Таков был Леван. Сейчас он сидел в ресторанчике поселка и, опустив голову, слушал косоглазого Дзуку. За окнами темнело. Странные тени бродили по белым стенам столовой. Дзуку держал на весу полный стакан. Они уже успели выпить за всех, за кого диктовал выпить закон застолья, — за родину и за родителей, за братьев и сестер, за сотрапезников, за буфетчиков и официантов этого ресторанчика, за живых и мертвых, за всех ангелов и святых. Теперь Дзуку собирался произнести тост за предков, потому что вспомнил о нем с опозданием, хотя требовалось произнести его одним из первых.

— Наши предки достойны всяческой похвалы, — говорил он. — А? Что скажешь, Леван, чего голову повесил?

— Истинно так! — отозвался Леван.

— Мужественны были наши предки?

— Мужественны.

— А разве это дело, подкрасться к человеку, когда он бреется, и перерезать ему глотку?

— Позор! — ответил Леван.

Дзуку поставил стакан:

— Должен сказать тебе, Леван, испохабился наш город, все поддакивают сильному и никто не заступится за слабого. Наоборот, над ним же измываются. О чем можно говорить, когда добро, благородство, честь считаются дуростью и губошлепством? Разве такими были наши предки? Разве позволили бы себе напасть со спины? А, что скажешь, Леван?

— Откуда мне знать?

— Как это откуда? Разве стоит говорить, что они не опустились бы до такой подлости и низости? А нынче тот же Резо, или как его там, выпендривается перед народом, бахвалится, будто невесть какой подвиг совершил! Строит из себя героя, вместо того чтобы сгореть от стыда, юлит перед Шамилем. Дай срок, я доберусь до него…

— Наш город действительно испортился, — сказал Леван.

— Испортился! — взревел Дзуку. — Распустились, твари! Но не выйдет по-ихнему, правый должен победить, таков закон природы. Я люблю правду, правду! — во весь голос кричал он.

— Правда — это самое основное, Дзуку! Что может быть лучше правды?!

— Я за справедливость! Душу отдам за того парня, который из-за Мейры против всего города выступил. Мог же он вильнуть сторонкой, но душа ему не позволила, потому что он настоящий мужчина, а то стоило ли рисковать жизнью за какого-то Мейру?!

— Почему же не стоило, и Мейра — человек!

— Э, какой он человек!.. Однако и такого не обижай! Со слабым любой недоносок справится. А ежели ты такой герой, то наступи сильному на мозоль. — Дзуку выдержал многозначительную паузу и продолжал. — Тот парень вступился, и весь город окрысился на него… Он настоящий мужчина!

— Почему же весь? Ты на чьей стороне?

— Что за вопрос? Конечно, на стороне того парня. Пусть он приезжий, незнакомый, но я все равно за него, потому что он прав.

— И я за него, хотя и в глаза его не видел, — сказал Леван, — а сколько таких, как мы?

— Наберется…

— Выходит, что и в нашем городе порядочных много?

— Хорошие и плохие есть во всех городах, во всех семьях. Мне обидно, что подонки хорошим на шею сели. Испортился наш город.

— Не вечно же так будет! Давай, Дзуку, выпьем за хороших людей! — Леван поднял стакан и уперся взглядом в стол. — За здоровье добрых и справедливых! Что скажешь?

— Что я могу сказать? Отличный тост! — Дзуку поднял стакан. — Только я добавлю: за здоровье всех хороших людей во главе с тем парнем, который сейчас лежит в больнице, но скоро выйдет… Его Вамехом зовут, не так ли? — Дзуку повернулся к Таурии.

Таурия спал, уткнувшись лбом в стол.

— Смотри-ка, он уже храпит! — удивился Дзуку.

— Не буди, намаялся, наверное, за день.

— Какое намаялся, пить не умеет! Эй, парень, поднимайся! — заорал Дзуку, тряся Таурию за плечо.

Таурия поморщился, пробормотал что-то и продолжал спать.

— Пей, Дзуку! — остановил его Леван.

— О чем я говорил?.. Да! За здоровье хороших людей во главе с Вамехом! — сказал Дзуку и выпил.

— За здоровье всех во главе с Вамехом! — поддержал Леван.

Долго беседовали они. Закончив пить, едва держались на ногах. Седобородый официант проводил их до двери. Прощаясь, Дзуку трижды облобызал его. На дворе стояла ночь. Луна еще не взошла, и прохожие проплывали странными, сумеречными тенями. Таурия прислонился спиной к дереву, сложил руки на груди и застыл, печально глядя на черное небо. Леван попрощался, залез в кабину и тронул грузовик. Дзуку пересек улицу, зашел за свою полуторку, послышалось журчание, потом все смолкло. Немного спустя хриплый голос Дзуку нарушил мертвую тишину улицы:

— Таурия!

В ресторанчике с грохотом убирали стулья. Таурия поплелся к машине, залез в кабину и сел рядом с Дзуку.

— Где ты, парень? — с усмешкой поинтересовался Дзуку, удобнее устраиваясь на сидении.

— Куда мы едем? — тихо спросил Таурия.

— Куда? Домой пора.

— Домой? — переспросил Таурия.

— Куда же еще?! Что с тобой?

— Ничего, — протянул Таурия. Он был бледен, удивленно и задумчиво озирался по сторонам, и голос его звучал приглушенно. — А где мы были?

— Как где? В ресторане. Ты что, спишь еще? — вскипел Дзуку, нащупал переключатель и включил фары. — Болтаешь, как пьяный.

Ровная дорога молочно заблестела в свете фар, словно стрела, бесцельно пущенная во мрак. Друзья сидели в темноте и смотрели сквозь ветровое стекло кабины.

— Вспомнил, мы в еврейском поселке.

Дзуку выключил фары.

— Что с тобой, малыш, ты еще не пришел в себя?

— Знаешь что, Дзуку? — прошептал Таурия, — мне почудилось, будто меня не было на свете, будто время обошлось без меня. Как будто я вывалился из жизни, сгинул куда-то, а куда — не знаю. Как будто я не жил в эти часы. Страшно…

— Чего ты испугался, как тебе не стыдно? — Слезы закипали на глазах Дзуку. — Что за страсти ты городишь? Напридумывал…

— Не знаю.

— И не совестно тебе? — Дзуку обнял Таурию, прижал к себе, встряхнул и завел мотор. — Садись за баранку. Гони, как мужчина. Ты теперь сам должен сидеть за рулем.

Он спрыгнул на землю. Слезы текли по его щекам. Он обошел машину и сел рядом с Таурией.

В этот же вечер, как раз в то время, когда машина Таурии и Дзуку, непрерывно гудя, с грохотом промчалась по дороге и вылетела на главную улицу, по тротуару шла Алиса под руку с Джемалом. Они направлялись к ней слушать пластинки. Джемал рассказывал девушке о прекрасной Одессе, где он уже пятый год учится в медицинском институте, о море, которое из приморского парка обозревается до горизонта, о кораблях, входящих в порт или уплывающих куда-то в дальние страны. В солнечный день, словно белые лебеди, скользят пассажирские теплоходы по голубой глади моря. Джемал рассказывал, как отрадно прогуливаться под каштанами Дерибасовской, и Алиса, казалось, ловила каждое его слово. В действительности же, ни того, ни другую не трогали ни Одесса, ни ее достопримечательности. Совсем иной смысл таился под каждым словом. Все их внимание было сосредоточено не на рассказе о приморском городе, а на том, что происходило между ними вне разговора. И чем красочней описывал Джемал Одессу, тем вернее — казалось ому — достигает он своей цели, тем яснее дает понять Алисе, что́ ему хочется сказать. И чем прилежней внимала ему Алиса, тем отчетливей чувствовала она невысказанные соображения спутника, потому что в самые патетические моменты разговора он стискивал локоть девушки, прижимал ее к себе, останавливался в тени, будто увлекшись воспоминаниями, и близко склонялся к девушке. Алиса прекрасно понимала его игру: она хорошо изучила мужскую натуру. Со многими доводилось встречаться ей, и в мужчинах она разбиралась. Все они стоили один другого, хотя попадались и исключения. Некоторых она раскусывала сразу и впоследствии убеждалась в своей правоте. Другие, напротив, менялись со временем, опровергая первое представление о них. Но в глубине души Алиса сразу и точно определяла, кто что представляет из себя. Алисе доводилось знавать мужественных красавцев, у которых ни на грош не было ни мужества, ни твердости, ни настойчивости, хотя вначале их поведение, казалось, отвергало даже возможность подобных предположений, но Алиса интуитивно угадывала их суть, и предчувствия никогда не обманывали ее. Лучшее подтверждение тому — Ясон. Попадались и другие, решительные и резкие, как, например лейтенант милиции Бено, который хамовато обходился со всеми — с подчиненными, с задержанными, с горожанами — и только с начальством бывал почтителен и сдержан. Однако Алиса предпочитала его многим, потому что на него можно было положиться, и когда он находился рядом, никто бы не решился обидеть ее. Ухаживали за ней и культурные, воспитанные юноши, которые всегда одевались с иголочки, сдували с себя пылинки и питали страсть к беседам о возвышенных материях, например, об искусстве, и хотя Алиса не разбиралась ни в литературе, ни в живописи, но обожала кино и театр и свое обожание переносила на тех, кто был способен поддержать разговор на эти темы. Таков был Ясон, да и Джемал не уступал ему. Алису нимало не интересовала новизна мысли или оригинальность мышления собеседника, она не старалась проникнуть в смысл его рассуждений, довольствуясь складной речью и не более. Этим и подкупал ее Джемал. Кроме того, внутренне Алиса почему-то верила, что ее новый поклонник не способен опуститься до такой подлости, какую совершил Ясон по отношению к Вамеху. И безусловно, одной из главных причин того, что Джемал нравился Алисе, была его внешность. Алиса, как и всякая женщина, придавала ей немалое значение, Джемал, под стать Ясону, был высок, строен и широкоплеч, но производил впечатление более воспитанного и разбирающегося в жизни человека. А помимо всего прочего, немалую роль играло и умение одеваться: опрятного и подтянутого человека Алиса считала более культурным, нежели неряху. В ней жило твердое убеждение, что только темные, некультурные люди способны одеваться кое-как, она даже остерегалась их, пример тому — Дзуку и Шамиль. Ее удивляла одежда Вамеха, но она смутно понимала, что он не чета таким, как Шамиль или Дзуку. Юноша в черном сразу заинтриговал ее, она никак не могла понять тогдашнего его поведения, когда он, истекая кровью, с перерезанным горлом, никого не подпускал к себе. Но как прекрасен был он, когда кинулся на помощь Мейре и преградил дорогу Шамилю. Ах, до чего красив был он в тот миг! Как мальчишка, увлеченный своей дерзостью, один против всех!