— Как я счастлива, если б ты знал! — говорила она, когда мы встретились. — Квартиру получила на улице Майрониса, довольно плохую, без запора, с выбитыми окнами, но разве это важно? Важно, что уже свободны Вильнюс и Каунас, что скоро свободной станет вся Литва…

— А Палемонас?

— В Палемонас вернуться нет возможности. Наш домик ограбили подчистую — ни окон, ни дверей, ни одного предмета мебели… А жить-то ведь надо…

Некоторое время спустя поэтесса со своим мужем Бернардасом Бучасом{188} поселилась в Каунасе, в Жалякальнисе, на улице Дайнавос.

Я не раз захаживал сюда к Саломее. В комнатах кое-как была размещена случайная мебель. В одной из комнат скульптор Бучас устраивал свою мастерскую. Было ясно видно, что семья оказалась здесь после кораблекрушения, и все еще не могла прийти в себя.

— Как хорошо дома! — говорила Саломея. — Забот и хлопот больше, чем я думала, но как хорошо чувствовать под ногами родную землю… Только вот многих людей не могу понять, даже узнать. Они стали другими, чем были. Эгоисты, думают только о себе, а послушаешь разговоры — диву даешься, кто им набил голову такой чепухой… Как все было ясно там, в Москве! Там ты знал: вокруг советские люди, твои друзья, а на западе, по ту сторону фронта, — родной край и оккупанты. А тут все смешалось… Кое-кто продался гитлеровцам, иные мечтают о восстановлении сметоновской или другой Литвы… И многие спекулируют, лгут, крадут, клевещут… С каким удовольствием я вспоминаю сейчас Москву, нашу жизнь там…

Поэтесса интересовалась нашими писателями, спрашивала, кто уже вернулся после военных действий в Вильнюс и Каунас. Старалась часто встречаться с ними, выяснять вопросы, которые поставили перед каждым война, оккупация. Потолковав с одним и другим, она нередко с грустью говорила:

— Странное дело… Мы, которые находились в войну на той стороне, понимаем друг друга с полуслова, нам ясны все проблемы нашей нации и ее будущего… А вот поговорила я с поэтом, — она упомянула его имя, — и удивилась — так у него все в голове перемешалось… Никак не поймешь, что он думает и чего хочет…

В Каунас вернулась и Ева Симонайтите. Она радовалась, встретив своих старых друзей — Цвирку и Нерис. В Каунасе уже были София Чюрлёнене-Кимантайте, поэт старшего поколения Адомас Ластас, Казис Якубенас и Йонас Грайчюнас{189}, беллетристы Викторас Катилюс{190} и Казис Янкаускас{191}. Я получил письмо из Меркине, от Юлюса Бутенаса:

Городские власти выделили для писателей неплохое помещение — красивый дом бывшего премьер-министра Юозаса Тубялиса в Жалякальнисе. Вместе с Цвиркой мы осмотрели дом, и он показался нам подходящим, хотя со стен были содраны шелковые обои, с окон сорваны занавеси, мебель растащена. «Ничего, — думали мы, — мебель наберем в брошенных квартирах, найдем другие занавески…» В двух свободных комнатах мы поселили и Еву Симонайтите, оставшуюся без жилья. Увы, оказалось, что получить любой пустяк гораздо труднее, чем думалось поначалу. Мы несколько раз собирались здесь, одни сидели на подоконниках, другие стояли. Разговоры вязались с трудом и были нелегкими…

Видя, что с домом Тубялиса хлопот не оберешься, мы получили для писателей дом на улице Траку. Здесь находилось несколько пустых квартир, и в одну мы поселили семью Каролиса Вайраса, а другая досталась каунасскому филиалу Союза писателей, как мы его назвали.

Хоть и с трудом, наша печать крепчала. В конце августа вышел первый номер журнала «Яуную грятос» («Ряды молодых»). Среди сотрудников журнала было много товарищей, которые всю войну несли на своих плечах литовскую литературу. Редактором числился Пятрас Цвирка, но больше всего работал Э. Межелайтис. Журнал был напечатан на плохой бумаге, но все-таки он олицетворял собой жизнеспособность нашей культуры. Вскоре должен был выйти первый номер «Пяргале».

В начале октября в Вильнюс вернулся Винцас Миколайтис-Путинас. Его привез один из сотрудников редакции «Тиесы», посланный с «виллисом» в Биржай. Трудно представить нашу радость, когда мы снова встретили бывшего своего профессора и большого поэта, которого, несмотря на разницу в убеждениях, всегда уважали и любили. Путинас приехал в Вильнюс с большой бородой, которая, по общему мнению, ему шла. Мы знали о его поведении во время оккупации, о его растерянности, метаниях, о не вышедшей из печати книге стихов, в которой были и антисоветские строфы. Нам хотелось, чтобы этот большой талант, искренний и все принимающий глубоко к сердцу человек, антифашистские стихи «Зима» которого дошли до нас в Москву, теперь, в вихре конца войны, не погиб бы напрасно, втянувшись в какие-либо антисоветские козни. Свою роль, по-видимому, сыграло дружеское письмо Корсакаса, посланное еще в конце августа в деревню, где жил Путинас, и его посещение Миколайтиса-Путинаса, а также и та теплая атмосфера, которой постарались окружить его мы, писатели, жившие в Вильнюсе и Каунасе. В первых числах ноября снова начал работу Вильнюсский университет, закрытый гитлеровцами. Историко-филологическим факультетом стал руководить профессор Йонас Вабалас-Гудайтис{192}, а в числе его сотрудников оказался и Миколайтис-Путинас. Это, без сомнения, оказалось большой победой нашей возрождающейся национальной культуры. Свою квартиру на улице Тауро Путинас нашел разграбленной и поселился по соседству, в бывшей квартире Креве. Здесь я не раз бывал у него в конце войны и в послевоенные годы и беседовал о делах, касающихся нашей культуры и литературы. Мы радовались тому, что видный писатель, вернувшийся в Вильнюс, приветствовал через газету «Тиеса» разрушенную, искалеченную, но поднявшуюся для новой жизни отчизну Литву:

Это был искренний голос патриота, полный страдания и силы. В последующие годы, подвергнув искренней переоценке прошлое, судьбу нашей нации и ее перспективы на будущее, Миколайтис-Путинас, как известно, встал в ряды советской литературы и создал целый ряд значительных произведений…