Как только мы из Вязьмы вернулись на Московское шоссе, нас остановил военный патруль. Теперь нас проверяли каждые пять километров. Мы благополучно добрались до Можайской дороги. Я вспомнил, что под этим городом когда-то проходила знаменитая Бородинская битва; в какой-то книге я видел даже изображение памятника в честь этой битвы. Где же состоится решающее сражение между Гитлером и Красной Армией, которое определит судьбу войны? Ни один человек на нашей планете не мог тогда этого сказать…

Машина стала выходить из строя, мотор чихал. Дорога от шоссе до Можайска была на удивление плохой — рытвина на рытвине. Хорошо, что давно не было дождя и земля высохла, а то бы сразу застряли. Несколько раз шофер копался в моторе, но машина снова чихала, останавливалась, и мы с великим трудом добрались до Можайска и затормозили у каменного здания местного комитета партии.

Секретарь был занят. Только через добрый час он принял нас в солнечном кабинете. Узнав, кто мы и что мы голодны (в Вязьме мы не успели позавтракать), сам через весь городок повел нас в столовую. Секретарь был молодой, симпатичный, но очень озабоченный и, как и другие ответственные работники, встреченные нами, невыспавшийся. Когда я начал рассказывать, что мы испытали по пути от Вильнюса, он негромко сказал:

— Не надо вызывать панику… Люди сейчас так встревожены…

Мы продолжали разговаривать шепотом, хотя рядом никого и не было — каждый шел, не обращая на нас внимания. Слышались жалобы, что в городе не достать хлеба, что куда-то не идут автобусы, что люди ждут их уже который час…

И тут мы увидели необычную картину. Через площадь городка (Можайск скорее не город, а городок — здесь тоже большей частью дома деревянные) два красноармейца, выставив винтовки, куда-то ведут… немца! Да, самого что ни на есть немца, в зеленой солдатской форме, простоволосого, бледного, нахально глядящего холодными стальными глазами вперед. Весь вид солдата, кажется, так и говорил: «Можете делать со мной что хотите, но армию Гитлера вам не остановить… Сами видите, мы уже почти в Москве…»

В Можайске в этот час, чуть ли не на пятый день войны, увидеть немца в полной форме — было невероятно. Немного позднее мы узнали, что где-то в окрестностях Можайска был сброшен немецкий десант. Можайск тогда находился в глубоком тылу, и, видно, гитлеровское руководство добивалось прежде всего психологического эффекта: немецкие солдаты в боевой форме, появившиеся чуть ли не в пригородах Москвы (отсюда до столицы километров сто, не больше), должны были вызвать панику. Не знаю, какой была судьба других десантников. Полагаю, что паники они не вызвали, погибли или укрылись в лесах, где тоже вряд ли долго продержались. Так или иначе, это был первый немец, которого я видел в эту войну… Лет одиннадцать или двенадцать до этого, по пути в Альпы, в Баварии, на железнодорожном полустанке, я видел первого нациста — кривоногого, лысого. Тогда он показывал нам свастику, на всякий случай спрятанную под лацканом пиджака, и объяснял, кто он такой, — настанет время, и его единомышленники-де перебьют евреев и «поставят на место» Францию… Без сомнения, ни ему, ни нам тогда не приходило в голову, что́ может случиться через десять с лишним лет. Гитлеровец в Можайске вызывал сотни мыслей, вопросов, переворачивал вверх ногами все наше понимание войны, военной психологии…

Наша машина, увы, отказалась нам служить. Чтоб починить ее, понадобилось бы два, а то и три дня (в ремонтных мастерских не хватало рабочих). Долго раздумывали, что делать, и решили: оставить машину в ведении секретаря горкома, взяв у него расписку, а до Москвы добираться поездом. Секретарь, относившийся к нам дружески, позаботился, чтобы нас усадили в вагон. В поезде ехали рабочие и возвращались домой задержавшиеся в Можайске и других подмосковных поселках дачники, москвичи и люди, приезжавшие сюда по делам. В вагоне все сидели мрачные, с нами почти никто не заговаривал, а если кто и спрашивал, то мы помнили указание можайского секретаря «не вызывать паники» и не рассказывали случайным встречным переживания последних дней.

Люди толковали о своей работе, родственниках, о прерванном отпуске. Молодая красивая женщина рассказывала, сидя в углу купе, что ей надо вернуться в Москву, а оттуда ехать к мужу в Брест, на границу Польши. Кто-то сказал, что она опоздала — Брест уже заняли немцы. Что ж, если не в Бресте, то где-нибудь в Белоруссии она непременно найдет мужа!

— Эх, девица, — сказал бородатый старик, — говоришь ты как младенец. Думаешь, твой муж сидит и ждет, пока ты приедешь?.. Война, понимать надо!

Женщина смахнула краешком платка слезу и тяжело вздохнула.

— Хорошо еще, детей у нас нет…

Чернявый парень в спецовке объяснял пассажирам:

— У немцев же бензину не хватает. Нечего в моторы заливать… А мотор без горючего работать не будет…

— Горючего, горючего… Горючее у них теперь синтетическое… — сказал усатый интеллигентный человек.

Парень расхохотался.

— Чепуха, дядя!.. На синтетическом далеко не уедешь…

Одни поддерживали парня, другие — усача. За разговором явно таились два мнения: одни не верили или не хотели верить в мощь немцев, другие понимали, что с ними нелегко будет справиться. Но прямо никто не выражал своих мыслей, особенно мысли о том, что немцы сильны.

— А ягод-то, ягод в лесу! — напевно сказала женщина, приоткрыв свою корзинку. — Просто одна к одной…

— Тоже нашли чем заняться — ягоды собирают! — снова заговорил усач. — Окопы рыть, готовиться к возможным неожиданностям…

— Без паники, без паники, папаша! — откликнулся парень в спецовке.

Усач замолчал, плюнул в открытое окно и, вытащив из кармана жестяной портсигар, в котором находились курительная бумага и табак, принялся скручивать цигарку.

Поезд шел нормальной скоростью, останавливался на многочисленных полустанках пригородов Москвы. Одни пассажиры выходили, другие заходили в поезд. Наконец мы оказались да уже знакомом нам Белорусском вокзале.

В Москве на первый взгляд вроде ничего не изменилось. Но только на первый взгляд. На вокзалах в поезда, идущие на запад, садились солдаты. Вагоны товарные. Из открытых дверей глядели серьезные, суровые лица солдат. Мрачно играла гармонь. Не надеясь найти на площади такси, мы спустились в метро. Давка была гораздо больше, чем раньше в ранний вечерний час. Люди серьезнее, никто не улыбался, не шутил, каждый думал тяжелую думу. Приехав в центр, мы пересели на другую линию и вышли на знакомой Арбатской станции. Отсюда недалеко улица Воровского и наше Постоянное представительство при Совете Народных Комиссаров СССР — красивый двухэтажный дом, в котором я впервые оказался в 1936 году, когда мы приезжали в Москву, — прием давал посол Литвы Юргис Балтрушайтис. Прошло всего пять лет… Изменился строй в Литве, Балтрушайтис еще раньше ушел в отставку и уехал к сыну в Париж, и вот теперь я снова в Москве — человек, который неизвестно когда увидит снова любимых людей и родную землю…

Багажа у нас не было, мы пешком добрались от метро до цели своего путешествия. По Арбатской площади шагали солдаты в полном снаряжении, мимо с шумом проезжали набитые битком трамваи. На углу улицы мы заметили первые плакаты военного времени: на одном красноармеец протыкал штыком крысу — Гитлера, на другом Родина-мать просила своих детей защитить ее…

Мы вошли в здание Постпредства. Постпредом был мой знакомый Повилас Ротомскис{109}, человек моих лет. Когда-то, еще до советского времени, я встречался с ним в Каунасе, в книжной лавке прогрессивных учителей, где он, коммунист, вышедший из тюрьмы, работал продавцом. Я знал его и как переводчика рассказов Максима Горького и романа Эптона Синклера «Автомобильный король». Ротомскис и его жена Тамара нас, первых беженцев из Литвы, встретили очень душевно, выделили две комнаты и вкусно покормили. За ужином в комнате своего хозяина мы на минуту как бы забыли трагическое состояние Литвы и даже всей страны. Нет, забывать об этом нельзя было ни на мгновение. Мы рассказывали Ротомскисам, как узнали в Литве про войну, как бомбежка застала нас в Минске, как горел весь город… От них же мы узнали очень мало нового. Было ясно, что немцы, нарушив пакт о ненападении, внезапно атаковали нас и местами глубоко вторглись на нашу территорию. Никто точно не знал, где идут бои, какие города уже оккупированы гитлеровцами. Ротомскис сказал, что и в Москве царит невеселое настроение; это совершенно понятно — многие москвичи уже сражаются на фронтах, многие досрочно призваны в армию, и их семьи волнуются о близких. Все знают, что на страну напал сильный и коварный враг, но никто не сомневается в том, что он будет разгромлен и изгнан. Конечно, думать, что это случится в ближайшие недели или месяцы, — наивно. Война, по-видимому, окажется затяжной и тяжелой. С нашим правительством в Каунасе связь прервалась в первый же день войны, и у Ротомскиса не было никаких сведений о судьбе руководящих товарищей, наших писателей и деятелей искусства. Мы были первыми беженцами из Литвы, которым на шестой день войны, то есть 27 июня, удалось добраться до Москвы.