— Там все-таки спокойнее, — сказал я, глядя на высокого, худого мужчину, вышедшего из подъезда. Проходя, он заглянул в нашу машину, видимо, заинтересовавшись, с кем сидит такая интересная женщина, медленно пошел дальше, достал сигареты, закурил… — Вчера приехал? — не отставала Софико.

— Вчера.

— Мери не видел?

— Откуда ты ее знаешь? — Мне было неприятно слышать о Мери от Софико.

— Как не знать, каждый день встречаемся, в одном институте работаем, — многозначительно рассмеялась сна. — Я, дорогой Тархудж, знаю больше, чем тебе кажется! — и лукаво прищурилась.

— Где я мог ее видеть? — ответил я, а тот мужчина, что заглядывал в нашу машину, снова вернулся в подъезд, из которого только что вышел, видимо, забыл что-то дома.

— Очень талантливая и умная девушка, в институте все ее уважают, — продолжала Софико.

— Очень приятно.

— Ты знаешь, что она замуж выходит?

— Откуда я могу знать?

— Очень хороший парень попался, молодой партийный работник.

— Бог в помочь!

— Мери тебя очень любила!

Меня вдруг одолел смех. Интересно, сколько все-таки всевозможных подразделений и объединений существует среди людей: расы, нации, мужчины, женщины… Было ясно, что Мери и Софико стали единомышленницами. Наверное, между ними нет никаких тайн. И обо мне, видимо, говорили не раз, в этом случае их объединяло только одно, что обе были женщинами, поэтому и понимали друг друга. Мне было смешно и неловко. Последняя фраза покоробила меня, словно Софико без стеснения копалась в моей душе. Что-то мелкое, упрощенное, недостойное было в этом.

— Что ты смеешься? — спросила Софико.

— Так.

— Да, я правду говорю. Она тебя очень любила. Но вы, грузинские мужчины, все азиаты.

— Почему?

— Потому! Не можете понять, что сейчас другое время. Сейчас женщина свободна, у нее есть свои интересы, она уже не зависит от мужчины. Сейчас все свободны. Почему не должно прощаться женщине то, что простительно мужчине?!

— Не понимаю, о чем ты говоришь?

— Прекрасно понимаешь, но не хочешь признаться. Потому, что и ты азиат.

— Может быть, в этом вопросе лучше оставаться азиатом, чем европейцем в твоем понимании?

— Оставь, пожалуйста!

Я снова засмеялся, не пускаться же в спор? Терпеть не могу препирательств с женщинами. А тот худой мужчина, что недавно вернулся в подъезд, снова вышел на улицу, опять заглянул в нашу машину и быстро пошел прочь.

Почти в ту же минуту в подъезде показался Вахтанг с незнакомой мне девушкой. Издали она производила приятное впечатление, я залюбовался ее стройными длинными ногами, узкой талией, маленькой грудью, короткой стрижкой и плавной походкой. Голубое короткое платье открывало круглые колени, даже черные очки ее не портили. Как гимнастка или танцовщица, выходящая на арену, она двигалась смело, свободно и в то же время изящно и очень женственно. Стремительно распахнув заднюю дверцу, она поздоровалась и, прежде чем сесть рядом со мной, наклонилась и расцеловалась с Софико. Обе, радостно смеясь, обменялись приветствиями и стали наперебой вспоминать каких-то неизвестных мне людей, потом девушка грациозно опустилась на сиденье, сжала колени, захлопнула дверцу, продолжая щебетать о каком-то Гоги, с которым вчера попала где-то в смешную историю. Я смотрел на нее сбоку: платье с глубоким вырезом, выступающие ключицы, золотой медальон на золотой цепочке… Вахтанг завел машину и спросил, не скучали ли мы.

— Когда нам было скучать? — воркующе засмеялась Софико, словно ей передались жизнерадостность и кокетливость подруги. — Когда нам было скучать, мы говорили о любви!

Меня передернуло от ее заявления. Во-первых, нашу беседу трудно было назвать разговором о любви, а кроме того, мне почему-то показалось, что Софико стремится уязвить мужа. Вахтангу ее слова тоже вряд ли пришлись по душе. Мне не понравился ее тон, вызывающий и довольно грубый. Я ощутил явное удовольствие, что судьба не соединила меня с этой женщиной. Она бы наверняка доставила мне массу хлопот, перевернула бы всю мою жизнь. Она бы, пожалуй, потребовала моего внимания целиком, тогда как жизнь человека — вечный поиск покоя. Разумеется, женщина — величайшее явление в жизни мужчины, но чего стоит тот человек, который думает наладить свою жизнь только таким образом. Мужчине следует искать нечто главное, постичь линию собственной жизни, а женщина должна являться составной частью этих исканий, а не целью их. Зачастую самые сладкие воспоминания наши связаны именно с женщиной. Ни успешно завершенное дело, ни, скажем, где-то увиденный величественный пейзаж, или еще что-нибудь, не вспоминаются в часы досуга с таким острым удовольствием, как минуты, проведенные с желанной женщиной, но острота эта, по-видимому, специфична для подобных отношений и ничего больше. Она не должна обманывать тебя…

— Ого! О любви, значит, говорили?! — с улыбкой проговорил Вахтанг. — Приятно вспомнить молодость. — Он тронул машину.

— Не напоминайте мне о любви! Я сейчас так влюблена, что ночами не сплю, — рассмеялась незнакомка.

— А ты принимай снотворное! — вежливо посоветовал Вахтанг. Но в этой вежливости сквозило раздражение.

— Благодарю за совет, — иронически отозвалась девушка.

Софико предложила нам познакомиться. Мы кивнули друг другу. Машина наша неслась. Назад убегали улицы, деревья, прохожие, навстречу мчались машины всех марок и цветов, автобусы, троллейбусы, мотороллеры; Софико с подругой, не умолкая, болтали о вечеринке на чьей-то даче в Цхнети, где рекой лились шампанское и коньяк, где всю ночь крутили пластинки, привезенные кем-то из-за границы, танцевали, веселились; вспоминали о ком-то, кто купил великолепную машину и на следующий же день разбил ее, о скандале, случившемся в каком-то исследовательском институте, о фильме, на закрытый просмотр которого они все-таки прорвались; кто-то построил такую пятикомнатную квартиру, которая в тысячу раз лучше шестикомнатной другого их знакомого; разошлась образцовая семья их приятелей, потому что муж застукал жену с кем-то, между тем жена, оказывается, мстила мужу, потому что раньше застала его с такой-то… Я сидел в машине как посторонний, как случайный попутчик и, глядя на них, убеждался: моя вера, что человек непременно должен смотреть на небо, непременно должен ощущать под ногами землю, непременно должен проливать пот и в поте лица своего добывать насущный кусок хлеба, что его должны притягивать не асфальт и бетон, но поле и лес, горы и море, что запаху бензина он должен предпочитать аромат цветов и свежего сена, что, оставшись лицом к лицу с природой, он должен познать и выявить самого себя, а не растворяться в толпе, где ты по-всякому маскируешься и забываешь или вообще не можешь понять, что ты есть, кто ты, зачем явился сюда… — походила на мечту наивного романтика!

Наконец, машина остановилась у здания вокзала, перед которым на широкой площади кипел круговорот такси, трамваев, автобусов и троллейбусов. Сотни людей, выходя из метро, устремлялись кто куда, а рекламы, водруженные на высоком здании, призывали их пить коньяк, шампанское, пиво, грузинский чай, а накопленные деньги хранить в сберегательной кассе. Я открыл дверцу и горячо поблагодарил Софико и Вахтанга.

— К нам не зайдешь? — спросил Вахтанг.

— Извини, Тархудж, — сказала Софико, переглянувшись с подругой. — У Эло гости из Ленинграда, мы должны свозить их в Мцхету, а то бы никуда тебя не отпустили.

— Не стоит извиняться, всего хорошего!

Я вышел из машины и почему-то вздохнул с облегчением. Вахтанг последовал за мной. За его спиной открывалась широкая Вокзальная улица, длинная и прямая, как линейка, уходящая к площади Героев и еще дальше, туда, где склоны Мтацминды обрезали пространство. Троллейбус сворачивал с Вокзальной улицы на площадь.

— Снова пропадешь надолго?

— Не знаю, Вахтанг, посмотрим.

— Напиши все-таки.

— Непременно.

— Ну, всего доброго, Тархудж! Жаль, что мы едем не домой, а то бы…