Людовик взимал налоги со всей скрупулёзностью и безжалостностью. Королевская казна пополнялась, хотя он писал своему дорогому кузену совершенно обратное, а в парламенте никак не могли собрать кворума, потому что, по его словам, многие члены его были в отъезде. Время от времени, чтобы герцог мог заморить червячка, он посылал ему кое-какую мелочь. Остальное придерживал на более важные цели.

Но всё это, идя своим чередом, держалось, однако, в глубокой тайне. До сих пор никто не знал, что же он собирается делать. Маленькие принцессы редко виделись со своим занятым отцом, а когда они виделись, то очень недолго. Королеву тревожили бледность лица и синяки под глазами короля. Преодолев свою неприязнь к Оливье, она пришла к нему однажды в комнату. Он читал бестиарий[6].

— Я думала, что вы можете найти себе лучшее развлечение, чем разглядывание картинок уродливых животных, месье ле Дэм.

Он поспешно закрыл книгу, которая была открыта на странице с обезьянами.

— Моё почтение, ваше величество. Они вовсе не обязательно уродливые. Чтобы понять человеческую анатомию, нужно изучать анатомию животных, поскольку эту науку учёным не возбраняется изучать.

Анатомия не была подобающей темой для разговора с королевой.

— Меня тревожит здоровье его величества.

Оливье ле Дэма оно тоже беспокоило, впрочем, его беспокоило не столько здоровье короля — оно было вне опасности, как было известно Оливье из сплетен пажей и кухарок. Королям трудно держать в секрете свою личную жизнь. Стражники нередко подслушивали под дверьми и болтали о том, как их величества получают удовольствие, оставаясь наедине друг с другом, и чем они занимаются.

Поэтому он бодро сказал:

— Его величество — это единственная моя забота, моя госпожа королева... ему лишь на пользу излишняя занятость, хотя обычного человека она могла бы убить. Да, он худоват, но и гончий пёс тоже худой. Температура? Нет. У него нормальное пищеварение. У него упадок жизненных сил? Ваше величество знает это лучше меня, и мне всё же кажется, что здоровье короля...

Королева вспыхнула и выбежала из кабинета лекаря. «Какое отвратительное существо!» В зале она опустила необъятные свои юбки, которые она приподняла на дюйм над щиколотками, чтобы удобнее было бежать, и, всё ещё в гневе от оскорбительного вторжения лекаря в её интимную жизнь, пробежала мимо стражников и распахнула дверь в личные покои короля. Тот беседовал с глазу на глаз с человеком, одетым в камзол иностранного покроя. Говорили они по-английски.

— Чёрт возьми, Шарлотта! Что случилось? Что-нибудь с принцессами? — Она никогда прежде не позволяла себе отрывать его от дел.

— Супруг мой, — её щёки всё ещё пылали, — я взбешена, меня оскорбили!

Англичанин опустился на одно колено и поклонился, как принято у англичан, с трудом сдерживая улыбку на своём красивом лице. Он был скорее всего ровесником короля.

— Не может быть, Шарлотта, конечно же, нет... — сказал король, тоже улыбаясь.

— Этот ваш ужасный цирюльник!

— Час от часу не легче, — а затем король добавил уже более официально: — Ваше величество, это — мой милорд граф Уорик. В Англии многие называют его «делателем королей».

— Во Франции эта честь принадлежит только королям, — галантно сказал англичанин, — и прекрасным королевам, таким как вы, мадам.

Шарлотте казалось, что все сговорились щёлкать её по носу сегодня. Она не ответила, и Уорик увидел слёзы гнева и печали в её глазах.

— Если позволит ваше величество, — он деликатно продолжил, обращаясь к королю, — думаю, мне лучше...

— Я тоже так думаю, господин, я потом пришлю за вами. Не попадайтесь на глаза шпионам, разумеется.

Граф откланялся. Теперь он полностью владел своим лицом, но в уголках глаз всё ещё вспыхивали искорки смеха.

— Граф не совсем хорошо говорит по-французски, — объяснил Людовик, — и кое-какие слова показались ему не совсем приличными. Так что же произошло у тебя с Оливье?

Давясь слезами, она рассказала ему.

— Шарлотта, вспомни, в каком окружении он вырос! Простые люди выражаются прямо. К тому же он — врач. И я действительно ещё не дряхлый старик.

— Вы также возмутительно выражаетесь, как и он. Людовик, может быть, мне не стоит вам говорить того, что я собиралась сказать?

— Всё же скажи!

— Вы всё равно узнаете, — она улыбнулась. — Все узнают!

— Шарлотта, дорогая, расскажи мне, что именно все узнают?

— Ничего особенного. А у этого Уорика, кем бы он ни был, порочный ум.

— О, британцы совершенно невоспитанны, особенно — знатные англичане. Но этот Уорик очень мне нужен. Немного французского золота — нет, очень много на самом деле, но оно у меня есть, — Карл думает, что оно достанется ему, но ему его не видать — так вот, моё французское золото перелетает через Ла-Манш и — готово дело! Король Генрих сносит британскую корону вместе с короной короля Эдуарда. Ты вторглась в мой кабинет, дорогая, теперь тебе придётся взвалить на себя этот важный государственный секрет и хранить в тайне... Что ещё заставляет тебя краснеть и отворачиваться?

Она положила голову ему на плечо.

— Не знаю, вы так спешите, может быть — ещё одни секрет, наполовину мой, наполовину ваш.

— О, благослови тебя Бог, о, Шарлотта, моя дорогая жена, дорогая королева!

— Я ещё не совсем уверена в этом.

— Нет, это должна быть правда. Бог услышал мои молитвы.

— Мои тоже, Людовик!

Узнав о том, что королева, вероятно, снова в положении, Людовик распустил хвост как павлин, и насмешки со стороны парижских горожан стали для него непереносимы. Чёрт возьми, он не тот человек, над которым можно подшучивать. Вскоре с амвонов всех городских церквей, с балюстрады парижской ратуши, со всех людных площадей был оглашён герольдами торжественней манифест. Оглашение его было обставлено с той же помпой, с какой до сведения горожан доводятся сведения величайшей государственной важности. Король не собирается никого вздёргивать на дыбе или вешать, но решительно предупреждает, что более не потерпит никаких упоминаний о Перонне.

Большая часть манифеста была посвящена тому, что отныне строго запрещается уличное пение, писание на стенах, порча общественного имущества, выставление принижающих достоинство короля плакатов и тому подобное, что впредь строго будет караться тюремным заключением. Конечно же, этого давно уже ждали, люди не понимали, почему он не сделал этого сразу по возвращении, а то игра стала терять интерес — как травля медведя, когда медведь уже перестаёт огрызаться на собак.

Но в остальном король Людовик был всего лишь справедлив, — никто из парижан не терял права на развлечения, кроме владельцев птиц. Этим предписывалось либо задушить своих птичек, либо переучить их, что было практически невозможно. Говорящие птицы бестактны и говорят не то что нужно.

В Париже многие держали птиц в клетках и обучали их говорить — невинное и недорогое увлечение. Но теперь и оно стало опасным. Поскольку «Перонн» — слово, которое птицам легко давалось и его усвоило множество из них...

С этого дня высочайшим манифестом вменяется судейским приставам Парижа, как гласил указ, предъявить королю всех скворцов, сорок, попугаев, воронов и соек, и вышеозначенные приставы должны переписать указанных птиц, а также имена и адреса их хозяев. И да будет известно, что все слова, которым обучены указанные птицы и которые они будут произносить, будут записаны.

Множество незадачливых птиц оказались, таким образом, в бессловесных пирогах, некоторые птицы прошли проверку и, доказав свою невиновность, благополучно вернулись к своим владельцам. Говорить «Перонн» теперь стало небезопасно, даже для птиц.

Узнав об этом казусе, высокоучёный Филипп де Комин назвал его орнитологической инквизицией, противопоставив методы короля Людовика жестоким действиям своего господина, герцога Карла. Проницательный бургундец также подметил, что король чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы в конце лета написать герцогу письмо с выражением сожаления по поводу того, что неотложные дела удерживают его в Париже и делают запланированный визит неосуществимым.