Чичико вышел на балкон. Может быть, в самом деле отходит? Лучше не принимать этого близко к сердцу. Надо крепиться! В конце концов, все мы дети смерти, всем нам уготован такой конец. Какой толк распускать нюни? Холодная вода приятно бодрила. Чичико стоял у умывальника, подвешенного к балконному столбу, и брызгал на лицо водой. Трава, покрывавшая двор, резала глаза своим блеском. Полнеба затянули белые, похожие на сугробы облака, а ниже их плыли другие, грязноватые, как расчесанная кудель. Чистый воздух тек по гортани, словно холодный нектар. Подобно пробудившемуся младенцу, было прекрасно и невинно апрельское утро, но перед кухней, крытой осокой, валялась окровавленная голова месячного бычка. Мамия, сидящий перед кухней на низенькой табуретке, ловко орудуя длинным, отточенным ножом, свежевал теленка. Мамия — ветеринар. Он умело сдирал шкуру — в этом ветеринары не уступают мясникам. Окровавленными руками он жадно копался во внутренностях, швыряя негодные куски урчащим кошкам. Бурая корова, привязанная к дереву, беспокойно мычала и дергалась, вытягивая шею. Внутри у Чичико что-то оборвалось, и он медленно, невесело спустился по лестнице, подошел к Мамии и прислонился плечом к стене кухни. Увлеченный делом Мамия с довольной улыбкой глянул на него и подмигнул.

— Хе-хе. Ну как, выспался?

Зычный голос, похожий на голос Сандро, заставил Чичико обернуться в сторону переулка. Так и есть, это ржал Сандро, никто другой в деревне так не ржал. Расхлебенил ворота и попер прямо к дому. Вышедшая с огорода с квашней в руках Тебронэ встретила его посреди двора.

— Как Бахва, не поднимается? — раскатисто пробасил Сандро.

— Уснул, наконец! — ответила Тебронэ.

— Его теперь, кроме восемнадцатилетней, никто не поднимет.

Сандро расхохотался, довольный собственной шуткой. Во всей деревне не сыщешь человека веселее и беспечнее Сандро. И выпить он не дурак, и пошутить. На работе особенно не надрывается, но и лодырем его не назовешь. Под шестьдесят, поди, ему. Лет двадцать пять назад Сандро взбрело в голову отправиться на заработки в Осетию. Он бросил семью и поехал, да дорогой его застала война, так и пересел он в солдатскую теплушку, не простившись с домашними. Вернулся в полном здравии, даже царапины не получил за четыре года. А дома его встретили двое сирот. Жены уже не было. За мальчиками присматривали родственники. Росли дети в нужде и нехватках — голодное было время. Но Сандро недолго горевал и спустя год привел в дом молодую красотку. Соседи и близкие осуждали его за поспешность, за то, что жена слишком молода, — не для семьи, мол, такая, где ей детей на ноги поставить! Некоторые были склонны обвинять во всем покойницу, она, мол, хвостом вертела, пока муж кровь проливал, а он, узнав все, теперь вот женился сразу. Может быть, в самом деле все так и было? Что тут удивительного? И точно, не заменила мачеха родной матери, да и у Сандро до детей руки не доходили. Так и росли они сами по себе, без заботы и ласки. Сандро этого не замечал. Не верится, что Сандро не любил их, дети по нему с ума сходили, особенно младший, но недаром, видимо, говорили, что папаша, кроме как о самом себе, ни о ком не беспокоился. Видимо, человек жил только сегодняшним днем. Возможно, что он начисто лишен способности помнить прошлое, как животное, которое вырастит детеныша, а потом даже не узнает его. Может, так и надо, кто его знает. Человек — самое неестественное животное изо всех. Это уж точно. Скорее всего Сандро любил детей, но заботу о них предоставлял только судьбе. Лет пятнадцать прошло, как младшего, черноглазого, шустрого мальчика, который особенно был привязан к Сандро, унесла река. Выловили его неделю спустя. Но горная река настолько изуродовала его, что только Сандро смог опознать сына по ногтям и родинке на лопатке. Заплакал тогда Сандро, завыл жалобно. И на похоронах, заходя в комнату, где лежал покойник, прислонялся к стене и ревел. А выйдя, подсаживался к людям и пил вино. Как раз в те дни спилили высокие тополя за домом, ободрали кору и сложили у забора с обеих сторон двора. Пришедшие на поминки устраивались на молочных, не успевших обветриться бревнах. Поминки удались на славу, вина и лобио было вдоволь. Народ остался доволен. Отпустит кто-нибудь шутку, а Сандро тут как тут, заливается смехом. Добрый был он, мухи не обидит, только не способен на переживания. После этого старшему опостылела семья, и он пропал куда-то. Только через несколько лет узнал Сандро, что сына его видели матросом на пароходе, но он и это пропустил мимо ушей. Будь другой на месте Сандро, не оправился бы, а этот все так же весел и беззаботен. Сейчас пришел одолжить топор у Мамии. Мамия показал, где он лежит. Сандро забрался на кухню и вышел оттуда с топором. Синяя выцветшая косоворотка подчеркивала его худобу, седые усы были коротко подбриты. Широкий нос. Голубые глаза.

— Вчера вечером здорово поддали, — похвастался он.

Мамия насторожился.

— Едва ты успел уйти, как я заглянул в контору. Ну, Бучуния и привязался ко мне, затащил на мельницу, и трахнули мы по четверти.

— Бучунию уже выпустили? — спросил Чичико.

— Выпустили.

— Чье вино было? — заинтересовался Мамия.

— Меки.

— У Меки отличное винцо.

— Немного кисловато.

— И мы неплохо нализались. Бригадир пригласил.

— Бучуния тоже не скупился, едва до дому добрался, — засмеялся Сандро.

— Образумился все-таки парень? — спросил Мамия.

— После женитьбы, кажется, в норму вошел.

— Женщина всем впрок. — Мамия осклабился.

— Вот и я твержу, притащите к Бахве восемнадцатилетнюю, через пару дней вскочит как миленький, — захохотал Сандро.

— Пусть ваши враги так же вскочат, как он, — тихо вставила Тебронэ и вздохнула.

— Как он, не полегчало?

— Всю ночь глаз не сомкнул. К утру успокоился. Уснул, кажется.

— Не беспокойтесь, все обойдется.

— Пасха сегодня, Сандро. Загляни к обеду. — Мамия подмигнул Сандро.

— Мне тутовник надо подрезать. Кончу и забегу.

— Ты ведь не откажешься от телячьих шашлыков?

— Иф! Куда там! Теленок отличный.

Сандро посмотрел на тушу.

— Набрал жирку… Белый, чисто снег, — с восторгом похлопал по туше Мамия и ухмыльнулся, безмерно довольный похвалой.

— Хорош, ничего не скажешь.

— Да, неплох. Значит, жду тебя, Сандро!

— Приду.

— Чичико, сынок, ты собираешься на кладбище?

— Да, тетя. Уложи снедь в авоську.

Вот показалось и кладбище, обнесенное каменной стеной. Издали оно похоже на густой остров леса. Когда-то его покой страшил Чичико. Этот куцый клочок земли, сумрачный от теней древних лип, представлялся ему чем-то непостижимым и таящим опасность, словно неведомая страна, находящаяся где-то за тридевять земель и населенная чужими людьми. Ведь тогда Чичико не знал ни одного из тех, что покоились под тяжестью, могильной земли. Правда, некоторых он раньше видел, о других кое-что слышал, но все это как-то проходило мимо его сознания. Кроме мелких случайных воспоминаний или незначительных случаев, в голове не хранилось ничего. Как-то Тебронэ взяла с собой Чичико на похороны соседа, умершего молодым. Гроб почему-то стоял не в комнате, а посреди двора перед домом. Лето выдалось жаркое. Сидевшие у гроба женщины громко причитали и отгоняли ольховыми прутьями мух. Мухи садились на лицо покойника, ползли по нему, забирались в нос и уши. На нем были новые импортные туфли. Все внимание маленького Чичико приковалось к этим мухам, ползающим по восковому лицу, к красивым туфлям, которые особенно запомнились ему. Может быть, он тогда жалел, что их, ни разу не надеванных, закопают в землю?

Или вот еще один случай. У другого соседа умер сын. Чичико помнил, как однажды этот парень мыл в речке коня. Вот и все. Только и запомнилось: конь по грудь в воде, и мускулистый юноша, поливающий мутной водой круп коня. Разумеется, Чичико слышал разговоры о том, что кто-то избил этого парня, он стал харкать кровью да так и не поправился. Но сколько бы Чичико ни вспоминал о нем, перед глазами вставало лишь одно: мутная речушка, конь с набухшими, очевидно, от старости ноздрями и голый веселый юноша с густыми волосами.