— Почему вы просто не можете поговорить спокойно? Без церемоний и прочего. Вы же родня, ближе друг другу никого нет.

Оба обернулись на Фатияру. После исцеления Лу Тенгру она села где-то в уголке, отстранившись от военного плана. У неё, должно быть, имелись свои задумки, и свою роль она себе уже подготовила. Её присутствие при разговоре одновременно расслабляло и напрягало Шакилара. Он действительно помнил, чем в прошлый раз обернулась попытка помочь отцу, но тот сам назвал Фатияру невестой и императрицей.

— Тебе, конечно, виднее, принцесса, как императору говорить с его сыном!

— Да, — Фатияра встала и поставила руки в боки, отчего Шакилару захотелось вскочить и усадить её обратно, но неведомая сила словно приковала к полу. — Я это говорю не потому, что теперь принцесса драконов. Мне просто жаль вас. Здесь, на краю, всё решив, вы всё ещё не позволяете себе теплоты, которой жаждет ваше сердце.

— Что тебе знать о жажде моего сердца? Никто не позволяет так со мной…

— Я позволяю, — перебила его Фатияра. — Здесь и сейчас, пока нет никого, кому вы могли бы показаться слабым. Но это не слабость! И вам это известно, иначе вы бы не взяли искру Аватара! Пожалуйста, ваше величество…

Император покраснел и задрожал, и Шакилар не на шутку испугался, что того сейчас хватит удар, но отец держался. Его оскал перестал быть чудовищным, а черты ящера смазались. В душе его главенствовал Живущий, готовый слушать, что разгадали Шакилар и Фатияра. Последняя, пока не пропал азарт, продолжила:

— Я же не прошу ничего запредельного. Просто поговорите с сыном. Если нужно — я уйду, не буду смущать. Но постарайтесь понять его и ответить на его беспокойство. Потому что нет никого более чуткого, никого более сострадающего.

И, не дожидаясь ответа, она вышла, как и обещала. Не вставая с колен, Шакилар наблюдал за отцом, а тот смотрел вслед царевне.

Комнату согревали тёплые кристаллы, но присутствие Фатияры ощущалось по-особенному, как если бы во мраке пещер было солнце. Шакилар затосковал по ней во мгновение, и почувствовал, как лоб остывал. Сомнение ли это в том, что достоин?

Шакилар поднялся, на что отец только кивнул. По-прежнему он молчал, а взгляд из злобного стал отстранённым. Чёрные глаза походили на обсидианы.

— Отец, я не хочу, чтобы ты погиб.

— А чего ты хочешь? Чтобы мои кости догнивали в лучах твоего величия? Моё солнце закатилось, Нэйджу. Мне есть, что сказать Аватару, и, думаю, он скорее, чем ты, поймёт меня.

— Аватар уже ничего не поймёт, отец! Для него нет ничего святого, он через всё переступил!

Император устало вздохнул. Гнева совсем не осталось.

— И, тем не менее, я выйду к нему. Хочу, чтобы его рукой был нанесён удар, потому что он один сильнее меня, и так я не буду слаб перед миром.

— Но…

— Смерть, Нэйджу, это часть нашей жизни. За тысячи лет ожидание её смазывается, и кажется, что она не придёт вовсе. А она приходит за всеми, и лучше я встречу её как император. К тому же, у меня перед Аватаром долг. Я отдам его, попытавшись переубедить Эллариссэ. Надеюсь, хоть что-то он услышит.

— Ничего… ничего не услышит. Ты просто пойдешь к нему на заклание.

— Я сражусь с ним, если придётся. Тебе же нужно понять, кто такой Аватар Эллариссэ. Ты родился в его божественной славе, а я видел мальчишку, только спустившегося из Аберона. Он знает, что такое бремя власти. Даже я не смог просто его оставить, а он — тем более. Ты ненавидишь Эллариссэ. Никогда у тебя ещё не было таких глаз. Причина этой ненависти — в Даву?

— Да, — кивнул Шакилар.

Он боялся допроса от отца, к счастью, тот решил не углубляться в подробности, чтобы не растрачивать собственную уверенность, или же был отвлечён, и потому не продолжил речь. В первое верилось сильнее.

— Ты должен думать о себе, император Нэйджу Шакилар, о том, что станет, когда груз власти ляжет на твои плечи. Это великая ноша, я теперь знаю, что никому, кроме тебя, сейчас не под силу её нести. Но однажды и твоё время закончится, и до того ты должен решить, кто унаследует Ливнер. Чувства всегда мешали тебе, из-за них ты выбрал не трон для своих детей, а любовь, а я не смог отказать. Симерион помог мне, простил мне большую обиду. И, тем не менее, ты окажешься на распутье том же, на каком оказался я. Я тоже выбрал любовь, полагая, что Мэйджина и Сого займут моё место. Но дочь, прямо как ты, полезла не в своё дело. Сого был бы мудрым государем, но народ не принял его в год смуты. К нашему счастью, ты проявил себя, но не случись этого — Ливнер был бы обезглавлен. Ты должен не допустить беды в будущем, чтобы твои дети не рвались к трону, чтобы бонзы не взбунтовались, ощутив слабину. Ты пройдешь по волосу через пропасть, Нэйджу.

Он коротко обернулся на лики грозных Дезескуранта и Лингвэ, затем снова посмотрел на сына.

— Знаешь… возможно, лишь теперь я почувствовал, откуда у тебя такое горячее сердце. Ты действительно мой сын, Нэйджу. Но не кровь сделала тебя императором.

В глазах императора отразился зелёный свет и блеснула крохотная красная искра.

Эллариссэ несколько дней ел только копчёную рыбу и вяленое мясо — то, что добыл из разорённых иглу Сагарис. Самолично воровать пищу Аватар не желал — его мутило от одного воспоминания о том, как он снимал с трупа жалкую одежонку, и повторять подобное в любом виде отказывался, хотя желудок требовал пищи.

Пещеру накаляла Скверна, да так, что Эллариссэ чудилось, будто он вновь очутился в Амале. В тот день, паря над её огненными дюнами, вдали от яда испарений, Эллариссэ жёг врагов. Звёздный свет превращал песок в стекло, не было спасения никому. Демоны зарывались в норы, разбегались на тысячи километров — но каждого Эллариссэ настигал, чтобы бросить в горнило Аэлун.

Напряженно Эллариссэ наблюдал, как к летучему острову тянулись железные щупальца, как кружили возле него стаи драконов. Их было много. Всевидящий взор позволял Эллариссэ разглядеть гербы Пределов и знатных домов.

— Что будешь делать? — с деланной сонливостью поинтересовался Сагарис.

Эллариссэ отлично понимал: сам царь демонов с драконьим войском не разберётся. Для этого нужна сила не меньшая, чем у Океана Штормов.

— Я объявлю им свои требования. Если отступят — не трону.

— Хах, кто их слушает, твои требования? Я не вижу здесь Феонгоста, а он оборотням никто. Тебе так тяжело смириться, что придётся пачкать ручки? Или убежишь, как убежал из Даву? Это всё расплата за твою ошибку.

— Моя единственная ошибка, — Эллариссэ медленно повернулся к Сагарису, — это то, что я держал тебя в Амале вместо того, чтобы убить! Убил бы, когда был шанс — не было бы всего того дерьма, в котором я плаваю!

Сагарис расхохотался так, что задрожали стены.

— О как! Я у тебя, оказывается, виноват! Польщён! Какой-то демон макнул Аватара в дерьмо! Да ты не замахивайся и руны на ладонях погаси! Пока у тебя нет Семилепесткового перстня, ты мой. Живущие не простят, даже если вынесешь им моё тело. У тебя нет другого пути, и на этом пути я один помогаю тебе. Оглядись — больше никого. Только льды и враги. Не решишься с ними разобраться — они разберутся с тобой.

Гибель внука слабо тронула вождя, но то, что похоронили его в пещерах отверженных, привело в ярость, будто до того спящую в этом дряхлом старике.

— Да как ты посмел?! Хоуфра!

Промерзший до костей Хоуфра сидел у слабого огонька, пытаясь отогреть хотя бы посеревшие руки. Боа, такой же чуть живой, полулежал на коленях матери. Его, казалось, не волновало уже ничто: не видно было блеска глаз за поволокой. В смердящей злобе его деда толк один: немного тепла она давала иглу да мешала крови застыть в жилах Хоуфры.

Он думал о жалящем снеге; об окрепшей буре, идущей с севера, о том, что она принесёт с собой новые кости, на которых нарастёт плоть проклятия; о том, добралась ли Ядула до соседних племён или бросила всё после короткой перепалки с отцом и понимания, как тяжело оборотней заставить сделать хоть что-нибудь даже ради собственного спасения.