— О да, — прерывает его пожилой сержант. — Вы помните, друзья, как мы вошли в одну деревню? Идем по улице, мимо еще горящих домов, запыленные, потные, на другом конце деревни еще трещат пулеметы и ухают ручные гранаты, а тут нас встречают дети с цветами. Ко мне, подбежала старушка, обняла, поцеловала — ну просто мать родная. Плачет, прижимается ко мне, повторяет: «Сынок, сынок…» — и мне даже неловко: мужчина, а вот-вот зареву, как девица.

Вороша палкой головешки, широкоплечий жемайтиец рассказывает о фашистской армии:

— Началась война, немцы принялись бомбить и обстреливать из пушек Таураге. Крик, суматоха, пожары, трупы… Я и думаю: вот это силища! Да и потом я считал, что фашисты смелые, хотя, конечно, чтобы бомбить спящий, ни о чем не подозревающий город, особой храбрости не надо. Но вот пригляделся я к ним, особенно этим летом, — просто иногда даже смех разбирал. Сижу в окопе, над головой летят самолеты. Вот, думаю, сейчас нам всыпят. Да и правда, — как завоет, кажется, все кишки вымотает. Вой длинный и мерзкий, чтоб его черти драли! Прижимаемся к земле, ждем затаив дыхание. Вдруг — бац что-то рядом с окопом, и ничего. Взрыва нет. Потом опять то же самое. И третий раз. Вылезаю я из окопа, гляжу — а вокруг бочки лежат.

— Бочки? — спрашиваем мы.

— Они самые. Одни деревянные, наверно, из-под селедки, другие железные, такие, в каких бензин держат. Днища просверлены. И когда такая бочка летит вниз, она свистит похуже бомбы. А действия, конечно, никакого. Разве что прямо в башку попадет. Да куда им там попасть… Эге, думаю я, значит, дело твое плохо… фашисту уже надо, чтоб его боялись, а если ты его не боишься, то он тебя боится и улепетывает во всю прыть…

Бойцы рассмеялись.

— Правда, немец молодец против овец, а против молодца сам овца, — откликается кто-то.

— А теперь, ребята, — обращается к нам один капитан, — расскажите нам, что слышно в Литве, вы же больше знаете…

Увы, все, что мы знаем о Литве, не может порадовать наших друзей. Мы рассказываем, что оккупанты ограбили Литву, многих увезли на каторгу, что в Каунасе, на Лайсвес-аллее, полно всяких шмидтов, мозеров, фрицев, нет недостатка в них и в других городах, что университеты закрыты, студенты и профессора разбежались кто куда, тысячи людей томятся в тюрьмах и концлагерях, что творческая деятельность, такая оживленная и плодотворная в Советской Литве, сведена на нет. Но наш народ не побежден. Наши братья в Литве знают о борьбе своих соотечественников в Советском Союзе и равняются на них. Мы часто получаем известия о том, что наши партизаны спустили с рельсов еще несколько составов с боеприпасами и солдатами, снова взорвали склады, заминировали дороги, сожгли хозяйство немецкого колониста, убили фашистского прихвостня. Мы рассказываем, что их, красноармейцев, ждет не дождется вся окровавленная Литва. Особенно нетерпеливо ждет она теперь, когда освобожден Смоленск, исторический город, когда фронт все больше приближается к Литве.

напевает боец известную песню Людаса Гиры, ее подхватывают другие. Потом песня умолкает. Мы сидим задумавшись, глядя на пляшущий огонь.

Я смотрю на серьезные лица и не сомневаюсь, что многие теперь думают: быть может, сейчас в Литве у такого же костра в лесу сидят партизаны, вернувшиеся из похода, и говорят о том, что недалек тот день, когда и они и мы на самых высоких холмах Литвы, по примеру седой старины, разведем костры победы, пламя и дым которых увидит весь свободный советский край голубого Немана.

В доме отдыха я встретил несколько человек своеобразной судьбы.

— Вот он только что был в Литве, — сказал мне боец, показав худого паренька, которому с виду было не больше восемнадцати лет.

Паренек был в галифе, но вместо гимнастерки носил гражданский пиджачок. Он улыбался бледным лицом доверчиво, дружески, как будто с его плеч только что сняли тяжелый груз.

— Вы на самом деле недавно из Литвы? — спросил я.

— О нет, меня немцы еще зимой забрали и привезли на фронт. Оттуда я удрал и оказался у партизан в Ленинградской области… А там…

— А где вы в Литве жили?

— В Каунасе. Знаете Верхнюю Фреду?

Услышав этот ответ, я даже вздрогнул.

— И когда вы были в Верхней Фреде?

— Полгода назад.

— Знаете там проспект Техники?

— А как же, ведь я жил в доме номер два по проспекту Техники…

— Ну и ну! — буркнул я, не веря своим ушам. Ведь в доме номер три живут или жили они, мои близкие… — А в доме номер три? Не знаете, что там?

— Не могу сказать. Знаю только, что дом цел и что в нем живут литовцы. А кто они такие… Видите ли, я на самом деле не из Фреды… Там я жил не так уж долго, работал на железной дороге и, можно сказать, только спать приходил к приятелю…

Черт возьми! Он ничего больше не мог рассказать… Никакие расспросы не дали ничего нового.

Другой человек, с которым я здесь познакомился, был каменщиком из Паневежиса. Он рассказал, что немцы схватили его и увезли на работы. Он работал под Дрезденом на испытательном военном аэродроме.

— Там испытывали новые самолеты. Они часто падали и разбивались. Нашим делом было собирать обломки разбитых самолетов, сгружать на машины и весь лом свозить на пустырь, откуда уцелевшие части потом увозили на завод, на переплавку.

— И как же вы сбежали из Дрездена?

— Где уж там сбежишь! — ответил человек. — Это не так уж просто — всюду часовые, надписи с угрозой расстрела на месте… Было иначе. Узнав, что я каменщик, один немец через свое начальство (а может, он и сам был каким-нибудь начальником на аэродроме) как-то после работы вызвал меня — ему надо было в ванной привести в порядок плитку. Такое дело для меня раз плюнуть… Я починил ему все, что надо, еще зацементировал несколько плиток в прихожей, а немец спрашивает у меня, откуда я родом. «Из Литвы», — говорю я. «А, из Литвы? — заинтересовался немец. — Знаю Литву, бывал там во время первой войны. Послушай, но ведь в Литве много гусей…» — «Гуси-то есть», — говорю я немцу. На этом наш разговор и кончился. Прошла какая-нибудь неделя — немец опять зовет меня что-то починить у него в доме. Я починил, собираюсь возвращаться на аэродром, а он: «Знаешь что, я для тебя выхлопотал две недели отпуска. Можешь съездить в эту свою Литву». — «Спасибо, господин начальник, — говорю я, удивившись и обрадовавшись немецкой доброте. — Очень уж соскучился по родине…» — «Ну ладно, ладно, — говорит немец. — Но мне за это ты привезешь гусей. Вот я уже и ящик приготовил». Немец повел меня на кухню, а там фанерный ящик с дырками по бокам. «Привезешь живых гусей. А дырочки, — говорит он, — чтоб гуси, когда повезешь, не задохнулись. А вот еще справка, что ты можешь свободно провезти гусей из Литвы в Дрезден. Понял?» — «Как тут не понять, господин начальник, говорю, все понимаю и буду счастлив отблагодарить господина начальника». Так я, значит, уехал в Литву и вернулся в родной Паневежис.

— Ну и как, привез немцу гусей?

— Не такой я дурак, чтобы, вырвавшись, возвращаться в пасть собаке. Ящик бросил где-то по дороге, а сам вернулся и начал скрываться. Но меня опять поймали. Слава богу, не пронюхали, что я уже бывал в Германии и не вернулся туда. А то бы солоно пришлось. Поймали — и на восток, рыть окопы. Кругом леса, болота. Потом русские как начали жарить из «катюш», немцы разбежались, ну и мы дай бог ноги. Спасибо, большевики поднажали — мы и не заметили, как оказались на другой стороне фронта… Там начали расспрашивать, какой я национальности. Я хорошо по-русски говорю, вот меня и прислали в Литовскую дивизию, а оттуда сюда на поправку… Сами видите, время такое, всякая хворь к человеку цепляется. Главное — зубы расшатались, цинга называется… Врачи витамины прописали…