— Я благодарен тебе. Но поверь мне, я приехал сюда именно из-за этой трещины.

— Надеюсь, дофин вам поверит. Он подозревает всех.

У него есть основания, невесело подумал Анри.

— Вы всё ещё настаиваете, чтобы я разбудил дофина? С братом Жаном вам будет приятней разговаривать, и к тому же он не пьян.

— Это не тот брат Жан Майори, который когда-то был аптекарем в Оше?

— Я не знаю, откуда он, но, насколько я знаю, он всегда был духовником и лекарем монсеньора, однако он говорит, как говорят в Арманьяке, и фамилия у него Майори, это точно. Не сомневаюсь, это он и есть.

— Я знал его ещё мальчиком! Отведи меня к нему.

— Разве я не заслужил монету за свой совет? Жалование у солдата крохотное, и нам строго-настрого запрещено брать что-либо у крестьян, даже удовольствие, которое нам предоставляли бы даже с охотой.

Анри засмеялся:

— Дофин держит вас в строгой дисциплине, а? Вот твой экю — за то, что ты свёл меня с братом Жаном, моим старым другом. Прошло так много лет.

R шатре, расположенном рядом с шатром дофина, брат Жан сердечно и без всяких подозрений приветствовал Анри, его мысли и настроение были гораздо более спокойные и миролюбивые, чем у принца.

— Как обрадуется его высочество, когда тебя увидит! Он решил, что весь мир настроен против него — ты, Жан Бюро, де Врезе и даже его собственный отец — все сговорились, чтобы придумать план, как его уничтожить. Ничто не докажет ему, насколько он заблуждается, больше, чем твой приезд. Расскажи мне о себе, Анри. Нам никто не помешает. Я дал принцу микстуру, которая успокоит его нервы. Сначала он стал очень разговорчивым, но это очень хорошо, таким образом люди избавляются от глупых и навязчивых идей. А теперь он спит, как младенец. Насколько мне известно, ты многого достиг. Ведь ты женился? А дети у тебя есть? Я молю Всевышнего, чтобы Он дал мне возможность увидеть потомство моих найдёнышей, а когда я покину свою земную обитель, их будет уже целая толпа. Когда я увижу мужественных мужчин и добрых женщин дома Леклерка, я скажу: «Это потомство парнишки, которому не обязательно было рождаться знатным. Он так хорошо выучил уроки брата Жана, что все зовут его Леклерком Образованным!» А почему у тебя такой печальный вид, Анри?

— Боюсь, что вы даже не догадываетесь, насколько оправданны подозрения дофина. Что касается меня, то я не жалуюсь на жизнь. Когда-то я надеялся чего-то добиться при дворе графа де Коменжа, но почему-то, сам не понимаю почему, вдруг оказался в Инженерном корпусе.

— Я не забыл, с каким увлечением ты смотрел на работу перегонного аппарата. Не могу сказать, что мне нравятся эти новые пушки, но не мне судить, чья убойная сила сильнее — пушек или коньяка. У тебя прекрасная работа, и ты многого достиг, так что не надо смотреть так мрачно.

— Я вспомнил свою молодую жену, брат Жан, и моего маленького сынишку. Они оба умерли от чумы, которую англичане оставили после себя в Париже, покинув город. Так что не будет дома Леклерков.

Брат Жан проговорил на латыни:

— Да будет им вечный покой. Пусть душа их покоится с миром. Утрата, очевидно, недавняя, и рано было намекать Анри, что он ещё совсем молод и, возможно, женится ещё.

— Когда Людовик покончит с англичанами, — сказал Жан с уверенностью, присущей всем французам, как духовным лицам, так и светским, — то думаю, что после этого Франция избавится и от чумы!

Неожиданно они услышали, как кто-то негромко произнёс:

— Так и будет!

Они оба, вздрогнув, обернулись в сторону входа, где стоял, завернувшись в плащ, похожий на призрака дофин. Его туфли промокли от росы, подол плаща потемнел от сырости, как будто он ходил в лесу.

— Я же дал вашему высочеству большую дозу, чтобы вы заснули!

— Моё высочество её выплюнуло. Не думаете же вы, что я полностью могу положиться на часовых? — С точки зрения медицины, на лице дофина не было каких-либо признаков начинающегося нездоровья, обычно вызывающих тревогу брата Жана.

— Я рад, что вам стало лучше, монсеньор, — сказал он, — однако мне лучше было проследить, чтобы вы приняли лекарство. Следующий раз буду повнимательнее. — Он улыбнулся.

— А я не забуду изобразить громкий и убедительный глоток, отец мой. — Было видно, что настроение у дофина улучшилось. — Значит, я стал очень разговорчивым, — по всей вероятности, он подслушал весь их разговор. Он засмеялся и сел. — Возможно, я случайно немного всё же проглотил — я так долго держал это снадобье во рту. Сидите, сидите, господа. Знаете, что говорят люди за моей спиной? А я знаю. Всегда полезно это знать. — Он немного помолчал. — Ты приехал на юг на прекрасном коне, Анри Леклерк.

— Монсеньор, уверяю вас...

— Можешь не объяснять. Я знаю своих лошадей. По крайней мере, Маргарита не плетёт интриг против меня, ну и ты тоже. Некоторые вещи чрезвычайно легко объясняются.

— Я ехал на юг, монсеньор, чтобы предупредить вас, что в вашей пушке есть трещина.

— Я тебе верю, после того, как увидел коня. Но мне уже об этом рассказал англичанин.

— Её втайне от меня вытащили из груды лома во дворе литейной и дали вашему отряду — Бог ведает, как им это удалось.

— Я не знаю, как, но знаю почему.

— В пушках часто бывает какой-нибудь брак, — вздохнул брат Жан. — Я не могу поверить, что был заговор.

Анри с горячностью возразил:

— А я могу — здесь задета моя честь и честь моей мастерской. И я обязательно узнаю, кто её вытащил оттуда!

— Правда, мой друг? — нервно барабаня пальцами по стону, спросил дофин. — Может, не вполне разумно копать так глубоко. Довольно и того, что святая Барбара разрушила этот сговор. — Он прижал ладонь ко лбу, поглаживая пальцами образок на берете. — Я решил отказаться от этой экспедиции и вернуться в свои земли, в Дофине. Владения эти совсем крохотны, и мне будет там тесновато, но зато я буду чувствовать там себя в безопасности. Быстрый отход иногда лучше наступления.

— Монсеньор, вы не должны отступать.

— Не должен, Анри Леклерк? Тебе не кажется, что ты выбрал не очень подходящий тон?

— Совсем не обязательно отступать, монсеньор. Треснувшую пушку можно использовать.

Он быстро обрисовал план, за который тут же ухватился дофин и стал его разрабатывать дальше. Это было именно то, что он любил больше всего, — превращать слабые места в сильные.

Брат Жан, некоторое время слушавший их разговор, сказал смиренным тоном:

— С вашего позволения, монсеньор. Я ужасно устал.

Столько людей, ничего не подозревающих, ни о чём не предупреждённых, не успевших покаяться и получить отпущение грехов, вскоре превратятся в окровавленные исковерканные трупы, в которых трудно будет узнать человеческие существа! В прошлых войнах, когда оружие было не столь страшным, по крайней мере, оставалось хоть что-то, что можно было похоронить.

Людовик рассеянно ответил:

— Конечно, брат Жан, отдыхайте. Это уже не ваша епархия. Спокойной ночи.

Когда священник поднялся, они увидели его перевязанную руку, которую тот прятал под столом. Отвечая на удивлённый взгляд Анри, Людовик проговорил:

— Он отказывается лечить собственную руку, — а затем объяснил, как брат Жан получил свой ожог. — Хотя он всегда бросается на помощь самому простому солдату со своей банкой с мазью. Он лечит даже англичан — разумеется, после французов.

— Ну конечно же, — произнёс Анри.

Затем они стали обсуждать технические детали своего плана с бракованной пушкой.

— Возле неё обязательно должны быть люди, — сказал Людовик. — Тогда всё будет выглядеть гораздо убедительнее.

— Да, но их разнесёт в клочья, монсеньор!

— Я же не говорю о живых людях. Наверняка, прежде чем дело дойдёт до пушки, у нас погибнет несколько человек. Зачем же просто так закапывать трупы, когда их можно использовать.

Анри внимательно посмотрел на принца с другой стороны стола — глаза Людовика ярко блестели, и этот блеск не мог быть вызван тусклым мерцанием свечи. Капитан Леклерк по-новому взглянул на дофина.