Трагическая судьба постигла каунасский пригород Вилиямполе. Исполинские волны с невероятной быстротой залили огромное пространство; многие жители проснулись лишь тогда, когда вода хлынула в двери, выдавив стекла в окнах, залила комнаты сперва до уровня кроватей, а через несколько минут достигла потолка и затопила вторые этажи. Люди спасались, кто как мог, — взбирались на чердаки, на крыши. Многие спаслись от смерти в одном белье, — мокрые, перепуганные, озябшие, они ждали помощи. По небу катились сумрачные тучи. Моросил дождь, дул пронизывающий ветер. А реки Нерис и Неман разлились огромным озером, и волны несли на берег лед. Огромные льдины царапали стены, разрушали их, сносили целые деревянные дома и тащили их за собой. Наши реки Неман и Нерис, спокойные, тихие и мечтательные летом, сейчас, ранней весной, показали свою яростную силу.
Я побывал в Вилиямполе сразу после того, как из Каунаса сбежали немцы, — тогда еще дымились здания в гетто. В подвалах лежали мертвецы — старики, женщины, дети, — задохнувшиеся в дыму горящих домов и убитые гранатами. Пригород Каунаса был обагрен кровью сотен и тысяч невинных граждан. Стоял жаркий летний день. Удушливый, сладковатый смрад витал над горящими кварталами, над пепелищем и серыми скорбными руинами, которые высились, словно безмолвные свидетели неслыханного в истории вандализма.
Теперь я снова оказался в Вилиямполе — пасмурным утром в конце марта. У полуразрушенного моста я сел в «амфибию» — прекрасное изобретение военной техники, на которое в дни наводнения хотелось просто молиться. Вилиямполе стала недоступной, и только «амфибии», которые, по просьбе секретаря Каунасского горкома партии И. Григалавичюса, предоставили городу саперные войска, смело продвигались по высокой воде, мимо плавающих телеграфных столбов и торчащих из воды крыш. В нашей «амфибии» находилось 1730 килограммов хлеба, который следовало доставить на ту сторону, где толпы промокших и продрогших людей глядели в страхе и тоске на свои затопленные дома, на улицы, превратившиеся в реки, на погребенное под водой имущество. У некоторых погибли родные…
За нами осталась запруженная льдами Нерис. Льдины высились исполинскими буграми, вдалеке чернели застрявшие во льдах дома. Люди рассказывали, что еще недавно было слышно, как мычат коровы и визжат свиньи на льдинах. Ледяные горы несли дома, скарб и скот в объятия Немана и вдруг застыли, вздыбившись над мостом зеленовато-серой громадой.
Мы уже были за Нерис, и наша «амфибия» плыла по превратившимся в реки улицам, мимо аккуратных деревянных и каменных домов. В комнатах плавали письменные столы, детские кроватки, в оконное стекло бился головой утопленник, словно пытаясь вырваться на простор. Потоки мутной воды разлились огромным озером. На крышах кое-где еще сидели люди, решившие не покидать своих домов. Других уже успели снять.
На каждом шагу видишь картины, которых не забудешь, пока жив. В полузатопленном доме, у окна с тюлевой занавеской, над самой водой висит клетка, в которой скачут и поют канарейки. Из воды торчит крыша колодца, а на ней сидит взъерошенный котенок и испуганно смотрит в одну точку. На залитых огородах торчит из воды приколоченная к забору доска, а на ней сидят два пса, спасшиеся от смерти, но не от воды. Насколько видит глаз, простирается водная гладь, и псы смотрят на далекий берег и терпеливо ждут своих хозяев.
Моросит холодный дождик. Над Нерис и Неманом висят плотные, тяжелые тучи. Куда ни глянешь — вода, вода, вода… Из воды торчат дома, трубы фабрик, в воде болтаются бочки, мебель, дрова, кухонная утварь — все, что вода вымела из дворов, вытащила из домов через разбитые окна и открытые двери. Сила природы ужасающе равнодушна к горю и слезам людей…
За Вилиямполе, на холмах, мерзнет под дождем толпа. Хорошо одетый человек в котелке, столь редком в наши дни, невзирая на дождь, струйками стекающий по лицу и холеной бороде, приставив к глазам бинокль, равнодушно взирает на Вилиямполе и старый город, залитый водой. Наша «амфибия» пускает в ход колеса, и мы по Жемайтийскому шоссе поднимаемся в гору. Машина останавливается у большого красного здания, где нашли убежище пострадавшие от наводнения. Перед домом стоит толпа голодных, измученных бессонницей людей. Многие мокрые и грязные — пытались вытащить из воды, что еще можно было спасти. Хлеб, который раздают приехавшие с нами люди, утоляет их голод. Все гуще толпа у дома, куда привезли продукты.
В красном здании разместились потерпевшие. У окна сидят две старушки, которые всю свою жизнь провели в Вилиямполе, видели на своем веку много пожаров, болезней, несчастий. Теперь они лишились своего имущества. Восьмидесятилетняя старушка вытирает уголком платка скупые слезы, — она не знает, где теперь ее зять, дочка, внуки… Она даже не помнит, как ее спасли. На соломе сидит семья — мать и трое детей. Старшему красноармеец отдал свою шинель — ребенок был в одной рубашке. Двое ребят запеленуты в платки, они тоже в одних рубашонках — мать вынесла только их, имущество осталось под водой.
— Кто вас спас? — спрашиваю я у старухи, которая узловатыми, потрескавшимися от старости и работы пальцами ломает хлеб и старательно жует его беззубым ртом.
— Кто же спасет, сынок? Русские, красноармейцы спасли на этой своей большой лодке на колесах. Подъехали к моему домику и забрали… А наши ироды, соседи еще называются, пропади они пропадом, на лодке подплыли, не берут — и все. «Дай, говорят, двести червонцев, тогда возьмем». А откуда я их возьму, червонцы-то?.. За весь свой век таких денег не видала…
— Ироды, истые ироды, — отзывается другая женщина. — Бога они не боятся… Еще литовцы называются…
— Есть всякие литовцы, матушка, — говорю я. — Вот литовцы вам хлеба привезли.
С кем я только ни говорил — все эти люди, рабочие, женщины, старики, дети, — много добрых слов сказали в адрес красноармейцев. Отважные парни, которые на своих «амфибиях» не так давно героически форсировали Березину, Дунай, Эльбу и сотни других рек, теперь показывали чудеса геройства, спасая от смерти каунасцев. Население Каунаса не забудет помощи, которую в критическую минуту оказали ему советские воины. Ниже по течению военные части бомбили заторы льда. Вода понемногу стала спадать.
Несколько дней спустя угроза наводнения для Каунаса миновала. Стихийное бедствие нанесло огромный ущерб не только городу и его пригородам. Были уничтожены продовольственные склады, мосты, дома, скот. Тысячи людей оказались в положении военных беженцев. Накормить их, одеть, предоставить крышу над головой — дело нелегкое. С этой работой с первых же дней успешно справлялись партийные и советские органы. На помощь Каунасу пришли другие города Литвы и братские советские республики. Из различных городов прибыли составы с промышленными и продовольственными товарами. Но голову подняли и спекулянты, спешившие погреть руки на чужой беде. Были случаи, когда мародеров, пытавшихся ограбить покинутые дома, сбрасывали в воду. Власти приняли суровые меры против грабителей…
На берегах Немана и Нерис еще долго громоздились огромные горы льда. Торчали печальные останки мостов, недавно восстановленных Красной Армией. И было радостно видеть, с какой энергией трудится население Каунаса, чтобы в город вернулась нормальная жизнь…
В эти дни ко мне на улицу Донелайтиса пришла взволнованная сестра М. К. Чюрлениса Валерия Чюрлёните-Каружене{213}. Она сообщала об опасности, нависшей над картинами великого художника. Оказывается, произведения Чюрлениса уже довольно давно находились в надежном, казалось бы, месте — подвалах бывшего Государственного банка, в сейфах, где когда-то хранились драгоценности. Здесь они были и когда Красная Армия освободила город, однако до весны 1946 года никто их еще не передал в музей. Теперь, когда вода залила большую часть Каунаса, картины оказались в опасности.
Получив такое известие, я поспешил в горком партии и в горисполком. Здесь я нашел людей, которые поняли всю важность вопроса и ущерб, который мог быть нанесен нашему культурному наследию. Ключей нельзя было найти — их, кажется, увезли немцы. При помощи Цвирки удалось раздобыть газосварочный аппарат, и после нескольких дней тяжелой работы сейфы были наконец открыты. К счастью, только некоторых картин коснулась вода, просочившаяся в сейфы, — больше всего пострадали части цикла «Знаки Зодиака». Как сказал мне впоследствии профессор Паулюс Галауне, вода в принципе не нанесла особого вреда — картины были высушены и оказалось, что краски не претерпели изменений. Это было для всех нас большой радостью…
