— Зажми рану! — кричал столпившийся поодаль народ, но никто не решался приблизиться к раненому.

Откуда-то появилась Алиса, расталкивая толпу, бросилась к юноше, но тот не позволил дотронуться до себя и погрозил ножом:

— Не подходи!

— Что ты делаешь, брат, ты в своем уме?! Кровью истекаешь! — чуть не плача, уговаривала его Алиса.

— Оставьте меня в покое, — отчетливо проговорил раненый, — я не хочу жить!

Он стоял у столба, устремив глаза в небо, и походил на мученика. Постепенно все меркло и туманилось. Перед глазами плавали шарики, которые, начиная вертеться, разрастались до широких колец. Кольца исчезали и появлялись вновь, улетали вдаль и возникали снова, и снова уплывали и пропадали. Длинные широкие линии мелькали перед глазами, и высокие тополя на той стороне улицы превращались в эти линии и шатались. Юноша чувствовал страшную, пронзительную остроту этого необычайного превращения, мысленно понимал, что сейчас солнечное утро, но глаза видели только тьму, и он ощущал, что тело уже не принадлежит ему. Он не чувствовал тела, как своего, но разум, который сейчас словно существовал отдельно и самостоятельно, пока еще принадлежал ему, разум здраво воспринимал все, что происходило, и необычайность происходящего воспринималась, как необычайное… Потом он сполз на землю, свалился в пыль и почувствовал ту грань между душой и телом, тот промежуток, который, вероятно, ощущают только на пороге смерти. Тело исчезло, его не было вовсе, тьма загустела до полной черноты, предметы смешались, но разум, еще не оставивший его, подчинялся ему и четко воспринимал эту невыносимо тяжкую минуту… Силы покинули его.

Нож выскользнул из пальцев, юноша уронил голову, Алиса подбежала к нему и зажала рукой рану. Толпа сомкнулась тесней. Улица заполнялась народом.

— Что случилось? — спрашивали повсюду.

— Человека убили! — разнеслось по базару.

— Кто этот несчастный?

— Не знаем, приезжий какой-то…

Потом юношу подняли, уложили на чью-то подводу. Алиса, одной рукой зажимая рану, другой поддерживала его голову. Ее руки и новое праздничное платье были в крови. Народ расступился, и подвода направилась к больнице. Лошадь была стара, еле передвигала ноги.

— Дорогу, — кричал народ, — дайте дорогу!

У столба, где недавно свалился юноша, растекалась кровавая лужа. Все сторонились этого места, чтобы не видеть крови. Откуда-то прибежала свинья и, чмокая, принялась поедать кровь. Ее прогнали пинками. Бледный парикмахер, бородач, одноногий калека и Антон стояли у дверей парикмахерской. Парикмахера обступили люди, засыпали вопросами, а тот стоял с трясущимися губами, не в силах выдавить и слова.

— Ах, какого молодца загубили, — говорил Антон. — Ах, какого прекрасного человека ухлопали! Еще вчера он повел меня в поселок, угостил обедом, за все расплатился сам… Давеча на базаре угощал… Ах, до чего добрый, до чего замечательный человек был… Но что поделаешь?!

— Звали-то его как? — спросил одноногий.

Антон задумался.

— Не знаю, не назвался он.

Одноногий плюнул от негодования.

— Поил он тебя, милейший, кормил, неужели так трудно было поинтересоваться, как зовут его?!

Прошла неделя. Август катился к середине. Жара не спадала. Городок продолжал свою обычную жизнь. Со станции доносились гудки локомотивов, составы громыхали по рельсам. Утром люди шли на работу, вечером возвращались домой. Несмотря на сущее пекло, из окон ресторанчиков рвались песни любителей застолья. Не очень приятно пить в такую жару, но кого одолевает охота, разве им помеха жара? В общем, каждый был занят своими делами.

Все эти дни, как и всегда, Алиса с утра шла в больницу. Только Ясон больше не поджидал ее у подъезда с велосипедом, теперь девушку сопровождал Джемал. Студент Джемал был смуглым красавцем, изысканно вежливым, с хорошими манерами. Жил он в гостинице, у самой железной дороги. Из окна его номера виднелись железнодорожное полотно и маленький стадион, обнесенный кирпичной стеной. А дальше, за густыми купами деревьев простиралась пойма реки. Чем-то безгранично родным, вольготным, радостным и одновременно печальным, таинственным и манящим всегда веяло от нее. Однако Джемал никогда не задерживался у окна, глядя вдаль.

Дом, в котором жила Алиса, находился напротив почты. Окно ее небольшой, аккуратно прибранной комнаты выходило на главную улицу, а с балкона, на противоположной стороне, открывался вид на базар и дорогу, идущую к поселку. Уже второй раз в довольно позднее время замечали прохожие Джемала, стоящего на этом балконе, причем в комнате не горел свет, а из распахнутой двери доносилась музыка, там играла радиола.

По утрам Алиса и Джемал вместе шли в больницу. Они каждое утро встречались у почты, напротив дома Алисы. Эти встречи происходили на виду у всех. Потом они, весело болтая, шли по главной улице, здоровались по пути со знакомыми, особенно Алиса, — Джемал жил в этом городе без году неделя и своих знакомых мог пересчитать по пальцам, — они шли смеясь, весело болтали, около парка переходили на ту сторону проспекта и скрывались за дверями больницы.

Больница была в самом центре города, фасад ее побеленного двухэтажного здания выходил на главную улицу. Из окон виднелся городской, издавна запущенный парк. Вечнозеленые магнолии прикрывали ветвями эстраду, когда-то синюю, а теперь побуревшую и облупившуюся от времени. Прошлым летом здесь по вечерам гремел оркестр, и несколько пар кружились на площадке перед сценой. Танцевали в основном «стиляги», а остальные наблюдали за ними. Но каждодневный шум и музыка раздражали больных, поэтому танцплощадку перенесли на территорию Дома культуры, где проводились всевозможные массовые мероприятия. Теперь редко кто захаживал в парк по вечерам. Между парком и больницей лежал тихий переулок, воробьи щебетали и возились в листве деревьев. Больным доставляло удовольствие глазеть на деловую суету и жизнь других людей, в которой они не могли принять участия.

На главной улице, разумеется, ничего особенного не происходило. Просто гомон жаркого летнего дня будоражил больничную тишину, и больных тянуло к улице, к жизни, полной зноя и движения, ее гомон рождал надежду, что ничего еще не прошло, что вне этих стен все сильны и счастливы, что стоит стремиться вырваться отсюда. Поэтому окна не закрывались круглые сутки.

Только в одной из палат окна держали закрытыми. Там лежал не знакомый никому юноша в черном, раненный около базара.

Неделя прошла с того дня, как Алиса доставила его в больницу. В тот день до самой темноты народ толпился перед больницей. Городок был взбудоражен. Каждый стремился узнать, выживет ли незнакомец, столь внезапно объявившийся в городе и сразу попавший в центр внимания. Незнакомец, который может исчезнуть так же внезапно и неожиданно, как и появился. Очень многие простояли до темноты у больничного подъезда, чтобы узнать, чем закончится операция. Прибыла и милиция. Всех допросили, но оказалось, что никто не может толком рассказать о случившемся.

Всему есть предел, и когда совсем стемнело и людям надоело, как надоедает любое развлечение, торчать перед больницей, они разошлись. Все уже знали, что состояние больного чрезвычайно тяжелое и ждать попусту не имеет смысла, тем более, что завтра понедельник, рабочий день, и разошлись по домам.

Длинная неделя прошла с того дня, как все это случилось. Рана больного затянулась. Своевременная помощь или необъяснимый счастливый случай спасли ему жизнь.

— Все зависит от стечения обстоятельств, — философствовал врач Коция, который зашивал рану, — не подвернись в тот момент Алиса или поспей я вечером на поезд, — я собирался в Поти к родственникам, — ему бы не выкарабкаться.

Так думал врач Коция. Но как бы там ни было, светловолосый юноша вернулся к жизни. Уже было известно, что его зовут Вамех, фамилия — Гурамишвили. Всю неделю пролежал он в палате, не произнося ни слова, упрямо уставясь в одну точку на стене. Всю неделю промолчал он.