияют на эффективность, любовно похлопывали её по бокам и хвастались перед жёнами и подружками, что с таким оружием они недолго будут отсутствовать. Ничего, зато она создаёт нужный настрой, формирует боевой дух, думал с удовлетворением Людовик. Это громоздкое сооружение могло стрелять лишь со скоростью трёх выстрелов в час, но поскольку она вселяла уверенность в его солдат, то уже выполняла важную задачу.

Маргарита стояла на крепостной стене над воротами «Отель де Турнель» в окружении своих фрейлин и придворных дам, все они были одеты в яркие платья и махали воинам вслед цветными шёлковыми платочками, как нередко делали и раньше, провожая дофина на войну. Она неожиданно вспомнила один глупый стишок, из тех, что пишут неизвестные уличные певцы и которые распеваются на улицах. Он был циничным и неуважительным, однако хорошо выражал её чувства в тот момент:

Говорят, что эту песенку написал бродячий поэт Франсуа Вийон, она слышала, что он — автор очень многих подобных песенок и стихов. Но никого не волновало, кто их пишет, их просто напевали, вот и всё. Они были не всегда приличными и отражали вкусы самые низкопробные. В тишине своего дворца герцог-архиепископ Реймский писал своим изящным слогом на латыни письма святому отцу с жалобами на непристойные стишки, умоляя обуздать поэтов вроде Франсуа Вийона. В ответ он получил от святого отца письмо, где красивым крупным почерком тот довольно нудно объяснял, что существуют гораздо более важные проблемы: христианство на Востоке медленно, но верно идёт к своему упадку, турки грозят напасть на Европу, и что было бы лучше, если бы его досточтимый брат по вере, принадлежавший галльской церкви, послужил бы человечеству, возглавив объединение Франции против неверных, вместо того чтобы растрачивать свои силы в борьбе против нищего уличного поэта. Далее он с горячностью заявлял, что король Карл, которому он посылал своё достаточно сдержанное благословение, мог бы содействовать объединению, отвергнув чудовищную Прагматику Бурже — обряд, угрожающий внести во французскую церковь такой же хаос, какой царил среди французских аристократов. Эта переписка не принесла никакого результата. Вийон продолжал сочинять свои непристойности, а Маргарита, сидя в одиночестве в своей библиотеке, писала нежные, полные тоски письма дофину. На этот раз он почему-то не отвечал ей.

Де Брезе внимательно за ней наблюдал. Неделя проходила за неделей, а он старался уловить перемены в её настроении. Маргарита никогда не смогла бы настолько замкнуться в себе, как королева. В другой обстановке её чувствительная натура могла бы проявить себя в какой-нибудь значительной деятельности, посвятить себя какому-то идеалу. В монастыре она стала бы святой. Если бы она была простолюдинкой, то из неё могла бы вырасти вторая Жанна д’Арк. Но здесь, где у неё не было никаких дел, не было ни обязанностей, ни детей, когда она проводила в одиночестве почти всё своё время, когда её природная энергия просто не находила выхода, настроение у неё часто менялось и бывало непредсказуемым. Чтение по-прежнему увлекало её, но если у юной девушки, почти ребёнка, чтение вызывало неясные грёзы, то теперь прочитанное рисовало в её воображении вполне земные картины. Её стихи также приобрели совсем другое качество. Однажды королева пришла в ужас, когда прочитала стихотворение, в котором та писала, что возлюбленный вспотел.