Он решил пойти к Жужуне. Часом раньше такой шаг показался бы ему подлым, но теперь, когда он решился, все представлялось другим, казалось естественным. Таким же естественным, как его неодолимое желание. И, решившись, он осознал, что доволен собой так, словно с лихвой рассчитался с Бучунией, словно именно Бучуния был виновен в том, что Чичико всю жизнь мучился от своей робости, стеснительности и малодушия и поэтому всегда опаздывал, ни разу не достигнув желаемого. «Смелей надо, смелости мне не хватало», — взбадривал себя Чичико. Он припомнил, что домик Бучунии расположен в конце переулка в самом тупике, на отшибе, и если там закричат, даже ближайшие соседи ничего не услышат, что было очень ему по душе. Сам рок, облачившийся в страсть, вел туда Чичико. Может быть, не стоит? Нет! Нет! Еще не все потеряно! Ни за что не хотелось уступать Жужуну кому бы то ни было, хотя другой на его месте давно бы на все махнул рукой. Но Чичико не из таких. Даром, что ли, промечтал он о ней целых три года?! Он же не умалишенный, чтобы целых три года видеть перед собой одну и ту же женщину. И, помимо этого, Жужуна сама улыбнулась ему: «Как жизнь, Чичико? Давно приехал?» А что она должна была еще сделать? Не на шею же ему броситься при всех? И сомневаться нечего, ей приятно было встретиться с Чичико. Раз уж ему не удалось забыть Жужуну, ничего удивительного в том, что и она думала о нем и, возможно, жалела кое о чем. Может быть, она зашла в столовую именно потому, что узнала: Чичико выпивает с ее мужем. Сейчас она обрадуется, увидев его, тем более что Бучуния захлебывается в вине и ничего не соображает. Самое время явиться к ней.

Пожалуй, подло все же так вот, по-воровски, когда Бучуния там веселится… А стоит ли терзаться? Если это «подло — не подло» остановит его, он вообще ничего не получит. Для других все средства хороши, лишь бы достигнуть желаемого, чего же ему быть исключением? Сколько раз самолюбие, гордость, совесть, честь и всякая такая чепуха останавливали его на полдороге и оставляли на бобах. Иногда чрезмерная гордость — прикрытие робости и трусости. Сейчас — самое время: и смел, и пьян! Чтобы чувствовать себя человеком, ему всегда нужно было хоть немного выпить. Теперь уж он даст волю своим страстям и желаниям. Какое блаженство переступить порог, перед которым вечно отступал! Какая безграничная свобода! К чертям совесть и честь! Что может быть слаще такой свободы, когда замолкает совесть, когда существует только твое желание и ты поддаешься ему, не удерживая себя?!

Вот и усадьба Бучунии. Устав, Чичико немного передохнул, прислонившись к стволу дерева, растущего у тропинки. На таком дереве, — он слыхал от Бахвы, — повесился Иуда. Чичико почему-то стало нехорошо, когда он это припомнил, но прозелень вокруг переливалась неземным светом и нежные фиалки усеивали чистую лужайку. Интересно, дома ли Жужуна? Как она его примет? Время ли думать о когда-то свершившихся глупостях! Главное тот миг, которым ты живешь сейчас, а все остальное дребедень! Может, именно теперь необходимо, нужно прийти к Жужуне, хотя такой поступок все еще не кажется ему достойным. Однако сколько раз бывало, что кто-то делает человеку добро, а оно оборачивается злом. Бедняга Лука, дядя Бучунии, веселый, острый на язык человек, он так любил вино, выпивал ежедневно. И вот однажды жена, желавшая Луке добра, подсыпала ему какого-то зелья, от которого, по словам знахарки, он должен был отвратиться от вина. Несчастный отравился и умер. Так доброе намерение жены было обращено во зло: не лучше, чтобы Лука остался жить и по-старому выпивал? Ладно, бог с ним, с Лукой!

Передохнув, Чичико направился прямо к дому Бучунии. Он старался ни о чем не думать, чтобы сомнения снова не одолели его. Вокруг — ни души. Только слышатся бесконечные птичьи трели. Он развязно пнул ногой калитку — чего стесняться, все равно хозяина нет дома. Не знакомое ему раньше опьянение придавало силы, опьянение насильника, опьянение, делавшее его наглым и лихим, вызывающее свирепость, бог знает против кого направленную. Перед домом цвели тюльпаны. Дворик был ухожен и чист. Чичико прошел мимо балкона и заглянул в окно. Посреди комнаты стоит стол, накрытый скатертью. На стене висит увеличенная фотография родителей Бучунии. Птицы не переставали петь. Чичико обошел дом. На проволоке было развешано белье: женские трусики, мужские рубахи и подштанники. Чичико зачем-то подтянул сапоги, шагнул и нечаянно сбил табуретку.

— Кто там? — послышался из комнаты женский голос.

Чичико выпрямился. Из дому вышла Жужуна и удивленно уставилась на Чичико. Руки в мыльной пене. Потное лицо. Промокший передник. Запах стирки. Она вытерла руки передником.

— В чем дело, Чичико? — почему-то встревожилась она. И именно этот встревоженный возглас снова зажег в Чичико ту страсть, которая чуть было не погасла от запаха мыла и одного вида потного лица Жужуны.

— Хочу что-то сказать тебе, — бессмысленно засмеялся Чичико и схватил ее за руку.

— Пошел прочь! — нахмурившись, отбросила его руку Жужуна. — Ты что, спятил?

Чичико пошатнулся.

— Чего ты дурака валяешь! Что я, тебя не трогал, что ли?

— Кого трогал, того и трогай! Убирайся вон!

Чичико удивился. Он совсем не ожидал такого оборота. На мгновение в душе что-то шевельнулось, то ли совесть, то ли что-то другое, похожее на нее, и его потянуло уйти. Но он тут же представил, каково ему станет, ему, ушедшему ни с чем. Он вдруг кинулся к женщине, обхватил ее за талию, но получил быструю оплеуху. Уламывая женщину, Чичико совершенно забыл, чего он хотел, к чему стремился. Голова гудела от ее ударов, кровь текла из носу, он размахивал руками и безжалостно избивал рыдающую женщину. Зачем, для чего? Он не понимал. Что-то злило его, с чем-то сражался он, готовый убить, уничтожить, вырвать что-то из сердца, и неистово махал кулаками, пока не задохнулся. Опершись о столб, он вытер руками нос. Голова кружилась, в глазах темнело. Рыдающая Жужуна валялась у плетня и шипела, как змея:

— Бессовестный! Негодяй! Бучуния убьет тебя, тебе от него не скрыться…

Как необходимо было Чичико, чтобы кто-нибудь пожалел его сейчас, хотя он и понимал, что ничья жалость ему не поможет. Он был один, один на один со своим позором. Он понимал, что эта чужая женщина стала его врагом, он ненавидел ее, но еще больше ненавидел самого себя. Хотелось уткнуться лицом в землю, зарыться в нее, не видеть ничего, происходящего на ней. Руки дрожали, ноги подкашивались, его мутило. За что только наказал его бог? За что затмил его рассудок? Зачем привел сюда? И вдруг:

— Что здесь происходит?! — загремел голос Бучунии.

— Что здесь происходит, спрашиваю? — вопил Бучуния, неожиданно выросший в дверях дома.

Чичико увидел налитые кровью глаза Бучунии — как он прошел в дом? — пену на его губах, искаженное бешенством и хмелем лицо и обернулся к побледневшей, неузнаваемо изменившейся Жужуне. Жужуна кинулась в ноги Бучунии, обхватила их, не давая ему шагнуть, и Чичико понял: надо бежать. Он повернулся и засеменил. Вдогонку летел звериный вопль Бучунии: «Пусти!», истерический крик Жужуны: «Бучуния, не смей!», затем в комнатах что-то разбилось, что-то грохнулось на пол, и Чичико почувствовал опасность.

Выскочив со двора, он, спотыкаясь, побежал переулком. Его преследовал вопль, не предвещавший ничего хорошего. Крик женщины бил в спину. Чичико оглянулся на бегу и увидел за забором Бучунию, который держал в одной руке ружье, а другой отрывал от пояса руки Жужуны, в конце концов он отшвырнул ее, бросился к калитке, споткнулся, упал, вскочил и побежал снова. И вдруг Чичико расхотелось убегать. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, стыд жег его, колени подкашивались, и жизнь показалась мерзкой. Он обреченно повернулся лицом к Бучунии и где-то за ним увидел далекие горы. Они вздыбились там, далеко, куда едва достигал взгляд, словно синяя гигантская волна, поднявшаяся над равниной, готовая вот-вот рухнуть и смести все. Потом грохнул выстрел, горы исчезли, показались таинственные врата, суровые стражи которых посторонились, пропуская идущую к ним тень — кто это был? — и проломленная грудная клетка придавила что-то там, внутри тела, и изгнала дух наружу, в бесконечное, бескрайнее пространство. Опустошенное, обессмысленное тело снопом повалилось на усеянную апрельскими фиалками траву.