Поговорив с Каролисом Вайрасом, я просто ожил. Он знал, что еще несколько дней тому назад вся семья была жива. Теперь, как только фронт передвинется за Велюону, при первой возможности надо съездить туда и забрать их в Каунас…
Пятраса я так и не увидел. Он носился по городу, и найти его будет не просто. Женщина, покормившая меня, рассказала, что он уже раза два побывал во Фреде с какими-то друзьями, но тут же ушел… Разумней всего было бы нам искать машину и добираться до Клангяй…
На следующее утро я ушел побродить по Каунасу. В городе не было не только машин, но и людей. Лишь постепенно, испуганно озираясь, люди возвращались из ближних и дальних деревень, уже освобожденных Красной Армией. Чувствовалось, что они чего-то боятся. Когда я разговорился с ними начистоту, выяснилось, что пропаганда гитлеровцев и литовских националистов за эти несколько лет сумела даже некоторых интеллигентов убедить в страшных вещах: что монголы (непременно монголы!), придя в Литву, будут расстреливать всех и резать, а если и не убьют, то отрежут уши и носы, повытягивают жилы. Смешно было слушать всю эту чушь, но я заметил, что далеко не всегда удавалось мне убедить своих собеседников.
Я бродил по пустому, неприветливому городу, такому же зеленому и прекрасному в обрамлении лесов, омываемому живописными реками. Встретил профессоров, — первым, кажется, медика Пранаса Мажилиса{170}, который рассказывал, что его в годы оккупации выгнали из университета и теперь он первым встретил Красную Армию. Свернув с Лайсвес-аллеи мимо гостиницы «Лиетува», я сразу же увидел наш Дом писателей, половина которого обрушилась. Наверху в чьей-то квартире виднелся рояль, в других комнатах стояли столы, кровати, шкафы. Здесь до войны жили Цвирка, Корсакас, Марцинкявичюс, Бинкис, Ева Симонайтите…
Встретил знакомых, вернувшихся из Москвы. Нет, транспорта ни у кого не было! И я, переправившись на пароме на другую сторону Нерис, оказался в Вилиямполе. Остановился у дороги, ведущей вдоль реки в Велюону и дальше, и принялся ждать машину. Прождал несколько часов, но машин все не было. Редкие грузовики поднимались по Жемайтийскому шоссе. В Вилиямполе тоже было пусто. Кто-то сказал, что дальше, слева, гитлеровцы, отступая из Каунаса, уничтожали евреев. Пройдя несколько кварталов, я действительно увидел обгоревшие дома, в подвалах которых все еще лежали трупы недавно убитых людей. В одном из подвалов стоял стол, на нем — большой бронзовый семисвечник и навалившийся на стол мертвый седой старик. Из подвалов несло сладковатым трупным духом.
Я вернулся в город. Решил проведать брата Пиюса, который жил в конце Жалякальниса, недалеко от клинической больницы. Жалякальнис тоже казался вымершим. Какая-то баба едва волочила узел с одеялами и бельем. Когда я спросил, откуда она это несет, она посмотрела на меня жадными, злобными, чуть испуганными глазами:
— Барин, идите в больницу, оттуда несут, кто только желает…
— Послушайте, разве можно!.. — крикнул я, а баба принялась оправдываться:
— Барин, да вы не подумайте, ей-богу, я честная шпикулянтка… Я за всю войну никакой политикой… Я честная шпикулянтка…
И потащилась со своей ношей дальше.
Какие-то типы взламывали чужие двери, из окон подавали ковры, посуду, стулья, другие грузили все это на тележки. Работали основательно, стараясь кончить свои грязные дела, пока не появилась милиция или солдаты.
Квартира брата была заперта. Незнакомая соседка объяснила, что брат с семьей перед боями уехал в деревню, может быть на родину, и не вернулся. Квартира пока ещё не ограблена — кто-то ее стережет.
Я снова вернулся в центр. Солнце было в зените. Окна многих магазинов только что выбили. Незнакомые люди копошились внутри, дети несли в охапках коробки с немецкими надписями — эрзац-мед и стиральный порошок. Зачем они детям? В городе снова встретил Каролиса Вайраса. Оба кое-как переправились через Неман у взорванного моста и пешком по Мариямпольскому шоссе поднялись в гору. У «Майстаса» остановился военный грузовик. Белокурый шофер утомленными, горячечными глазами посмотрел на меня, на мое удостоверение корреспондента «Правды». Сказал, что едет на фронт. Хотя штатских перевозить запрещено, для меня, как корреспондента, и моего спутника сделает исключение. Мы взобрались в кузов, и грузовик тут же свернул на дорогу, которая идет по левому берегу Немана на запад.
Ехали мы довольно быстро. Изредка за деревьями виднелась голубая лента реки, потом шоссе удалялось от Немана, и грузовик с грохотом несся мимо кустов и деревьев. Окрестности здесь тоже почти не пострадали — лишь изредка появлялись сожженные хутора. Но людей нигде не видно — поля пустые, кругом ни души. Далеко на западе гремели орудия — то вроде замолкнут, то зарокочут снова. В Качергине мы переночевали. Утром нашли другую машину, груженную артиллерийскими снарядами. На той стороне Немана показалась Вилькия, высокое городище Серяджюса… За Серяджюсом самолет на бреющем полете пронесся над нами, пустив несколько очередей. Шофер рулил дальше, только выругался:
— Эх, сволочь, метит в нашу машину…
— Не лучше ли остановиться? — спросил я.
— Что вы говорите? Я и так опаздываю: утром надо было быть на месте…
К счастью, ни одна пуля машину не задела, снаряды не взорвались, самолет куда-то исчез… Вдалеке возникла Велюона. Еще не доехав до нее, мы разглядели на берегу лодку и, поблагодарив шофера, сошли, надеясь переправиться на другую сторону Немана.
Грузовик уехал. Мы вдвоем остались на берегу. Можно было столкнуть лодку с берега, но нигде не было весел. Раздумывая, что бы тут предпринять, в крохотной заводи мы увидели качающийся у берега труп. Мертвец был в штатском, он лежал ничком в воде, лица не было видно, и вода омывала длинные темные волосы…
Через полчаса мы увидели мальчика, идущего к нам из дома, стоящего поодаль от берега. Он храбро нес на плечах весла и еще издали кричал нам:
— На тот берег не хотите?
Вскоре мы оказались за Неманом, недалеко от деревни Клангяй. Мальчик сказал, что знает всех жителей Клангяй. Каролис Вайрас всучил ему несколько марок — мальчик сказал нам, что работает не ради денег… В их деревне все в порядке, только людей гораздо меньше, чем до войны… А брат скоро вернется из партизан…
— А если погиб?
— Его друг был у нас, сказал, что жив-здоров, — весело ответил мальчик, доверчиво глядя на меня.
Мы поднимались по проселочной дороге в Клангяй. С каждым шагом росло наше волнение, — казалось, дороге нет конца. Женщина, которую мы встретили на холме, сказала, что хорошо знает моих жену и сына. Они жили у Станюлисов. В деревне боялись, как бы немцы, отступая, не расстреляли всех и не сожгли изб, все сидели во время стрельбы в погребах, но теперь, слава богу, все обошлось… И здесь на западе был слышен гул орудий, — правда, чуть послабее, чем на той стороне Немана… Женщина сказала, что немцы теперь уже не вернутся, и побежала вниз с горы, неотложные дела гнали ее в Серяджюс.
Мы вошли во двор Станюлисов. Старуха встретила нас и сразу узнала меня, хоть ни разу не видела.
— А Юлите (мою жену она почему-то называла Юлите) так ждала, так ждала… Ах, здесь такой офицер был из Каунаса, рассказывал, что вы уже в Вильнюсе… И Томукас радовался. Такой смышленый мальчик, бывало, читает и читает все книги, какие только найдет в деревне…
Она отвела нас в чистую комнату, где еще недавно жили мои близкие, хотела угостить простоквашей, но я не мог терять ни минуты.
— Уже с утра они ждали со всеми вещами, хотя сколько там этих вещей, боже ты мой… у дороги, внизу… Наверно, взял кто-нибудь в машину, вот и уехали… Куда уехали? Домой, куда же еще?
И старуха поставила передо мной тарелку холодной простокваши и положила кусочек хлеба.
Оставив в деревне Каролиса Вайраса (он искал продукты), я чуть ли не бегом отправился обратно на дорогу. Через несколько минут я увидел, что с запада едет грузовик. Шофер спросил у меня дорогу на Арёгалу. Я объяснил, как мог. Шофер махнул мне, чтобы я забирался в кузов. В кузове я увидел лежащих раненых солдат. Они были обмотаны кровавыми бинтами и тяжело стонали. Найдя свободное местечко, я съежился в углу, и машина по незнакомой дороге стала подниматься в гору, удаляясь от Немана.
