— Вы, должно быть, очень культурный человек, раз служите в Доме культуры, — с серьезным видом заметил Вамех.

— Ты прав, — согласился Ясон, не вникая в замечание Вамеха, — знаешь, из-за чего мы с ней на ножах?

Разумеется, Вамех не знал.

— Знаешь, из-за чего мы поругались? — снова спросил Ясон.

— Откуда мне знать?

— Из-за тебя!

— Из-за меня?!

— Именно! Теперь я должен, как мужчина мужчине, открыть тебе одну вещь… Дай руку.

Вамех протянул руку и заинтересованно заглянул в лицо Ясону.

— Я виноват перед тобой! — высокопарно произнес Ясон, преисполненный чувством собственного достоинства, приданным ему вином.

— В чем?

— Было дело… Нет… Даже не то, чтобы виноват… Мне хочется, чтобы ты понял меня, как мужчина мужчину. Ты настоящий мужчина, я знаю…

— Да скажете вы наконец, в чем дело?

— Минуточку!

Ясон выпил и осмелел еще больше.

— Я, возможно, во многом ошибаюсь, но никому не дано упрекнуть меня в трусости или подхалимстве. Я, как мужчина, пригласил тебя и все высказываю прямо. Поймешь ты или нет, зависит от тебя. Но мне хочется, не таясь, выложить все, и ты, надеюсь, поймешь меня, как мужчина мужчину, и все передашь Алисе, что явится еще одним подтверждением твоего мужского достоинства.

— Послушайте, оно ни в каких подтверждениях не нуждается, — отрезал Вамех, которому надоело чересчур затянувшееся вступление, — скажите, наконец, в чем дело?

— Видишь ли, я косвенно виноват в том, что тебя ранили. — Тут Ясон осторожно, испытующе заглянул в глаза Вамеху.

— Как? — шепотом переспросил Вамех.

— А ты выслушаешь меня до конца? — так же шепотом спросил Ясон.

Вамех кивнул.

— Это я сказал Резо и тем ребятам, что ты в городе… Но тогда я не знал тебя, не знал, что ты такой славный парень…

— Ты этого и сейчас не знаешь.

— Нет, нет! Теперь я знаю! Теперь!.. — громко зачастил Ясон.

— Хватит, — оборвал его Вамех, — начал, так досказывай.

— Вы не обиделись? — заискивающе спросил Ясон.

— Нет, — Вамех с отвращением засмеялся. Ясон ничего не замечал.

— Я видел тебя накануне. Я ехал с Алисой, а ты стоял на обочине около церквушки и разговаривал с этим дьяконом… Как его?.. С Антоном. И вот, когда мы вернулись из поселка, я и растрепал ребятам, что видел тебя. Они кинулись искать тебя и на следующий день подкараулили у базара.

— Дальше?

— Тут-то и взбесилась Алиса: зачем я тебя выдал?! Теперь пойми меня, как мужчина мужчину. Тебя я видел впервые, их знаю давно, вот черт и дернул меня за язык. Виноват ли я? А? Скажи, виноват? Если виноват, прости, все, что хочешь для тебя сделаю…

Вамех расхохотался.

— Не обижаешься? — Ясон приободрился.

— Нет, — искренне ответил Вамех. Рассказанное Ясоном совершенно не задело его, просто Ясон не понравился ему. Не будь Ясона, нашелся бы другой, и что случилось, случилось бы все равно, потому что Вамех не собирался прятаться, а кроме того, все, что должно произойти, так или иначе происходит само собой. Вамех ни капли не обиделся на Ясона, он с насмешкой и отвращением разглядывал его.

— Только поэтому я пришел к тебе, — уверял Ясон. — А теперь что я должен сделать?

— Теперь, — Ясон отвел глаза, и пальцы его задрожали, — теперь мне хочется… — Язык не подчинялся ему, — мне бы хотелось, чтобы… — жалко и беспомощно лепетал он, — чтобы ты помирил меня с Алисой! — И вдруг, словно он сбросил с плеч тяжелую ношу, речь его полилась легко и свободно. — Точнее, чтобы ты пошел со мной к Алисе, пусть она убедится, что ты не таишь на меня зла, что я подошел к тебе, как мужчина к мужчине, и открылся во всем, что я натворил…

Вамех рассмеялся:

— А ты, оказывается, в самом деле артист. Любишь ее?

— При чем тут любовь, дело касается мужского престижа.

Вамех снова рассмеялся:

— Ладно, пошли… Пусть это называется престижем.

Они вышли из-за стола. Ясон расплатился с буфетчиком, а лицо у него было такое несчастное, что Вамех невольно пожалел своего нового знакомого.

Теплый приятный вечер встретил их на улице. Со стороны вокзала доносились пыхтенье и свистки маневрового паровоза. В домах зажгли свет, и за окнами можно было видеть людей, которые проводили этот вечер в своих уютных, залитых светом комнатах, где по стенам развешаны красивые ковры, где за стеклянными дверцами старинных буфетов, задвинутых в угол, сверкает фарфор и лежат глянцевые, словно керамические, гранаты, а на столах, сияющих белизной крахмальных скатертей, стоят графины с водой и вазы с фруктами. Негромкая музыка из радиоприемников кружит по комнате, а стенные часы монотонно и невозмутимо отсчитывают мгновенья, порой нарушая уютную тишину звонким боем и предупреждая людей, что прошло определенное время, что от их беззаботного размеренного бытия отделилась какая-то неведомая частица, сгинул какой-то отрезок незримой целостности, и приближается минута, которая может перевернуть всю их жизнь. Разумеется, никто не воспринимал так недобро бой стенных часов. Эти звуки представлялись всем обычным и повседневным явлением, недостойным внимания. К ним относились безо всяких философских раздумий, ценя их практическую необходимость.

Благодаря такому взгляду жизнь во всех этих домах протекала безмятежно, в уюте и умиротворенности, и человеку, не имеющему ни пристанища, ни душевного покоя, быт этих людей и надежные семьи их представлялись вершиной желаний.

По главной улице, освещенной многочисленными лампионами, прогуливались горожане. Молодые люди развлекались, собираясь вместе и прохаживаясь под низкими ветвями магнолий. Все они были из приличных семей и поэтому одевались модно и аккуратно. У каждого за ворот белоснежной сорочки был засунут вчетверо сложенный носовой платок, чтобы защитить от пота и грязи исподнюю сторону воротничка. Все держались гордо, полные чувства собственного достоинства, и некоторые действительно могли гордиться им, у других же оно возникло от возможности следовать моде, и это настолько бросалось в глаза, что вызывало невольную улыбку. Смешны были не только скрупулезная погоня за модой, но и движения молодых людей — степенные жесты и покачивание плечами, — которые совершенно не соответствовали их костюмам. Этим юношам больше бы подошли строгие черкески с кинжалами на поясе, но в такую теплынь изнурительно носить шерстяную черкеску, да и не будь жары, кто надевает сейчас черкески, кроме сохранившихся кое-где стариков, упрямых в традициях, закостеневших в своих привычках, хотя жизнь изменилась в корне. Кроме них, только солисты ансамблей народных песен и танцев выступают в старинных костюмах, да и то наряжаются в них для недолгого появления на сцене, а кончится концерт, и всех этих танцоров невозможно отличить от какого-нибудь лондонского денди.

Именно так и щеголяла молодежь в этот вечер — белоснежные сорочки, отутюженные брюки, остроносые мокасины. Они беззаботно фланировали по главной улице, и довольство сегодняшним днем было написано на их лицах, и, вероятно, все это — одежда, движения и выражение лиц — разительно отличало их от Вамеха, который вместе с Ясоном шел по главной улице уверенным широким шагом, словно весь этот городок принадлежал ему и в нем у него не было ни одного врага. Не только своей черной рубахой, черными, словно жеванными брюками и грубыми ботинками отличался он от местных парней — не все же одевались с иголочки, — но и холодным безразличием ко всему этому параду, которое нельзя было не почувствовать, стоило лишь приглядеться к Вамеху. Тщательно выбритый, со светлой челкой и набухшим фиолетовым рубцом на горле, он мог показаться хладнокровным и жестоким, когда бы не теплое выражение глаз, которое, впрочем, не замечалось многими. Зато чрезмерная гордость приезжего заставляла с опаской сторониться его. Разумеется, он переменился после драки с Шамилем. Сейчас Вамех держался в постоянном напряжении. Тот рассеянный, блуждающий взгляд, которым он в день приезда рассматривал, прохожих, стал цепким и зорким. Но что бы там ни случилось, он не мог переродиться совершенно.