— В любую ночь в дверь могли постучаться агенты гестапо. Если попадешь к ним в лапы — смерть, концлагерь или сумасшедший дом. Веревка — хорошая штука. Она нужна не только тогда, когда человек решил повеситься. Ею можно воспользоваться и когда надо спуститься с третьего этажа, спасаясь от гестапо.

— Она пригодится еще и для Гитлера, — добавил я.

Следы хозяйничанья немцев в городе были так многочисленны, что казалось, нужны будут десятилетия, чтобы устранить их. Особенно пострадал центр. На главной улице не больше половины уцелевших домов. Но Красной Армии удалось почти сразу выбить врага из Антакальниса и старого города, поэтому осталось неразрушенным и несожженным все самое дорогое для литовского народа. Уцелели университет, Академия наук, Литовское научное общество в Антакальнисе, основанное Басанавичюсом, уцелели все замечательные соборы Вильнюса — св. Анны, св. Петра и Павла, св. Иоанна, Кафедральный, Бернардинский, здание старой ратуши и другие достопримечательности. Вильнюс был изранен, изувечен, но прекрасен, как всегда.

В городе почти не осталось жителей. Сто тысяч человек погибло во рвах Панеряй. Других перед началом боев фашисты хватали в квартирах и загоняли в подвалы. В подвал под зданием больничных касс на улице Гедиминаса были согнаны сотни вильнюсцев. За четыре дня, которые провели там люди, некоторые умерли от удушья, другие сошли с ума. Их спас советский партизан, убивший нациста, который собирался взорвать убежище. В Лукишкской тюрьме обнаружили много трупов. В кинотеатр «Пан» немцы согнали пятьсот человек и подожгли дом. Спаслись наши знакомые профессора Вильнюсского университета — К. Белюкас{163}, Ю. Бальджюс, Л. Карсавин и В. Сеземан.

Мы узнали, что погиб не успевший эвакуироваться в начале войны нарком коммунального хозяйства Валерионас Книва{164}. Лучшего литовского хирурга, специалиста с мировым именем, профессора Владаса Кузму, как рассказывали, немцы замучали, заставив его работать без отдыха. Балиса Сруогу вывезли в концлагерь.

Многим литовским интеллигентам пришлось побывать в застенках гестапо. Некоторые из них психически заболели, другие лишь случайно остались в живых. Гестапо долго содержало в концлагере одного из самых талантливых поэтов Литвы — Теофилиса Тильвитиса.

Для литовской интеллигенции были созданы невыносимые условия. Писатели, журналисты, профессора работали счетоводами, писарями, кладовщиками. Каждый, кто не пожелал сотрудничать с оккупантами, страшился за свою свободу и жизнь. Видных людей принуждали делать заявления против Советской власти в специальных изданиях. Таким образом от некоторых интеллигентов были получены заявления, которые все равно не спасли их от террора. Видные представители науки и искусства укрывались в глухих деревнях и лесах.

Террор проявлялся и в виде особой «опеки» над искусством. Когда в 1942 году в Каунасе была устроена выставка литовских художников, на нее явились агенты «Пропагандаштаффеля» и приказали выбросить картины многих художников. Вильнюсский гебитскомиссар палач Хингст разорил Вильнюсский музей, обставив музейной мебелью свою квартиру, довольно много вещей он увез в Германию. Вузы были закрыты, зато на улице Субачяус действовал большой публичный дом.

Во время массовых убийств евреев ужас и отвращение к фашистам охватили добродушный литовский народ. За помощь евреям была арестована и подверглась пыткам вильнюсская общественница Она Шимайте. (Тогда мы слышали, и даже сообщали в печати, что она погибла, но позднее оказалось, что эта замечательная женщина, близкая подруга Саломеи Нерис, осталась в живых. Недавно она умерла в Париже.) Многие литовские интеллигенты, рабочие и крестьяне спасали жизнь приговоренных к смерти людей. Мы узнали, что Антанас Венуолис{165} взял на воспитание крохотную русскую девочку, которую везли немцы (кажется, она выпала из повозки). Таких случаев, когда литовцы брали к себе детей других национальностей, было много, и они показывали гуманизм нашей нации.

Несмотря на неслыханный террор, подавляющая часть литовской интеллигенции различными способами боролась против оккупантов. Немцы не раз пытались мобилизовать литовцев в армию. Ни одна из этих мобилизаций не принесла плодов. Тогда все бешенство фашистов обрушилось на интеллигенцию в Каунасе и Вильнюсе. Подверглись арестам целый ряд ученых, профессоров и преподавателей. Они попали в концлагерь.

Особенно свирепствовали оккупанты, почувствовав, что дни их господства в Вильнюсе и во всей Советской Литве сочтены. Под Вильнюсом начали сооружать укрепления. На работы сгоняли людей разного возраста, даже больных. Многих мужчин, согнанных на работы, так и не дождались домой. Их насильно одели в немецкую форму и угнали в сторону фронта. Другие люди, строившие укрепления, разбежались.

Поначалу город казался вымершим. Изредка увидишь старушку, несущую уцелевшие вещи из разрушенного дома, иногда увидишь семью с пожитками, возвращающуюся из-за города. Но в столице уже обосновались центральные учреждения — Совет Народных Комиссаров, наркоматы, редакции… Жизнь налаживалась.

После освобождения города председателем горисполкома был назначен М. Шумаускас. По его указанию наши партизаны (несколько десятков отрядов участвовало в освобождении Вильнюса) стали помогать хоронить трупы, расчищать улицы.

Вильнюс стал тыловым городом. На предприятия начали возвращаться рабочие. Людей прибывало. Учреждения были полны посетителей — все жители хотели включиться в дело восстановления Вильнюса. Особенно повышали настроение вести о только что освобожденных городах и населенных пунктах Литвы. Красная Армия приближалась к западной границе Литвы — к западной границе Советского Союза. Указатели на шоссе показывали дорогу на Каунас и на Кенигсберг.

Не раз ночью, когда мы спали в комнате Мечиса Булаки, в городе раздавался лай зениток — они отгоняли от города немецкие самолеты. Гулкий двор во много раз увеличивал звук выстрелов, и они раздавались громом — по спине бегали мурашки. Несколько раз во время воздушной тревоги мы спускались в убежище во дворе. Но вскоре привыкли к этому громыханью и уже не вставали с постели, тем более что, набегавшись за день по Вильнюсу, умирали от усталости…

В первые дни в освобожденном Вильнюсе мы видели вооруженных поляков. Это были полувоенные части, подчинявшиеся лондонскому правительству, так называемая «Армия Крайова», одетые во что придется. Они разгуливали по Вильнюсу и, как жаловались нам остававшиеся здесь во время боев вильнюсские литовцы, терроризировали в основном их, а немцам, кажется, особенного вреда не причиняли.

— Знаешь что, — сказал я Цвирке, — могу поручиться, что лондонское правительство вот-вот объявит, что не Красная Армия, а поляки освободили Вильнюс.

— Мне вильнюсцы, которые слушают радио, рассказывали, что так оно и есть… — рассмеялся Пятрас.

Несколько дней спустя этих поляков в Вильнюсе уже не было видно. Одни говорили, что Красная Армия их разоружила, другие — что в лес под Рудининкай приехала Ванда Василевская с другими представителями польской армии, разъяснила цели польской армии и пригласила тех, кто согласен с ней, идти в одну сторону, а тех, кто нет, — в другую. Большинство пошло на сторону польской армии, других разоружили…

С каждым днем мы тревожились все больше и больше. Казалось, все бы отдал, лишь бы быстрей попасть в Каунас и, если позволит судьба, увидеть своих… Но Каунас все еще находился у немцев. Поговаривали, что фронт остановился где-то под Жежмаряй или Румшишкес…

В Каунас! В Каунас!

Люди говорили, что немцы, отступая, взрывают Каунас, а жителей угоняют с собой. Другие рассказывали, что в Каунасе немцев уже нет, что Красная Армия взяла их в клещи и они отступили на запад…