Вторым моим заместителем еще во времена министерства стал Людас Гира. Его назначили без моего ведома. Как и Юозас Жюгжда, он был гораздо старше меня. Но если Жюгжда был профессиональным педагогом, то Гира никогда не сталкивался с этой работой. Как известно, он был одним из виднейших поэтов, публицистов, критиков, редакторов своего времени, а последние несколько лет в буржуазном министерстве просвещения работал секретарем комиссии по изданию книг. Людас Гира — человек чрезвычайно подвижной, всегда полный инициативы, идей. Политически это тоже весьма своеобразная личность. Он много лет в своих сочинениях восхвалял действительность буржуазной Литвы. Но в последние годы политические и идейные взгляды Гиры претерпели заметные изменения. В стихах, статьях и выступлениях он начал критиковать буржуазию, ее «патриотизм», ее своекорыстие и продажность. Гира несколько раз побывал в Советском Союзе, и это оказало на него огромное влияние. Далеко не все левые тогда верили в прогрессивность Людаса Гиры и устойчивость его взглядов. Но, видно, переоценка идеологических ценностей в сознании писателя оказалась серьезной и глубокой. Чем дальше, тем больше он симпатизировал Советскому Союзу. Это совершенно понятно на фоне полевения литовской интеллигенции, если вспомнить об угрозе нацизма с Запада, о политическом гнете в самой Литве, о полном бессилии буржуазной Литвы перед лицом шантажа панской Польши и гитлеровской Германии.

(Насколько Гира в свое время был популярным, признанным поэтом и деятелем, настолько он становился все более ненавистным человеком для буржуазии. Так и не сделав карьеры, не заняв высокого и хорошо оплачиваемого места, не приобретя поместий или домов, Гира среди своих разбогатевших друзей и приятелей молодости все время оставался своеобразным отверженным, измученным долгами. А теперь этот отверженный не просто открыто не соглашался со старым режимом, но и занял позиции, резко противоположные всему буржуазному строю. Людас Гира слишком известная личность, и с ней не так уж легко бывало справиться административными мерами. На его полевение реакция смотрела как на предательство интересов и идеалов буржуазии. Особенно яростно нападали на Людаса Гиру литовские националисты в своей печати в годы гитлеровской оккупации, да и после войны, в эмиграции. Считая себя, как и когда-то, истинными и единственными патриотами Литвы, эти людишки легче «признали» людей, давно известных своими антибуржуазными взглядами, чем Гиру, который прежде был с ними в одном лагере. Брань в адрес этого поэта, внесшего крупный вклад в нашу культуру, не смолкает до сих пор.)

Людас Гира не очень-то подходил для административной работы. Он не отличался ни методичностью, ни настойчивостью, когда надо было проводить четкую линию. Правда, и здесь у него не было недостатка ни в идеях, ни в планах. Мы поручили ему организовать образование взрослых. Задача была ясной: ликвидировать тяжелое наследие прошлого — безграмотность, организовать различные вечерние школы, народные университеты, курсы по повышению общей культуры. Но Гира, не укладываясь в рамках своих обязанностей, часто вмешивался в другие области, куда нередко привносил так нежелательную в то время анархию. Он не умел беречь свой авторитет и в отношениях с другими служащими и посетителями. Само собой понятно, что в первые месяцы нового строя к нему так и хлынули «бывшие начальники» и просто «бывшие люди» в поисках помощи, содействия в советских учреждениях, «заступничества», и ему трудно бывало отказать в звонке или рекомендательном письме. А такое посредничество не всегда приносило пользу общему делу республики.

Я то и дело слышал различные рассказы о Людасе Гире, чаще с комическим оттенком, — это была экспансивная, яркая и своеобразная личность. Иногда у нас с ним бывали и серьезные конфликты, о которых я расскажу позднее. Видя недостатки Гиры как организатора, я назначил к нему в помощники очень тактичного, трудолюбивого педагога Юозаса Генюшаса{14}, отца известного теперь дирижера. Если в области образования взрослых уже в первый советский год была проделана большая работа, то большей частью именно благодаря Генюшасу, географу Пеликсасу Шимкунасу{15} и другим преданным сотрудникам.

Средним образованием руководил ближайший помощник Юозаса Жюгжды, педагог и литератор, автор первой обширной в Литве монографии о Юлюсе Янонисе{16} — Пятрас Микутайтис{17}. Делами начального образования занимался мой товарищ по гимназии Винцас Жилёнис, которого дела швыряли по всей Литве. Это были люди, на которых я мог положиться.

Почти все вопросы, которыми сейчас занимается Министерство культуры, в то время находились в ведении отдела нашего министерства — Управления по делам искусств. Начальником Управления я назначил литератора Пятраса Юодялиса{18}. Когда-то он издал три номера журнала «Пьювис» («Разрез»). Нам, выпускавшим тогда «Третий фронт»[3], «Разрез» казался неприемлемым, буржуазным изданием. Позднее, как и многие каунасские интеллигенты, Юодялис полевел. Без сомнения, большую роль в этом сыграла и его первая жена — марксистка, а также изучение советской литературы, впоследствии, может быть, беседы с Валисом Драздаускасом{19}, Пятрасом Цвиркой и другими прогрессивными писателями. Мы с Юодялисом встречались редко, но я знал, что он положительный и благородный человек, глубоко знающий как литовскую, так и мировую (особенно русскую, польскую) литературу, хорошо осведомленный в проблемах театра, музыки, изобразительного искусства. Позднее Юодялис печатал зрелые и оригинальные статьи в наших изданиях — в «Литературе» и «Просветах». Мне казалось, что такой человек сможет руководить нашей культурной жизнью в новых условиях. Должен сказать, что Юодялис работал умно и солидно, не раз помогал решать животрепещущие вопросы театральной, музыкальной жизни, работы музеев и библиотек. Правда, я заметил, что он быстро загорается новыми проектами, живет ими некоторое время и даже увлекает других, а потом о них забывает и берется за следующий. Это мне казалось главным недостатком этого умного человека.

Вот основные люди, на которых мне пришлось опираться в своей работе. Я не упоминаю нескольких десятков других, которые пришли тогда работать в наш Наркомат. Рабочий день очень редко кончался в установленное время, — многие служащие безропотно трудились до позднего вечера, понимая значение момента и важность работы.

Погрузившись в постоянные дела, мы почти забыли, что на Западе бушует война, что там падают бомбы и горят города. Об этих жестоких событиях напоминали нам газеты. Они сообщали, что германские самолеты бомбят Лондон, и поместили репортаж И. Эренбурга «Последние дни Франции», — когда читали его, мороз подирал по спине. В тех же газетах — новые произведения признанных и совсем незнакомых поэтов, среди которых, пожалуй, самым сильным была поэма Саломеи Нерис{20} «Путь большевика». Внимание всех деятелей литературы и искусства да и всей общественности привлекло сообщение, что правительство Советского Союза в будущем году в Москве проводит Декаду литературы и искусства Прибалтийских республик. Я сразу же понял, что большая часть этой работы выпадет на нашу долю — на Управление по делам искусств.

Теперь мне пришлось столкнуться с множеством людей, которых я раньше совсем не знал.

Еще в гостинице «Лиетува», где обосновался организационный штаб Народного Сейма, я впервые увидел легендарного ксендза Людаса Адомаускаса{21}. Я слышал разговоры о его упрямстве, твердости воли, несгибаемом характере, а встретил пожилого человека с мягкими, приятными чертами лица, седобородого, с дружеским взглядом теплых голубых глаз. Потом на заседаниях Народного Сейма в Государственном театре я тоже встречал его каждый день (он был избран Председателем Народного Сейма, хотя заседания обычно вел не он, а Мечис Гедвилас). Я понял, что это действительно человек благородного, ласкового, дружелюбного характера и непоколебимых убеждений. Позднее я встречался с ним, когда он работал первым наркомом Государственного контроля. Это место ему было доверено потому, что все, кто знал Людаса Адомаускаса еще по тюрьме, считали его кристально честным, неподкупным человеком, непоколебимым защитником нового строя. В самом начале войны этот человек закончил свою прекрасную жизнь, скошенный пулей фашистских палачей.