Встречаясь с Валерией Чюрлёните-Каружене, я который раз убеждался в том, что всю свою жизнь и всю свою любовь она посвятила высокой цели — собиранию, хранению и исследованию произведений своего брата. И если сейчас тысячи людей могут любоваться картинами гениального художника, то в этом большая заслуга его сестры…

Наводнение и для меня обернулось тяжелым горем…

В Бабтай, у Жемайтийского шоссе, жил мой брат Пранас, по профессии ветеринар. Я очень радовался, когда застал его, вернувшись, невредимым вместе со своей семьей. Несколько раз мы виделись в Каунасе, беседовали, рассказывали о пережитом. Паводок разрушил Вилиямпольский мост, а вскоре после стихийного бедствия однажды вечером я получил телеграмму — мой брат тяжело заболел. Я бросился туда-сюда в поисках машины, чтобы доставить брата в каунасскую больницу. Увы, учреждения уже не работали, шоферы разошлись по домам. Частных машин и такси тогда вообще не существовало. И все-таки, уже глубокой ночью, машину удалось где-то раздобыть. Я приехал к только что налаженной паромной переправе. Паром не работал — закрыли на ночь. Пришлось вернуться в город. И только ранним утром мне удалось переправиться через Нерис. Не доехав до Бабтай, на шоссе я встретил телегу, в которой лежал Пранас… Он был смертельно бледен; когда телега остановилась, я услышал, что он тяжело стонет. Мы перенесли больного в машину и вскоре уже были в Каунасе, во дворе больницы Красного Креста. Здесь Пранаса положили в палату, и врач Яржемскис тут же приступил к операции. Оказалось, аппендикс уже лопнул, с операцией опоздали…

Почти каждый день я ходил к брату в больницу. Тяжело было смотреть на его красивое, но как бы спавшее, изменившееся лицо. Когда ему бывало лучше, мы вспоминали прошлое, свое детство, я рассказывал ему, как приглядывал за ним, как мы вместе росли. Вспомнили лето 1939 года, когда я жил у него над озером Сартай и готовил к печати сборник рассказов «Ночь». Долгими часами сидели в больнице молодая жена Пранаса и его дочурка.

Не хватало лекарств. Я пытался достать их через Цвирку, который тогда уже жил в Вильнюсе. Но и там с лекарствами было туго. Цвирка писал мне: «Лекарства кое-как, порядком набегавшись, достал. Высылаю. Трудно было найти и человека, чтоб их доставить…» Война внесла в быт сумятицу, сделала сложными и трудными самые простые вещи…

Пранас не поправился. Он не мог есть, страшно исхудал. Сделали еще одну операцию. Но она уже не могла спасти моего брата. Самое страшное, что он, как медик, понимал свое состояние… Он угасал, словно свеча, и умер, скорее всего, от истощения — долгое время он ничего не ел…

Был поздний вечер, когда я вошел в палату и увидел его лицо без признаков жизни. Судорога стиснула горло. У постели рыдала вдова.

Эта смерть потрясла меня — Пранас был любимым моим братом. Мягкий, умный и трудолюбивый человек, он завершил свое образование уже взрослым, — насколько мог, я тоже ему тогда помогал… И долго не выходила из головы мысль: если бы не наводнение, если бы не разрушенный мост, мы успели бы вовремя доставить его в больницу и все бы обошлось…

Родные и друзья проводили Пранаса на кладбище у проспекта Витаутаса. Так или иначе, он оказался еще одной жертвой войны. Если бы не война и ее последствия, Пранас жил бы по сей день.

Все яростней зверствовало в Литве националистическое подполье. Из деревень в леса сбежало немало молодежи, уклоняющейся от службы в Красной Армии во время военных действий. Там ее завлекли в свои банды националисты, вскоре превратившиеся в заурядных бандитов. Они убивали новоселов, председателей волисполкомов и сельсоветов, работников милиции. Бывали случаи, когда они своих жертв резали пилой и пытали другими гестаповскими методами. Неблаговидную роль в разжигании политического бандитизма сыграло зарубежное радио. Обанкротившиеся литовские политиканы с самолетов сбрасывали главарям бандитов радиоаппаратуру, оружие, деньги, инструкции. Буржуазия, прикрываясь националистическим флагом, пыталась свергнуть социалистический строй. Все это было, разумеется, таким же безумием, как и попытка создать в начале войны так называемую «независимую Литву» в крае, оккупированном Гитлером, который бредил «тысячелетней империей» до Урала… «Независимая Литва» в самом центре этой империи!.. Глупость, очевидная для маленьких детей, но не для амбразявичюсов и тех, кто стоял у них за спиной… Так и сейчас… Советская Армия находилась в центре Европы, а «литовские патриоты», «борцы за свободу», уповая на возвращение былых времен, убивали, убивали, убивали тех самых литовцев, совсем как их наставники гестаповцы, а иногда даже изощренней…

Я не пишу здесь истории националистического подполья. Но как очевидец я обязан сказать, что эта история — кровава и грязна и никакие усилия бывших вдохновителей этого движения не смоют крови ни с этих «борцов за свободу», ни с них самих… Это страшная страница в истории нашего народа, и за нее несут ответственность натасканные гитлеровцами, а позднее науськиваемые империалистическими разведками руководители буржуазной Литвы.

В городке Меркине молодежь веселилась в клубе — бандиты швырнули туда гранату, убив и ранив юношей и девушек… Каждую ночь на хуторах убивали целые семьи, заподозрив их в симпатиях к Советской власти… В Верхней Фреде, на Соловьиной тропе, застрелили в его доме комсомольца Витаутаса Гечяускаса, ученика IV гимназии. Это случилось по соседству с нами. Убийство каунасцам показалось жестоким и бессмысленным. Застрелили его, как позднее выяснилось, юнцы, пособники бандитов… Всплыли на поверхность всевозможные преступники, садисты… Решающий удар по националистическому подполью нанес сам народ, прежде всего отряды народных защитников, а покончила с ним коллективизация села.

Сразу после войны появились и заурядные уголовники, из-за которых жизнь стала еще опасней. Например, кто-то выстрелом из револьвера в Вильнюсе, за парком Вингис, серьезно ранил моего друга Пятраса Чюрлиса, который купался в реке. Когда мы жили в Каунасе, к нам часто заходила разговорчивая и симпатичная женщина из-под Расейняй, мать преподавателя университета Эугениюса Мешкаускаса. Как-то она прибежала в слезах, едва выговаривая слова от волнения. Оказалось, что прошлой ночью к ним явились вооруженные люди, приехавшие на «виллисе». Всех разбудили, угрожая оружием, велели лечь на пол, а сами стали шарить по дому. Увезли лучшую одежду и почти все продукты. Однако второпях шофер банды потерял в избе удостоверение, которое женщина и привезла показать. Я понял, что по этой ниточке можно распутать весь клубок. Сходил в Каунасский уком партии и, рассказав всю историю, показал удостоверение. Шофера тотчас же отыскали и посадили в тюрьму. Здесь он несколько дней отмалчивался, а потом рассказал про своих сообщников и какую-то Марусю в Вильнюсе, которая «реализует» награбленное добро и всегда держит самогон. Были задержаны и другие бандиты вместе с их сообщниками в Вильнюсе, Шяуляй и других городах Литвы. Милиция действовала весьма оперативно — удалось найти и вернуть пострадавшим почти все вещи, — правда, продукты уже были съедены… Оказалось, что в банду грабителей входило немало любителей легкой наживы… Я радовался, что мне удалось чем-то помочь людям в это суровое и немилосердное время. С наступлением ночи никто не был уверен, что доживет до утра…

Сейчас, когда я прохожу мимо величественного здания Республиканской библиотеки на проспекте Ленина в Вильнюсе, то частенько вспоминаю, что здесь не так уж давно высились остовы сожженных домов. Для расчистки развалин проводились субботники. В них участвовали рабочие, служащие учреждений, студенты, ученики. Сюда приходили работать и мы, писатели. Мы разбирали кирпичи, складывали их на носилки и уносили подальше — засыпать воронку из-под бомбы… Обычно я работал в паре с Теофилисом Тильвитисом. Отработав несколько часов, возвращались домой, довольные, что и мы внесли свою лепту в восстановление Вильнюса… Лишь позднее на расчистке развалин появились бульдозеры, грузовики. В первые послевоенные годы ничего этого не было — только люди, их любовь к городу и их руки…