Мысль возвращалась к нашим великим творцам — Донелайтису и Чюрленису, к литовским лесам, а иногда выливалась в строфах, полных ненависти и презрения к поработителям, как в стихотворении «Фриц Хундеман», в котором я попытался сконцентрировать воспоминания о Берлине и Клайпеде…

Однажды ночью, на дежурстве, ожидая воздушной тревоги и налета вражеских бомбардировщиков, я долго ходил по двору нашего дома и по улице Гоголя. Вокруг было пусто и мрачно. Только в небе светилась сонная луна, а мимо нее мчались облака, такие же призрачные и тревожные. Под ногами скрипел мерзлый снег. Я размышлял о стране, о ее судьбе, о себе — крохотной пылинке в космосе — и событиях гигантского масштаба, и вдруг зазвучали слова, которые я записал тут же, во дворе дома. Кончил стихотворение потом, вернувшись после дежурства в комнату, где безмятежно спал Костас (он дежурил в прошлую ночь).

Жизнь я любил больше, чем когда-либо, и чувствовал, верил, что останусь в живых, что будет жить наша Литва, будет жить моя новая, большая Родина, сражающаяся за свою свободу…

Из радиопередач и газет мы знали об огромной опасности, нависшей над Москвой. Мы уже слышали, что многие московские рабочие оставляют работу на предприятиях второстепенного значения, вооружаются и уходят на фронт. Бросаясь под немецкие танки со связками гранат, бойцы пытаются остановить врага. В середине октября, когда немцы подошли к городу, как мы слышали позднее, Москву охватила тревога. Тысячи людей старались вырваться из города, чтобы только не попасть в гитлеровское рабство или не погибнуть во время уличных боев в Москве.

Тогда из Москвы в Куйбышев и другие города были эвакуированы важнейшие учреждения, иностранные посольства, театры, научно-исследовательские институты, некоторые заводы. В Москве осталась Ставка Главнокомандующего и редакции газет.

16 октября в столице было самым тревожным днем. Но уже на завтрашний день вся страна услышала, что правительство находится в Москве…

…Наверное, весь мир слушал речь Сталина, которую он по случаю XXIV годовщины Октябрьской революции произнес на торжественном заседании на станции метро «Маяковская». Он говорил об огромных потерях, но подчеркнул, что наши ресурсы только теперь раскрываются в полную силу. Молниеносная война, запланированная Гитлером, провалилась, Англия, Соединенные Штаты Америки и Советский Союз оказались в одном лагере.

«Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат», — говорил Сталин.

Это было вечером 6 ноября. А 7 ноября, как и каждый год, на Красной площади проходил военный парад. В холодное, мрачное утро вдалеке грохотала наша и немецкая артиллерия, к городу рвались немецкие самолеты. Военный парад в таких условиях потряс весь мир.

Положение в эти дни было действительно трагическим. Враг уже захватил Псков, Новгород, Калинин, Харьков, окружил Севастополь и Ленинград. 22 ноября немцы подошли ближе всего к Москве, — из Истры, как они хвастались, «можно было в сильный полевой бинокль видеть Москву».

Но 5—6 декабря началось первое большое наступление нашей армии от Калинина на севере до Ельца на юге. Уже 13 декабря мы услышали, что попытки немцев окружить Москву провалились. В середине декабря Красная Армия освободила Калинин, Клин, Истру, Елец, взяла Калугу и Волоколамск. Впервые за весь ход второй мировой войны было доказано, что можно не только остановить врага, вооруженного до зубов, но и отразить его. Это было, как писала впоследствии зарубежная печать, первым чудом этой войны…

Трудно теперь обрисовать то впечатление, которое оказали на нас, жителей Пензы, победы под Москвой. Много раз на дню мы сидели у приемника или стояли на улице, в толпе у громкоговорителя, ловили и старались не пропустить ни единого слова. Диктор читал мощным, твердым голосом, подчеркивая важнейшие места в тексте. Мы уже знали, что это — знаменитый Левитан. День ото дня сводки приносили все больше радости, уверенности. Стало ясно, что военная машина Гитлера начала буксовать, а наша армия научилась воевать лучше и ее силы вовсе не сломлены и не исчерпаны…

Газеты широко писали не только о сражениях. Красная Армия, вытеснив врага с захваченных советских территорий, обнаруживала там страшные картины: сожженные дотла города, местечки и деревни, взорванные вокзалы, повешенные на площадях или сожженные в домах люди — женщины, дети, старики. Бессмысленная и безумная жестокость врага вызывала ненависть и жажду ответной мести. Убитые и попавшие в плен солдаты Гитлера имели жалкий вид. Запланировав молниеносную войну и решив до зимы непременно занять Москву (уже были отчеканены медали для победителей Москвы — они попали в руки наших воинов), Гитлер не заботился о зимнем обмундировании своей армии. Было немало замерзших и обмороженных «фрицев», как их теперь называли. «Завоеватели» уже не казались непобедимыми. Это жалкие вояки, которых можно и нужно бить, пока ни одного из них не останется на советской земле.

Всего этого мы, находясь в Пензе, не видели воочию, но мы все равно жили этим, говорили об этом, и радовались, и волновались…

Шли последние дни 1941 года, на редкость холодные и снежные. Бывали дни, когда термометр падал до пятидесяти градусов ниже нуля. Снегу навалило столько, сколько я не видел ни разу в жизни. Но воздух был сухим, и поэтому мороз не так сильно давал себя знать. Как-то бодрее мы теперь ходили по улицам города, лишь мысли о Литве не покидали нас. Что там вытворяют «завоеватели мира»? Живы ли еще наши близкие?..

А вокруг были повеселевшие лица. Люди, толпившиеся у громкоговорителей, с надеждой смотрели друг другу в глаза, улыбались, даже шутили:

— Капут фрицу… Видел он Москву, как собственные уши…

На встречу Нового, 1942 года в каменном доме на улице Гоголя, где помещалось литовское правительство, собрались почти все литовцы. Нас осталось не так уж много. Некоторые уехали в Уфу, другие — в Куйбышев, куда перебралось большинство союзных правительственных учреждений и работала часть Всесоюзного радио (оно вещало и из Москвы).

В Куйбышеве на радио работали Йонас Шимкус и Генрикас Зиманас. Некоторые из руководящих товарищей находились в Москве. Мы тоже собирались покинуть Пензу, так как Государственный Комитет Обороны 18 декабря 1941 года принял постановление о создании Литовской стрелковой дивизии.

Не помню сейчас, знали ли мы, поднимая скромные тосты за победу, где будет организована дивизия. Как мы представляли свою работу в ней? Как и другие соединения Красной Армии, Литовская дивизия будет иметь свою газету. Руководство дивизии, конечно, найдет, где можно применить наш опыт и знания. Может быть, мы попадем в дивизию простыми бойцами — это будет совершенно естественно. Так или иначе, мы не будем отделены, как это было до сих пор, от усилий всей страны (свою творческую работу мы в заслугу себе не ставили) и сможем все силы отдать войне.