Они ехали неторопливо и спокойно в самой середине многочисленной бургундской процессии, направлявшейся из Лувена в Реймс, где Людовик должен был принять помазание и короноваться. Для того чтобы наилучшим образом обеспечить всю кавалькаду на время пути, Людовик предложил избрать не самую короткую дорогу — через лесистую и малонаселённую Шампань, но свернуть чуть к западу — в благодатную возделанную долину, по которой лениво протекает извилистая Сомма. Это предложение пришлось по душе герцогу Филиппу, поскольку гостиницы и постоялые дворы встречались здесь гораздо чаще, а сам он уже давно не проводил ночь в палатке, в открытом поле, и не испытывал желания вспомнить молодость. Впрочем, для большинства из сотни тысяч бургундских рыцарей, вельмож и просто солдат, которые их сопровождали, места в гостиницах всё равно не находилось.

Оливье Лемальве, заметив, что король и королева поглощены приятной беседою наедине, отважился всё же приблизиться к ним и прошептать: «Мы приближаемся к Перонну».

— Скачи дальше, к головной части, как будто тебе там что-то понадобилось, — раздражённо прошептал в ответ Людовик. — Скажи бургундскому знаменосцу, чтобы он выше стремил своё знамя, как того требует честь Бургундии. Скажи, что я заметил, как оно поникло в его руке. Затем заведи разговор с пешим бургундским воином, выведай его настроение. Намекни ему, что я обеспокоен, как бы он не насадил себе волдырей. А уж если насадил, то предложи ему свою помощь. Ты ни в коем случае не должен ко мне приближаться, а когда выполнишь всё, что я велю, возвращайся на своё место, словно тебе нужно было передать мне нечто важное.

Лицо Оливье вытянулось:

— Простите меня, ваше величество.

— Я прощаю тебя.

— Похоже, вы как следует отчитали его, — заметила Шарлотта, — вид у него был как у Магомета, когда вы его отхлестали за то, что он зарычал на графа Карла.

— Прости меня Господи за то, что я выпорол Магомета. Я мысленно считал удары, — и уверяю, моя дорогая, я сделал их менее жестокими, чем это казалось, — но всё равно, однажды этот несчастный граф, который всё вечно портит, ответит мне вдесятеро за каждый.

— Тише, Людовик, он может услышать вас.

— Нет, он поотстал, чтобы поговорить с герцогом. Не оборачивайся. Я и так знаю, где он.

— Но откуда вы это знаете? Ведь вы тоже не оборачивались.

— Просто ему негде больше быть. Мы подъезжаем к Перонну. Через несколько минут я и сам отстану, чтобы побеседовать с герцогом.

— Ничего не понимаю, — вздохнула Шарлотта.

Немного погодя, когда Людовик убедился, что минутное промедление Оливье Лемальве не покажется связанным с его собственными действиями, он снова обратился к жене:

— Я поскачу назад, Шарлотта. Графиня в одиночестве, будет хорошо, если ты составишь ей компанию. Высокородной даме не пристало скакать одной, хотя в Бургундии все так и поступают.

— В Савойе тоже так поступают.

— Мы не в Савойе, моя дорогая, мы во Франции, и ты — королева этой страны.

Но Людовик как всегда выдавал желаемое за действительность. Долина Соммы не принадлежала Франции. Не принадлежала ей и гряда холмов, которая могла послужить грозной преградой для наступающих войск. И граф Карл отнюдь не желал уступать её. Для Бургундии потерять эти земли было бы всё равно что для осаждённых осушить крепостной ров и тем самым позволить врагу захватить внешние укрепления замка.

Итак, Людовик поравнялся с герцогом Филиппом. Тот испытывал истинное наслаждение от величественного шествия, конечной целью которого была торжественная церемония коронования нового монарха с последующим грандиозным празднеством. На нём был новый камзол, богато расшитый французскими лилиями и бургундскими львами. Сверкающий драгоценными камнями герцогский венец стоил, по подсчётам Людовика, дороже короны Карла Великого, которую вскоре возложат на его собственную голову. Невежественные жители этой пограничной области толпами собирались вдоль дороги и, видя блеск одеяний и царственную осанку Филиппа, думали, что перед ними — французский король. Они воодушевлённо кричали «Vive le Roil!», что заставило графа Карла хмурить брови, самого герцога — добродушно усмехаться, а Людовика бормотать про себя: «Подождите же, подождите, я покажу вам, кто здесь на самом деле король!»

— Теперь вы сами убедились, — заметил Людовик, — что ваша слава не достигла этой Богом забытой провинции. Этим людям невдомёк даже, кто вы.

— Меня это не огорчает, — был ответ, — ей Богу, я предпочитаю, чтоб меня принимали за короля. В том, что они меня не знают, нет их вины. Я не был в этих местах с... боже мой, Карл, с каких же пор?

— Несомненно, с весьма давних.

— Как давно это было, Комин? Вы всегда помните такие вещи.

— Последний раз ваша светлость почтили своим посещением эти края в тридцать пятом году, когда в обмен на разрыв союза с Англией покойный король Карл уступил вам французские города Руайе, Мондидье, Перонн, Амьен, Пон-Реми...

— В общем, весь участок реки отсюда до Абвиля, — нетерпеливо перебил граф Карл.

— Ах да, теперь вспомнил — Арраский договор, в тот год, когда умер английский главнокомандующий Бедфорд. После его смерти не было никакого смысла поддерживать союз с Англией. К тому же эти англичане сожгли Жанну д’Арк — бедное очаровательное создание. Тогда я выступил на стороне твоего отца и сделал его королём. Да, Людовик, я сделал Карла VII королём Франции, я — твой старый дядя Бургундия. И на его коронацию я тоже приезжал.

— Насколько я помню, — спокойно сказал Людовик, — отец не уступал вам эту область в полном смысле слова. Мне кажется, что, согласно Арраскому договору, города можно в любой момент выкупить.

— Неужели? — герцог повернулся к Филиппу де Комину и изумлении.

— Совершенно верно, мой господин — за четыреста тысяч золотых крон.

— О, в таком случае, всё ясно, — рассмеялся герцог, — неудивительно, что я забыл об этом. Такую сумму твой отец никогда не смог бы собрать, Людовик, и думаю, что тебе это тоже не удастся. Не волнуйся, Карл, Сомму мы сохраним за собой.

— Мне часто приходило в голову, — продолжал Людовик, — что, выкупив эту территорию, я тем самым отблагодарил бы вас за честь и гостеприимство, которые вы мне оказывали все эти годы. Настало время мне проявить щедрость, мой добрый дядюшка. Я имел возможность оценить великолепие Бургундии, но великолепие стоит денег, а четырёхсот тысяч золотых крон будет достаточно для того, чтобы блеск вашего двора и слава, которых вы, как никто, заслуживаете, никогда не померкли.

— Филипп де Комин, я нуждаюсь в деньгах? По его словам можно подумать, что нуждаюсь.

С губ ближайшего советника герцога уже готово было слететь: «Мой государь, вы всегда нуждаетесь в деньгах», но Филипп де Комин просто сказал: «Четыреста тысяч золотых крон, вне всякого сомнения, оказались бы нелишними для казны».

— Подумайте о том, сколько лет сбора налогов с этой провинции дали бы вам такую же сумму, — убеждал Людовик, — годы и годы!

— Вероятно, ты прав. Скорее всего, так оно и есть, — говорил герцог, озираясь вокруг. — По правде говоря, я не знаю.

— Отец! — резко вмешался граф Карл. — Людовик хочет заманить вас в ловушку. Вы забывчивы. Он же никогда ничего не забывает. Если память иногда изменяет вам, забудьте об Арраском договоре.

— Что я слышу, несмышлёный щенок, ты предлагаешь мне отречься от своего слова?! Воистину, благородство и честь угасли в молодых сердцах! Если по договору города на Сомме подлежат выкупу, Людовик может выкупить их в любое время — как только у него появятся четыреста тысяч крон, клянусь в этом на святом кресте, — и он ударил рукой по хрустальной реликвии, что хранилась в эфесе его меча.

— О Боже! — процедил сквозь зубы граф. — Он не шутит!

На этот раз никаких добавлений к клятве не последовало, и Филипп де Комин, глядевший на Людовика с уважением, не сделал попытки их внести. Он всегда чувствовал силу и преклонялся перед ней.