«И все-таки ничего не меняется, — подумал Мушни. — Все прочно». Сейчас он был доволен своей участью и дивился вечному непостоянству — присущему людям со времен Адама. Утром, когда он узнал о смерти Квирии, все казалось ему бессмысленным и никчемным, а сейчас, когда он ждал Тапло, все наполнилось глубоким смыслом и значением. Конечно, смерть Квирии оправдать трудно, но кто знает, может, и в ней был заложен смысл, сокрытый от всех, и от Мушни в том числе.

В природе все подчиняется определенным законам. Только жизнь человека, то, что с ним внезапно случается, вызывает ощущение, что мир устроен несправедливо и хаотично. Сколько злодеев сошло в могилу, так и не получив возмездия, в то время как страдают добрые, хорошие люди. Отчего это? — думал Мушни. — От незнания нашего? Ведь без причины ничего не происходит, значит, и несправедливость эта должна иметь свои корни, которых мы не постигаем.

Вот сидит человек, смотрит на вечернее небо, на бледные звезды. Видит землю, просторную и твердую. Как понять, что там, за гранью видимого? Где-то вращается колесо причинности, и, как звенья цепи, одно явление влечет за собой другое. Если внимательно проследить за их чередованием, все можно объяснить. Но так далеко уводит эта цепь причин и следствий, в такую глубину времени и пространства, что теряется из глаз, и в силу ограниченности своей человек не может постичь первопричину, породившую все остальное, и она остается для него загадкой и тайной.

Впечатление это рассеивается в том случае, если допустить, что существует загробная жизнь, где все уравновешивается. Но ведь никто не знает, что происходит на том свете. Все мы — люди, и во всем решительно хотим разобраться здесь, на земле. Наши неутоленные страсти не утолить абстрактным сознанием, что где-то и когда-то каждому воздастся сполна.

Внезапно Мушни ощутил безысходное одиночество. Стало еще темнее, и звезды засияли ярче, и таким тяжелым было это небо с чеканкой звезд, что Мушни почти физически ощутил на своих плечах его давящую тяжесть. Он испугался небытия, исчезновения, а снежные вершины вверху ущелья, белые и холодные, сверкали на темном небе, как символы и полного небытия, и вечности. Разве изменится что-нибудь, если Мушни умрет? Кто узнает о его смерти? Кого она огорчит? Ведь он совсем один на этой огромной земле, где живут миллионы людей. Злость закипела в нем, и ему захотелось разорвать сковывающие его цепи и освободиться, убежать от собственной судьбы, которая, может, и была предопределена, но примириться с которой он не мог. Ему захотелось перемешать все, перебросить свою жизнь в новое русло, ему захотелось взять за руку того, кто будет с ним вместе среди этой темной ночи, среди мрачно вздыхающих гор, под этим тяжелым звездным небом, как надежда и как утешение обреченного. Тут он заметил тень, приближающуюся к церквушке, и от волнения у него перехватило дыхание.

Тапло нерешительно поднималась к церкви, а Мушни вдруг ощутил слабость и удивился себе — никогда еще не терял он самообладания, никогда не позволял своим страстям такого приволья. Когда Тапло подошла, он не смог выговорить ни слова и глухо кашлянул.

— Ты что, простудился?

В голосе ее прозвучала обычная насмешливость. Так же она разговаривала с ним, когда они познакомились и когда вчера шли к дому Квирии. От знакомого тона Тапло он приободрился, пришел в себя, но в то же время ему стало жаль, что недавние волнения ушли, он словно прощался с чем-то очень возвышенным и необыкновенным. «Ничто не прочно, ничто не надежно», — подумал он.

— Какая я глупая, зачем только я пришла сюда среди ночи? — воскликнула Тапло. — Что скажут люди, если увидят меня здесь?

— А кто может тебя увидеть?

— Откуда я знаю.

— Если тебе не нравится, уйдем отсюда, — обиженно сказал Мушни.

— Давай уйдем!

Они спустились с холма, пересекли русло высохшей речушки и пошли по дороге, вьющейся посреди поля. В далеком отсюда селе холодно поблескивали огни. Там среди крестьянских домов и старинных башен, чьи силуэты сейчас скрыты непроглядным мраком, в одном из дворов, под небом, усеянным звездами, лежал Квирия.

А сюда ветерок приносил свежий запах скошенного сена. Было прохладно, хотя лето еще не кончилось. Конец августа. Через две недели отары двинутся на зимние пастбища, и здесь станет совсем пусто. Впрочем, и сейчас, этой темной ночью, тут достаточно пустынно и безлюдно. Темень стояла — хоть глаз выколи, только смутно белела извилистая тропка. Тапло и Мушни шли молча. Они миновали лес, близость которого угадывалась по густому веянию хвои, прошли над оврагом, откуда тянуло сыростью и холодом, приблизились к окраинным сараям, выдававшим себя теплым запахом скотины, навоза и сена.

Тапло шла быстро. Временами она останавливалась и затаив дыхание вслушивалась в тишину. Ей казалось, что за ними идут невидимые преследователи. Но ни малейший шорох не нарушал глухого молчания гор, и Тапло догоняла ушедшего вперед Мушни.

Мушни шагал, не оглядываясь, и думал сразу о многом. Он был несколько разочарован и раздосадован, но ведь нельзя требовать от обыкновенной женщины полного соответствия своему представлению.

Стертые темнотой очертания гор делали местность неузнаваемой. Все словно поменялось местами, и то, что днем было ясным, как раскрытая тайна, сейчас казалось загадочным и опасным. Мушни вспомнил, что где-то должен быть родник. Он свернул с тропки и по журчанию воды понял, что не ошибся. Ополоснув лицо, он вернулся к Тапло, которая стояла, вся напрягшись, и во что-то вслушивалась.

— За нами кто-то идет, — прошептала она.

— Ну и что же? — беспечно передернул плечами Мушни.

— Я боюсь.

— Не стыдно тебе? Чего ты боишься? — засмеялся Мушни.

— Не стыдно потому, что я женщина, — словно гордясь этим, объяснила Тапло.

Мушни прислушался к тишине, и ему тоже показалось, что раздался какой-то шум и шорох, похожий на шаги.

Они пошли дальше. Дорога круто спускалась вниз, к реке. Отсюда рева воды еще не было слышно, и тропинка терялась в кромешной тьме, поэтому казалось, что они спускаются в мрачную пропасть. Мушни обнял Тапло за талию, хотя понимал, что ей не труднее, чем ему, идти по крутому кочковатому спуску. Тапло не оттолкнула его, напротив, прижалась к нему плечом, отчего у него дрожь прошла по всему телу. Он ничего не слышал и ни о чем не думал, упиваясь доверчивой близостью девушки. Когда они вошли в лес, Мушни остановился, притянул Тапло к себе и поцеловал в шею.

— Постой! — Не высвобождаясь из его объятий, Тапло опять стала прислушиваться. — Слышишь? — прошептала она.

Мушни едва успел недовольно подумать, что это обычная женская уловка, как вдруг сам услышал в глубине леса звук, похожий на слабое конское ржание. Но он тут же позабыл обо всем, прижал к себе Тапло и получил сильный удар. Боль острой стрелой вонзилась в плечо.

— О-о, — застонал Мушни, согнувшись и схватившись левой рукой за больное плечо. На лбу у него выступила испарина. Он стыдился своего поражения. И стыд был сильнее боли. Когда боль утихла, он снова услышал какие-то голоса в лесу. «Кто это может быть?» — подумал Мушни и пожалел, что он не один. Будь он один, ничего бы не боялся, не обращал бы внимания на шум. А сейчас волнение Тапло передавалось ему.

— Больно? — склонилась она к нему, и он почувствовал на лице ее частое дыхание. — Прости, я не хотела…

— Ничего, — Мушни выпрямился.

— Не люблю ходить ночью, — словно оправдываясь, сказала Тапло.

В лесной тишине можно было расслышать биение собственного сердца. Ни малейшего шороха в папоротниках, ни вскрика ночной птицы. Их окутал пьянящий запах хвои, смешанный с холодным дыханием сырой земли. Теперь уже и Мушни готов был поверить, что только злой дух мог пройти по этой затерянной в ночном мраке тропинке. Непроглядная тьма делала возможным самое невероятное, потустороннее, и Мушни вдруг подумал, что Квирия мертв и душа его, если таковая существует, бродит где-то неподалеку.