Пожив месяц-другой в деревне, я, если по Неману ходили пароходы, возвращалась в Каунас. В Каунасе все труднее было с едой. Но тут на помощь пришли твои родные, особенно сестра Забеле Черникене. Она часто присылала нам из Виштитиса продукты. Как-то мы даже сами решили съездить туда. Мы пожили в твоем родном доме, проведали твою сестру Кастанцию в деревне Рекетия и задержались у Забеле над озером Виштитис. Твоя мама баловала нас, как могла. Все жалели нас, говорили о тебе, строили догадки, суждено ли им тебя еще когда-нибудь увидеть…

Так тянулись годы оккупации. Долгое время мы слышали о необыкновенных успехах немцев на фронтах, но их поражение под Москвой показало, что не все их слова соответствуют истине. Оккупанты начали собирать теплые вещи для солдат. Некоторые дамочки из Фреды, жены бывших сметоновских офицеров, тащили немцам дорогие шубы своих мужей. Те, кто победнее, должны были жертвовать чулки, перчатки или хотя бы шапку. После Сталинграда немцы совсем повесили носы, — стало ясно, что до победы далеко… Но на вокзале люди все же видели зимой вагоны, набитые замерзшими русскими военнопленными. Во Фреде находился лагерь военнопленных. Всех потрясло известие, что немцы застрелили соседского парня Тамошюнаса, который подал кочан капусты изголодавшимся пленным. Даже те, кто всегда старался держаться подальше от политики, все яснее видели звериный характер германского фашизма. Преследование евреев и массовые убийства вызывали все большее возмущение.

Не только немцы, но и их холуи чувствовали себя все более беспокойно. Много было разговоров о союзниках СССР, сопротивлении гитлеровцам в различных оккупированных странах; фронт все приближался к Литве. Немало убийц, а вместе с ними и ни в чем не провинившихся, запуганных людей собирались удирать на Запад…

Я не могу не вспомнить добрым словом Казиса Боруту, который несколько раз заходил к нам, подолгу разговаривал со мной и играл с детьми, очень радовался, когда Томас читал ему его стихи. Он успокаивал меня и утешал, и его доброты, человечности я не забуду никогда. К нам захаживал и бывший директор «Сакаласа» Антанас Кнюкшта. Он особенно жалел Андрюкаса, носил для него подарки, предлагал денежную помощь, говоря, что рассчитается с Пятрасом, когда тот вернется в освобожденную Литву.

Очень тепло поздоровался со мной Альбянас Жукаускас, с которым я встретилась на улице. Он сказал, жалеет, что в начале войны не успел уйти из Литвы… В самом конце оккупации во Фреде побывали Алексис Хургинас{180} и Генрикас Радаускас{181}. Это все люди, которые, кажется, желали нам только добра…

Фронт приближался к Литве, и стали появляться различные слухи. Одни говорили, что немцы где-то у Даугавы построили такие укрепления, что их не осилит советское оружие. Другие твердили, что могущество немцев сломлено и что они без оглядки удирают на запад. Немецкие прислужники через газеты и устно разглагольствовали, что Красная Армия, в которой служат почти одни монголы, будет резать всех подряд, в первую очередь детей. Испугавшись уличных боев в Каунасе, я снова уехала в деревню. В последнее время я перебралась в Клангяй к Казису Станюлису, положительному, мягкому, советски настроенному человеку. С приближением фронта он просто ожил. Немецкой пропаганде не верил. У своего дома долго строил прочное убежище, в котором мы могли бы спрятаться, если бы начались бои вокруг — я с детьми и он со своей старой матерью. Взяв у кого-то лодку, из Каунаса спустились по Неману мои мама и отец (пароходы по Неману уже не ходили). Разнеслись слухи, что Каунас заминирован и, как только в него войдет Красная Армия, все взлетит в воздух. Но здесь, в глухой деревне, на опушке леса, далеко от большака, идущего по берегу Немана, под опекой Станюлиса, мы чувствовали себя в безопасности.

На востоке горел Серяджюс. Вдалеке была слышна перестрелка, но трудно понять, в какой стороне. В полях за деревней упало несколько снарядов, но вреда никому не причинили. И вот однажды в деревне появился красноармеец на коне. Он спросил у моей мамы, вылезшей из убежища, когда здесь были немцы. Она ответила, что вчера, требовали бежать на Запад вместе с ними. «Не такой я дурак, чтоб с немцами бежать», — сказал тогда Станюлис и не подумал трогаться с места.

Потом появились несколько красноармейцев с миноискателями. Как всадник, так и саперы вели себя с людьми очень вежливо, ничего не требовали и никому не угрожали. Один из саперов оказался украинцем и тут же подружился с моей мамой, которая выросла на Украине. Фронт совсем незаметно для нас откатился на запад, в сторону Юрбаркаса…

Через день-другой мы увидели лошадку, запряженную в телегу. В телеге сидел Йонас Марцинкявичюс в военной форме, а рядом с ним жена Марите и десятилетний сын… Это были наши старые добрые знакомые. Йонас, сейчас, кажется, корреспондент, прибыл в освобожденный Каунас и тут же выбрался в Серяджюс на поиски семьи. Узнав, что в Клангяй живу и я, он приехал проведать меня. Мы все радовались. Йонас с мужиками из Клангяй опрокинул несколько рюмочек и рассказал, что вы с Пятрасом живы, уже находитесь в Вильнюсе…

Мы рвались домой. Станюлис помог сложить в телегу вещи и привез нас к Неману, к большаку. В сторону Каунаса ехали военные грузовики. Мы упросили взять нас. Через Бабтай мы попали в Каунас, оказались у взорванного железнодорожного вокзала. Ужас нескольких лет, бессонные ночи, тоска, горе подходили к концу… В пустом Каунасе мы первым увидели Пятраса Цвирку, который, не заметив нас, на военной машине промчался мимо. Он не расслышал наших криков… Как мы узнали позднее, он уехал в Клангяй искать нас.

Мы снова жили во Фреде, в доме, где провели столько счастливых дней… Правда, не все. Жена Пятраса Мария все еще находилась в Москве, а Меркелис Рачкаускас — в Клангяй. Война продолжалась, и можно было ждать любых неожиданностей, хотя и того, что мы уже успели пережить, казалось, больше чем достаточно…

Сидя на солнечной террасе дома, гуляя с детьми в саду, проводя вечера при свете керосиновой лампы, мы рассказывали о пережитом и каждый раз вспоминали все новые эпизоды суровых дней, которые уже миновали… И Пятраса, и меня необычайно радовали дети. Пятрас удивлялся бойкости своего сына, его рисункам, а мой декламировал мне стихи, в основном Боруты. Оба мальчика неплохо разбирались в войне и технике. Пятрас на ходу выдумывал детям сказки, которые они слушали с разинутым ртом. Как-то он в шутку заключил пари с семилетним Томасом, что тот пешком дойдет до Вилиямполе и вернется. Мы даже не заметили, как мальчик исчез из Фреды. Его удалось поймать где-то в Алексотасе, далеко от Фреды: он был очень недоволен, что ему не разрешают выиграть пари…

Но во Фреде мы бывали недолго. Надо было думать о еде, о жилье, об одежде. Поэтому бо́льшую часть времени проводили в городе, очень часто на попутных машинах добирались до Вильнюса.

Город, который поначалу казался вымершим, понемногу менялся. Мы встретили некоторых актеров. Как я уже упоминал, из Вильнюса в Каунас перебралась и обосновалась на углу улиц Донелайтиса и Мицкевича редакция газеты «Тарибу Лиетува». Эту газету редактировал старый наш друг Йонас Шимкус, и редакция сразу же стала местом, куда мы заглядывали каждый день, чтобы послушать новости, встретиться с знакомыми и новыми сотрудниками газеты. Пороги здесь обивали не только друзья, но и враги. Я помню, как-то, когда в редакционной комнате сидели Марцинкявичюс и Цвирка, зашел бывший сотрудник фашистской оккупационной прессы и протянул панибратски руку. Руки ему никто не подал. Тогда он начал выражать свое недовольство какими-то неполадками в магазинах и тем, что в городе нельзя разменять крупные советские купюры на деньги помельче, — мол, нет даже копеек, чтобы купить газету. Марцинкявичюс, не выдержав, предложил непрошеному гостю убираться, и тот, не солоно хлебавши, ушел… В редакцию приходили люди, владеющие пером; они писали о зверствах гитлеровцев в Каунасе, приносили проекты того, как наладить разрушенное городское хозяйство — пекарни, столовые, магазины.