Писатель не съел еще половины гоми, а к салату и вовсе не притронулся, когда перед машиной Джуджгу остановился грузовик, уставленный пустыми ящиками. Из грузовика вылезли трое и вскоре появились в пацхе. Самый высокий из них был в соломенной шляпе, второй — в сванской шапочке, третий совсем без шапки. Пожалуй, он и был шофером — крутил в руках ключи от машины.

— Здравствуйте, — приветствовали они буфетчика и посетителей.

— Здравствуйте и вы, — ответили им дружно.

Шофер сел рядом с Учей, а двое других подошли к буфету.

— Слушайте, неужели это правда, что Кочия… — спросил буфетчик.

— Правда, — вздохнул высокий в соломенной шляпе, снимая ее и отирая пот со лба.

— Бедный, бедный Кочия! — Буфетчик замотал головой.

На минуту наступило молчание.

— Вчера как раз в это время он сюда заехал, — продолжал буфетчик.

— Он случайно не пил? — спросил высокий в шляпе.

— Да нет, что ты! — Буфетчик вышел из-за стойки. — Вот здесь он сидел, — показал он место на скамье рядом с писателем, тот оглянулся, словно надеясь увидеть человека, о котором шел разговор.

— Бардга, неси гоми и сулгуни, крикнул он мне, — рассказывал буфетчик. — Нарезал я ему сыру, салат сделал и поставил, вот здесь, — он ткнул пальцем в стол рядом с тарелкой писателя. Все смотрели на писателя, точнее — на ту пустоту рядом с ним, где вчера еще, в это время, сидел человек. Писатель тоже повернул голову и старался представить рядом человека, которого никогда не видел.

— Ну, как, спрашиваю, Кочия, дела с ткемали, — буфетчик изо всех сил старался восстановить вчерашний разговор с Кочией. Он волновался, наверное, глаза его и сейчас видели перед собой не пустое место на скамье, а живого Кочию, который только вчера именно в это время сидел на этом месте. Поэтому Бардга изображал все до крайности живо и выразительно.

— Ну, как, спрашиваю, Кочия, насчет ткемали, а он мне: да будь оно трижды неладно!

— Так и сказал? — переспросил высокий в шляпе.

— Да, так прямо и сказал: будь оно трижды неладно! Потом он встал вот здесь в дверях. — Бардга подошел к выходу и показал, где вчера остановился Кочия. Все дружно повернули головы за ним и почему-то стали смотреть на земляной пол, словно силились разглядеть там следы человека, стоявшего в дверях вчера. — Бардга, сказал он мне, — сейчас у меня нет денег, расплачусь в другой раз. А я ему: как тебе, говорю, Кочия, не стыдно, что за счеты…

Мужчина в сванской шапке усмехнулся.

— Ты не волнуйся, я за него заплачу, — заявил высокий в шляпе, — но…

— Да ладно, не в этом дело.

— Погиб человек, а теперь и семья его пропала.

Третий, вошедший с ними, как определил писатель, шофер, сидел, ссутулившись, и молчал.

— Эх, бедный Кочия, — буфетчик вернулся от двери к столу, — разве я мог подумать, что такое случится… Вот тут он сидел, сюда я поставил гоми, сюда салат… Лимонад есть? — спросил он. — Нету, — говорю, — есть пиво теплое, целую неделю стоит, — вошедший в экстаз буфетчик выболтал даже профессиональную тайну. — На что мне теплое пиво, сказал Кочия.

— Значит, не выпил?!

— Ни капли.

— Ну, тогда я вообще ничего не понимаю, — развел руками высокий.

— Паршивое дело, — сказал Уча.

— Конечно, паршивое, — подтвердил сван.

— И сильно он разбился? — спросил буфетчик.

— Не говори! — махнул рукой высокий.

— Еще бы, с такой высоты… О господи! — воскликнул Бардга.

— Ну, пошли! — сказал высокий.

Шофер поднялся.

— Вы ведь в Хаиши едете? — спросил у него Уча.

Он кивнул.

— Тогда я с вами, не могу больше ждать.

Писатель тоже вскочил и кинулся к шоферу.

— А место найдется?

— Места нет, если только на ящики сядете…

— Сяду, а что делать.

Писатель расплатился с буфетчиком, потом вышел на балкон, отодвинул занавеску и поискал глазами Джуджгу.

— Скажи, сколько с меня, а то я на другую машину пересаживаюсь…

— Ничего не надо, дорогой, — с достоинством заявил Джуджгу и многозначительно поднял руку. — Счастливого пути!

Но когда писатель ушел, он досадливо подумал: «Ишь ты, какой выискался, на людях деньги предлагает!»

Со стороны писателя это на самом деле было бестактным — предлагать деньги человеку, сидящему за столом в компании, но он, во-первых, очень спешил и, во-вторых, был достаточно зол на медлительного Джуджгу, поэтому над своим поступком задумываться не стал, вернее вовсе не придал ему значения. Он выбежал во двор, вытащил из кузова свой рюкзак и полез в грузовик, заваленный пустыми ящиками. Уча уже сидел там, он взял рюкзак у писателя и помог ему устроиться поудобнее.

Машина двинулась, и очень скоро пацха скрылась из глаз.

Машина въехала в прохладный лес, потом снова вышла на равнину. Там и сям лежали штабеля бревен, обструганных, очищенных от коры и сучьев, валялись щепки и стружки. В воздухе стоял сильный и свежий запах сырого дерева. Потом они проехали мимо пасеки. На ящиках сидеть было очень неудобно, наверно поэтому сван ехал, стоя на ступеньке, ухватившись за крышу кабины.

— Когда мы приедем в Хаиши? — спросил писатель.

— Часов в пять-шесть, — ответил Уча.

— А сколько от Хаиши до Местии?

— Еще часиков пять-шесть.

Дорога была ровной, и трясло не очень. Справа от дороги показалась мельница. Перед мельницей в тени огромного дуба сидели белобородые старики и с интересом смотрели на полуторку. Машина переехала через поток, пересекающий дорогу. Вода была такой чистой и прозрачной, что просвечивали самые мелкие камушки на дне. Потом начинался пыльный проселок, ведущий в деревню, по обе стороны проселка стеной стояла кукуруза.

В огороженных дворах стояли двухэтажные деревянные дома — оды. Из какой-то подворотни выскочил пес и с лаем кинулся за грузовиком. Загорелые ребятишки шумно возились в тени. Деревня оказалась маленькой, на другом конце ее собрались женщины, и даже издали было заметно, что они взволнованы и о чем-то спорят. Машина, подъехав поближе, стала, женщины окружили высокого в соломенной шляпе, как только он выбрался из кабины, и заговорили все разом. Они спрашивали, когда заготовительный пункт заплатит им за ткемали. Высокий отвечал, что скоро. Сван стал снимать с кузова ящики и ставить их на обочину дороги. Там же стояли корзины с ткемали. Высокий наклонился, взял несколько штук, оторвал черенки и снова бросил в корзину.

— Надо отрывать черенки, — стал выговаривать он женщинам.

— Э-э! — зашумели они снова, — ты сначала заплати за те, без черенков, что мы сдали, а потом поговорим о черенках. — Они прыскали, прятались друг за дружку.

— Пересыпьте ткемали в эти ящики, на обратном пути мы взвесим и заберем, — сказал высокий.

— Да, — недовольно загалдели женщины, — вчера нам тоже так сказал шофер и не приехал, вон так и стоят полные ящики…

— Как он мог приехать, если он погиб!

— Что-о?!

— А вот то самое — на Чертовом повороте машина в пропасть сорвалась.

И пошло… Закричали женщины: горе, горе! Высокий со всеми подробностями стал рассказывать об аварии, а женщины не могли представить, что человека, который только вчера проехал здесь и оставил им пустые ящики, нет в живых.

В самом деле, странно, хотя писатель и знал, что в смерти нет ничего странного и необычного. Напротив, было бы странно, если бы люди не умирали. Но все-таки странным и печальным был тот факт, что вчера, на этой самой дороге, среди прекрасной природы проезжал человек, которого сегодня уже нет. А солнце по-прежнему обливает своим жарким сиянием поросшие лесом горы, тянущиеся, покуда достает глаз, и неспокойную реку между горами. И горы, и река выглядят сегодня так же, как вчера, как, может быть, тысячу лет назад, как в те времена, когда они впервые возникли в результате каких-то явлений и изменений в природе, потому что все на этом свете — результат каких-нибудь явлений, действий, сил, условий, которые в свою очередь только суть производные от основной, главной первопричины. Что же она такое, эта первопричина, производящая все остальное? — подумал писатель и окинул взглядом молчаливые зеленые горы, громоздящиеся над рекой, с вершинами, окутанными легкими белыми облаками. Решить этого отвлеченного вопроса писатель не мог и поэтому вернулся к реальности.