— Это конечно, — сказал Шуркус. — Но раз уж фашисты напали, то придется бить до тех пор, пока их не останется ни здесь, ни в Литве. Тогда мы сможем спокойно взяться за другие дела.

Нас ждали запряженные сани. Было темно. Но на небе уже сверкали крупные звезды, и их холодный свет освещал окровавленную землю. В темноте маячила спокойная деревня, были слышны только негромкие разговоры бойцов. На деревенской улице стояли часовые.

В непривычной тишине наши сани выехали из деревни и оказались в заснеженных полях. Я лежал на соломе, глядя на удаляющуюся деревню, и видел, как, прочерчивая дуги в воздухе, летят немецкие трассирующие пули. Рядом со мной сидел красноармеец с автоматом. Когда в воздухе повисло несколько ракет, автоматчик сказал:

— Немцы боятся. Иногда целую ночь жгут ракеты и смотрят, не собираемся ли мы атаковать.

Слева, у деревни, в которой находились фашисты, застрекотал пулемет и тут же захлебнулся. Оттуда снова взмыл рой трассирующих пуль и, прочертив в воздухе дугу, упал на наши позиции.

В полях расползался туман. Стало еще темнее. В тумане скользили сани, доставляя на передовую боеприпасы и провиант. Фыркали лошади, тихонько поскрипывали полозья. Из тумана рядом с дорогой изредка выплывала крупная фигура нашего часового.

— Стой! Пароль…

Услышав ответ, часовой пропускал нас, и лошади бодрой рысцой бежали в сторону деревни, в которой находился командный пункт дивизии.

Там мы застали командира дивизии Феликсаса Балтушиса-Жемайтиса и его замполита Йонаса Мацияускаса.

— Мы уже слышали о ваших приключениях, — с улыбкой сказал командир дивизии. — Оказывается, вы получили боевое крещение. Поздравляю…

— Меня влекло туда профессиональное любопытство. Я собрал немного материала о наших бойцах.

— Отлично! — сказал Мацияускас. — Но, полагаю, вы несколько замерзли. Прошу отужинать.

На столе дымились картофельные оладьи. И здесь, среди старых товарищей, я снова почувствовал себя вдали от фронта, хотя на самом деле мы находились в пяти-шести километрах от передовой. Когда за ужином мы слышали взрывы мин в каком-нибудь километре, они уже никого не волновали.

Потом я отправился спать. Меня уложили на теплую деревенскую печь, и было так хорошо после напряженного дня… В крестьянской избе трещал сверчок, пахло свежим хлебом, и я долго еще слышал голос старой своей знакомой Цили. Она убиралась в комнате и философствовала о поэзии, о Толстом и клубе «Надежда»[17], в котором мы когда-то оба работали. Потом стала напевать. В избе на лавках и на полу спали солдаты. А на дворе ревели тракторы, они тащили грузы, и этот грохот все удалялся, пока я не перестал его слышать.

Где-то еще грохотали яростные сражения… А воины литовских частей собирались на встречу с руководителями республики. В церковь, поврежденную вражескими снарядами, — на сводах можно было различить расплывчатые лики святых, — солдаты прибыли прямо с передовой. Одни стояли, другие сидели у разведенного здесь же костра. Тут же, в церкви, оставались немецкие грузовики, валялись снаряды, каски, а вокруг были бойцы — сильные, суровые, могучие. Величественная картина, словно перед твоими глазами ожили герои прошлого, полные несокрушимой веры в победу. Дух борьбы и решимости излучали красные от бессонницы глаза бойцов.

Замполит Йонас Мацияускас, который с самого начала формирования литовских частей проявил себя как хороший организатор, приветствует гостей, представителей руководства Советской Литвы, и уверяет их в том, что наши воины, доказавшие свою любовь к Родине кровью на поле боя, и впредь будут отважно сражаться за свободу и счастье социалистической отчизны.

После него к воинам обращается Антанас Снечкус.

— В боях с нашим вечным врагом, — говорит он, — литовские бойцы проявили много мужества и геройства. Их имена всегда будут сверкать неугасимой славой. Литовский народ на века запомнит своих верных сынов и дочерей, не пожалевших ни крови, ни жизни для достижения великой победы, освобождения нашей Родины от заклятого врага — немецкого фашизма, точно так же, как он будет помнить и наших отважных партизан, которые сражаются во временно порабощенной Литве.

Снечкус подчеркивает, что для еще более успешной борьбы с врагом надо как можно шире использовать опыт минувших боев.

— Я верю, товарищи, — заканчивает свою речь Снечкус, — что воины, проявившие истинное геройство в тяжелых боях за свободу Родины, с честью выполнят ту задачу, которую перед нашей Красной Армией поставил главнокомандующий.

После него выступает Мечис Гедвилас:

— Наш народ сотни лет сражается с коварным и страшным врагом. Много драгоценной крови пролито в этой борьбе, которую сейчас вместе со всеми советскими людьми продолжаете вы, лучшие сыны и дочери Литвы. Так поднимем еще выше знамя борьбы за свободу, на котором никогда не поблекнут имена героев. Имена бойцов нашей национальной дивизии литовский народ золотыми буквами запишет в свою историю, о их подвигах узнают наши братья на порабощенной родине, наши партизаны, братья-литовцы за рубежом.

Один за другим выходят вперед воины. Они рассказывают, как сражались отдельные части. Мацкявичюс и М. Слизявичюс рассказывают, как их батареи громили своим огнем врага.

— В бой нас вели слезы жен, братьев и отцов, кровь детей, пролитая фашистскими палачами в Паланге, и нас радует каждый выстрел, метко разящий врага, — говорит Мацкявичюс.

Леонавичюс, Тамше, Александравичюс и другие ярко говорят о героизме наших воинов, рассказывают, как многие сражались до последней капли крови, не покидали поле боя после ранения, помогали товарищам в критическую минуту.

— В предстоящих сражениях мы будем драться, как дрались наши товарищи. Мы будем равняться на лучших из нас. Будем бить врага так, чтобы он почувствовал всю силу нашей ненависти, — говорят они.

От лица молодых писателей дивизии выступает Викторас Валайтис.

— Писатели в Отечественную войну сражаются не только пером. Целый ряд начинающих писателей до конца не выпускали оружия из рук. Погибли Кирстукас, Глухас, Иохелис, а Варякоис, Жуклис и другие ранены, но, поправившись, снова возьмут оружие.

Йонас Марцинкявичюс говорит:

— Наша борьба — всего лишь звено многовековой борьбы нашего народа против немецких захватчиков. Я знаю вас всех, друзья! Я видел, как вы учились бить врага, видел, с каким невиданным геройством, отвагой и упорством сражались с ним. Слава смелым сынам нашего народа! За счастье и честь нашего народа — вперед, к разгрому фашизма!

Речь каждого из выступавших сопровождалась бурными аплодисментами.

Когда бойцы расходились с митинга, погожий мартовский день вое еще был наполнен разрывами мин, стрельбой орудий и трескотней пулеметов. Предстояли новые тяжелые бои.

Таял почерневший снег. Туман стлался над колесами грузовиков, обволакивал стволы деревьев, иссеченные гранатами и минами. Вечером светила мутная луна, но ночью она исчезала за пеленой облаков, и в кромешной темноте маячили машины — фантастические, огромные. Медленно брели запряженные в сани лошади, тракторы с рычаньем тащили орудия. После продолжительных боев наши части получили приказ отойти на отдых во второй эшелон. Сегодня ночью их сменяли свежие войска. В окопах оставалось только прикрытие — оно уйдет с передовой, когда их сменят бойцы другой дивизии.

Ночь темна, хоть глаз коли. Туман не дает врагу наблюдать за движением на дорогах. Он заботливо скрыл наших бойцов, шагающих небольшими группами, сидящих на орудийных лафетах, на полевых кухнях, на тяжело груженных санях. Изредка слышен храп лошади, рев трактора; нескончаемым потоком движутся в мутном тумане машины, сани, орудия, идут бойцы, полузакрыв усталые глаза. Другие спят, прислонясь к стволу дерева. Третьи греются и сушат мокрую одежду у небольших костров в разрушенных домах.