Жители Кольмара и Страсбурга наполняли водой рвы, поднимали разводные мосты, закрывали наглухо ворота, — в общем, с присущим немцам флегматизмом готовились к осаде. Уничтожение урожая явилось для них серьёзным ударом, но они знали, что немецкие пушки ни в чём не уступают французским, а немецкий порох — лучше.
Между тем Людовик свернул с пути и не повёл «мясников» ни к Кольмару, ни к Страсбургу. В мелких стычках ряды их настолько поредели, что даже отец останется доволен, в этом он был уверен. Конечно, Людовик не смог завоевать долину Рейна, но французские знамёна с лилиями взвились над этой долиной впервые за сотни лет; Европа замерла в ожидании: проржавевшее французское оружие приобрело новый грозный блеск. И теперь Людовик мог заняться своими делами: если ему пока нельзя стать королём, то, по крайней мере, можно разбогатеть.
На полпути между Кольмаром и Страсбургом стоял промышленный город Дамбах. Он не был защищён мощными укреплениями и в случае нападения всегда рассчитывал на помощь более сильных соседей, благо до любого из них было не более дня пути. В Дамбахе была процветающая гильдия ткачей, которые производили толстое сукно, прекрасные платья, роскошные расшитые золотом одежды. Были там и золотых дел мастера, которые обеспечивали текстильное производство. Ни один принц никогда не пытался воевать с этими мирными торговцами, и не потому, что это противоречило законам рыцарства того времени, а из-за соседства Кольмара и Страсбурга. Была и ещё одна сложность: ткани — вещь тяжёлая, они затрудняли передвижение войск, а стоило вам привезти их в свои владения, как местные торговцы начинали роптать: оставьте все эти ткани при своём дворе — они останутся без дела, продайте их, что само по себе уже не по-рыцарски, — и предложение превысит спрос. В любом случае вы оставались в проигрыше — нет, ткани были скверным трофеем.
Людовик взвесил все эти трудности. Он тщательно продумал, как избежать их, что вызвало ярость у бургундского посла при королевском дворе Франции: «Внимательно следите за дофином: он ничего не упускает из виду», — сказал он Карлу.
Пока Кольмар и могучий Страсбург готовились к осаде, выжимая, как обычно, все соки из окрестных деревень, Людовик молниеносно обрушился на Дамбах. Город продержался всего один день, а уже ночью в зале совета гильдии дофин предложил мир депутации торговцев, которые кряхтели в своих меховых плащах и бархатных панталонах, нервно теребя в руках шляпы.
Людовик выглядел ужасно: его мучила жестокая физическая боль и душило бешенство, ему не давала покоя мысль, что войска Кольмара и Страсбурга могут застать врасплох и разгромить его, прежде чем он скроется со своей добычей. Физическую боль он испытывал от ранения стрелой в бедро. Уже раненный, он не остановил коня и не позволил перевязать рану, пока сопротивление врага не было сломлено окончательно. Сердился же он на святого Одиля, покровителя Эльзаса. Людовик предусмотрительно приколол к себе на шляпу изображение этого святого и неустанно молил его о помощи, ибо всегда мудрее и полезнее задобрить местное начальство. Но святой Одиль не помог ему. Людовик в гневе растоптал изображение, однако тут же, спохватившись, приколол его обратно, попросив прощения.
Теперь дофин медленно прохаживался возле стола, за которым купцы держали свои по-немецки важные советы и устраивали банкеты, столь же основательные. Он выкрикивал свои требования. От звуков его голоса пламя факелов на стенах колебалось. От боли возбуждения его угрозы делались ещё запальчивее. Немцы уже убедились, на что способны французы. Неужели немцам всё равно, если Дамбах постигнет судьба разорённых деревень? Неужели им наплевать, подвесят их на верёвках, свитых из их собственного бархата, под потолком собственного зала совета, или нет?!
Глава гильдии золотых дел мастеров дрожащим голосом признался, что у них в хранилище осталось некоторое, правда, совсем небольшое количество их драгоценного товара, но, ему искренне жаль, большую его часть буквально несколько дней назад пустили на золотые нити для костюма герцога Бургундского по его приказу. За оставшимся золотом уже послали, заверил он Людовика. Он смеет надеяться также, что, как только оно будет доставлено, его высочество покинет город и позволит мирным жителям Дамбаха ткать свои одежды.
Золото привезли. Маленькие необработанные кусочки от целого слитка. Этого было недостаточно. Четверо дюжих «мясников» распяли главу гильдии на столе. Пикинёр накалил на огне, разведённом в глубине зала, остриё своего оружия.
— Покажи ему, — приказал Людовик, — пусть он хорошенько его рассмотрит.
Солдат поднёс пику так близко к лицу издававшего дикие вопли торговца, что слегка опалил ему бороду.
— Ну что ж, моя милая белочка? Может быть, у тебя есть ещё одна потайная норка, а в этой норке — ещё немного драгоценных орешков, а?
— Есть, есть, — завопил торговец, отшатнувшись от наконечника пики. — Моя жена, пусть приведут мою жену Гертруду.
В зал, едва волоча ноги, медленно вошла женщина на сносях.
— Немецкая свинья, это жалкая уловка, — вскричал дофин.
— Всё бесполезно, — задыхаясь, произнёс торговец, — он всё видит насквозь. Отдай ему...
Беременность исчезла, и мешочки с золотыми самородками посыпались на пол. «Мясники» разразились грубым хохотом.
— Сударыня, — с издёвкой произнёс Людовик, — я рад, что помог вам разрешиться от бремени. Это, видимо, первый случай в истории человечества, когда роды доставили больше мук мужу, чем жене.
Хотя добыча французов уже достигла внушительных размеров, дофин не успокоился. Он заявил, что готов оставить Дамбах только в том случае если торговцы отдадут ему все ткани, что имеются у них на складах, и погрузят свои бесценные сокровища на вьючных животных, которых они сами, разумеется, должны ему предоставить. На всё это он дал им три часа.
Не теряя времени, дофин послал назад, сквозь разорённые земли, гонца с письмом для герцога Филиппа Бургундского, в котором предлагал дорогому дядюшке направить своего эмиссара к нему в Лотарингию, так как он, Людовик, приобрёл здесь по самой выгодной цене золото, ткани и другие товары, которые, по его мнению, могут оказаться полезными герцогу. Из любви и глубокой привязанности к дядюшке он готов продать это всё намного дешевле, чем запросили бы дамбахские купцы.
Герцог Филипп отнюдь не пришёл в восторг от того, что наследник французского престола торгует, словно буржуа, но условия Людовика были слишком уж заманчивы, и в Лотарингии дофина уже ждал бургундский эмиссар с деньгами, многочисленной пёстрой свитой и письмом на пергаменте, составленным в крайне выспренних выражениях. Дядя уверял Людовика в своей неизменной дружбе и в том, что Бургундия всегда рада оказать ему гостеприимство.
Увидев Людовика в паланкине, эмиссар осведомился о здравии ею высочества. Дофин ответил, что чувствует себя как нельзя лучше, и, дабы не давать повода к пересудам, похлопал себя по раненому бедру к вящему удивлению расфуфыренного бургундца.
— И он может скакать верхом с одной ногой? — спросил эмиссар герцога.
Впрочем, на какое-то время это представление пресекло слухи о немощи Людовика.
Эмиссару было велено также передать на словах, что, если дофин пожелает посетить Бургундию, герцог Филипп всегда готов оказать ему подобающие почести. После того бургундец церемонно вручил Людовику два дешёвых свинцовых изображения святого Андрея и Пресвятой Девы для шляпы. То были святые покровители ордена Золотого Руна.
— Герцог Филипп наслышан о великой набожности дофина, — сказал эмиссар, — благочестивой жизни, которая достойна сравнения со святой жизнью нищенствующего монаха. Если бы всё это было неизвестно герцогу, он, конечно, послал бы золотые изображения.
— Передайте моему доброму дяде, что я не монах! — отвечал Людовик из паланкина.
Тем не менее в глубине души он чувствовал, что ему оказали великую честь, и лики святых служили залогом этой чести. У него на шляпе уже имелось изображение Пресвятой Девы, и он вдруг с удивлением подумал, что ему почему-то ни разу не пришло в голову почтить таким же образом святого Андрея, покровителя Шотландии, который должен бы особенно благоволить мужу шотландской принцессы. В результате святой Одиль был с позором изгнан на заднюю сторону шляпы.
