Некоторое время они молча шли по щебенистой тропке. Когда дорога стала ровнее, Тапло, шедшая впереди, дождалась его и спросила:

— А вчерашний вечер ты помнишь?

— Помню, конечно, — ответил Мушни, хотя почти ничего не помнил.

Она попыталась скрыть выступившую на лице лукавую улыбку, но Мушни все равно ее заметил.

— Ты всем так с ходу в любви объясняешься?

«Что это я наболтал вчера?» — встревожился Мушни, но выражение лица девушки успокоило его.

— Я объясняюсь тем, кто этого достоин, — он обнял Тапло за плечи.

Она резко отстранила его руку.

— За кого ты меня принимаешь? — крикнула она. — Смотри, не то…

— А что не то? — Мушни улыбнулся.

— А то, что у меня жених есть! — Тапло все-таки не сдержала улыбки, и Мушни осмелел, на лице его появилось выражение уверенного в себе мужчины.

— Осторожнее, братец, — пригрозила Тапло, — а то как бы я тебе вторую руку не вывихнула.

Она ушла вперед.

И все-таки она смеялась. И потом, когда тропинка пошла круто под гору, она долго еще оглядывалась и лукаво улыбалась.

Но теперь она больше не интересовала Мушни. Настроение у него испортилось, и он вернулся к действительности. А что в ней — в этой действительности? С незнакомой девушкой идет он неизвестно зачем в чужое село. Вернется — его задержат. Не арестуют сейчас — успеют сделать это, когда он прилетит в долину. В общем, он в капкане, а еще с женщинами заигрывает. Если бы он знал эту девушку или хотя бы Квирию! Куда делся револьвер? Все молчат, и она молчит. Сама Тапло небось смеется над ним в душе. Да еще рука болит невыносимо. Под гору идти оказалось еще хуже, чем в гору. «Вылечу руку и явлюсь, куда следует, — подумал он твердо, — все равно схватят. — И тут же заколебался. — А если посадят?..»

У ревущей реки они остановились. Впереди был мост, а за ним начинался подъем, длинный и лесистый.

— Болит? — спросила Тапло.

— Болит, — мрачно подтвердил Мушни.

Она почему-то избегала его взгляда и смотрела на другой берег, где не было ничего интересного, кроме столетних сосен.

— Помнишь, как мы с Квирией тебя вчера спать укладывали? — Тапло почему-то упорно возвращалась к этой теме. — Ты, братец, пить совсем не умеешь, я — женщина, и то больше тебя выпила.

— Вы с Квирией? — переспросил Мушни и потом сказал. — Помню.

— А помнишь, что ты мне говорил, когда Квирия ушел? — В глазах ее блестели лукавые искорки.

— Еще бы не помнить: говорил, что люблю тебя.

— Ты опять за свое!

«Сама все время к этому возвращается», — подумал Мушни, а вслух сказал:

— Что поделаешь: полюбил я тебя с первого взгляда!

— Ну, начал!..

— Не я начал, а ты сама…

— Что я сама? — Тапло по-настоящему рассердилась и нахмурила брови.

Мушни разозлился, он вспомнил пропавший револьвер и вспылил:

— А то, что прицепилась: помнишь, помнишь? Ничего я не помню, если хочешь знать!

Тапло посмотрела на него с укоризной:

— Я так и думала, что ты ничего не помнишь. — В голосе ее звучали одновременно и обида, и насмешка. — Потому и спрашиваю.

Передохнув немного, они перешли через мост и двинулись в гору. Тапло почти бежала, оставив Мушни далеко позади.

Мушни уже знал, что Тапло — школьная подруга молодой жены Квирии и часто ее навещает. Поэтому сегодня она и оказалась его проводницей. Тапло следовало выбросить из головы, хотя ни одна женщина не нравилась Мушни так, как она.

Может, это сон вчерашний виноват. Но ведь и сон тоже часть нашей жизни, он изменяет настроение, на мысли разные наводит. Правда, сны быстро забываются. Но разве не забывается так же быстро реальное прошлое? Чем же воспоминание отличается от сна? Ничем. Иной сон больше взбудоражит душу, чем любая реальность.

Как сон, вспоминаются теперь Мушни годы, проведенные в России. Три года военной службы. Их часть стояла в маленьком городке на берегу большой реки. Мушни — крутил баранку, в армии шоферскому делу выучился. Ему нравился городок, нравилась река, нравились люди. По воскресеньям, если получал увольнительную, он ходил в клуб на танцы. Стоял у стены и смотрел, как неутомимо кружатся друг с другом беленькие красивые девушки. Они волновали Мушни. Он вслушивался в их звонкие голоса, вглядывался в светлые ясные глаза. Но заговорить не решался и простаивал у стены, пока товарищи танцевали с девушками.

Однажды, в конце вечера, аккордеонист громко объявил:

— Дамы приглашают кавалеров!

Девушки приглашали своих знакомых и поклонников.

И к Мушни подошла какая-то девушка и пригласила его наклоном головы.

Мушни растерялся: во-первых, он не умел танцевать, а во-вторых, всегда подшучивал над товарищами, такими неуклюжими в грубых солдатских сапогах.

— Я не танцую! — отказался он.

— Почему?

— Не умею.

— Я вас научу.

— Трудное дело.

— Совсем нет, было бы только желание.

Девушку звали Таней, и в тот вечер Мушни пошел ее провожать. Таня жила с двухлетней дочкой, год назад она разошлась с мужем. Работала на фабрике.

Два месяца Мушни провожал Таню с танцев домой. И однажды остался у нее. До утра. И на танцы ходить перестал. Как выдастся свободная минута — бежал к Тане в ее уютный домик на самом краю города, на берегу реки. Привык. Если не видел ее долго, тосковал.

Отслужил свой срок в декабре. Что делать дальше? Куда ехать? Воспитавшая его бабушка — да и та не родная — давно умерла, оставив ему в наследство швейную машинку, старинный буфет и пустую комнату. К кому же возвращаться? Кого радовать? И Мушни остался с Таней.

До весны они жили вместе. Мушни работал шофером, счастливый, спешил с работы домой. И хотя просторные заснеженные поля с пирамидами терриконов не были родными, чувствовал он себя здесь своим. Его любили. О нем заботились. У него было все, без чего он так страдал раньше.

Но когда наступила весна, тронулся лед, дрогнул застывший воздух, Мушни загрустил. Потянуло его назад, к прошлому. Подолгу стоял он у реки, скинувшей зимний панцирь, и смотрел на пароходы, идущие на юг. Четыре года не видел он родины.

— Останься, Мушни. — Таня плакала. — Нам так хорошо вместе.

Но Мушни не мог остаться. Он был полон самых радужных надежд. Поедет домой, устроится, выпишет к себе Таню. Ну, а не устроится, вернется обратно.

— Ты не вернешься, — сквозь слезы твердила Таня.

— Вернусь, — успокаивал он ее.

Вот уже два года прошло, а он и не вернулся, и не устроился. И о Тане вспоминал все реже. И не верил, что все то было на самом деле, что Таня верна ему, ждет. Зачем ему на разведенной жениться, да еще с ребенком? Разве девушек мало? Несмотря на это, он не раз порывался поехать к ней, но вновь и вновь становился поперек своему желанию. Что было — прошло. Новая жизнь затянула его.

Первое время Таня часто присылала ему полные отчаяния и мольбы письма, но он не отвечал. Да и какая молодуха будет ждать и хранить верность так долго? Жизнь коротка, каждый старается урвать для себя побольше, и никто ни во что не верит. Любовь? Разве кто-нибудь кого-нибудь любит так, без всякой корысти? Любят потому, что ждут пользы или удовольствия, или еще чего-нибудь. Почему Таня должна любить Мушни? Почему она должна ждать его? Чепуха все. И все прошло, как сон.

Запуталась жизнь Мушни. Начал он работать шофером, бросил, надоело. Полюбил книги, стал мечтать об институте, устроился в геологическую партию. И тут три дня назад повздорил с начальником и ранил его выстрелом в ногу. Теперь, наверно, его засудят. Вот она, реальность. А все остальное — сон. Если бы он успел вовремя отсюда смыться, еще, может, выкрутился бы. Но не успел. А теперь все равно: хочешь — свой вывих лечи, хочешь — сиди на аэродроме и жди милицию. Другого выхода нет.

Тем временем подъем кончился, Мушни вышел из лесу на луг и увидел Тапло, сидящую на валуне. Неподалеку расположились в тени деревьев местные ребятишки. Они посматривали на Тапло и Мушни, девочки не прекращали вязать. За лугом возвышалась лысая гора, а рядом с ней — гора пониже, густо поросшая лесом.