Очень долго оборотень спал. Спала и Фатияра. Иногда она просыпалась, чтобы выпить странной похлёбки не то рыбной, не то грибной, и пожевать горьковатых кореньев. Голод не давал привередничать. Сквозь сон она слышала шаги и сипение отверженных, но постепенно привыкла к нему. Птицезвери казались даже милыми, и Фатияра им нравилась, они крутились возле неё, а ещё постоянно лезли в карманы шубы оборотня, и Шакилар с ворчанием прогонял их. О-рон пару раз звал снова в ледник, но принц дал возлюбленной отдохнуть. Да и сам он не каменный, усталость накрыла и его.

Проснувшись, оборотень брезгливо отмахнулся от птицезверей с плошками. Один малыш был особенно настойчив, не отходил. Протягивал и протягивал варево, за что едва не получил кулаком. Встав между ними, Фатияра взяла в руки плошку и передала её оборотню, но и тут он не притронулся к еде, а отставил в сторону.

— Ты умрешь, если не будешь есть, — осуждающе произнесла царевна, и в этот миг ей вспомнился Фео.

— Мне всё равно. Сгину — хоть эти наедятся, — он ткнул пальцем в ребёнка-отверженного.

— Мы… по-твоему… трупоеды? — прорычал О-рон, но Фатияра подняла ладонь, призывая его успокоиться.

— Мне не всё равно. Я не хочу твоих страданий.

— Какое тебе дело до меня? Что ты обо мне знаешь? Или над каждым пленником Даву так трясешься? Над Ядулой тоже?

— И что не так с Ядулой? — спросила Фатияра. — Она говорит разумные вещи. Она поддержала вас и успокоила в шторме.

Оборотень скривился, показав не только зубы, но и окровавленные опухшие дёсны. Это темница Даву оставила такой след, помои, которыми пленников кормили демоны.

— Тебе пыль в глаза бросить ума не надо. Посмотрела пару раз и решила, что добродетель встретила. Мы Ядулу знаем хорошо. Она ещё в юности сестру, нашу мать, извести пыталась, завидуя её силе. Проклятие — дело рук Ядулы, и как бы она не каялась, как бы не кидалась на плаху — всё ложь. Есть те, кто не меняется никогда, и червь в ней как сидел, так и сидит.

— Мнение ваше я услышала, но вот в то, что не меняются — я не верю. Живущие — не картина на холсте, которую один раз нарисовали и так она и стоит годами, только пыль собирая. Неру дал нам волю и выбор.

— Такой ложью только девок кормят.

— Тебе бы повежливее с царевной! — прорычал Шакилар; и он, и оборотень походили на страшных хищников, которые столкнулись на одной дороге и никак не могут её поделить. Фатияре хотелось вжать голову в плечи и спрятаться. Против такой природной злой силы она чувствовала себя беспомощной.

Огромная тень О-рона падала на стену пещеры как чёрное полотно, а в глазах плясали огоньки Сердца Руны. Даже рогатый, покрытый грязной, свалянной шерстью, похожей на мох, с птичьими лапами и козьими копытами, в костяном шлеме О-рон сильнее был похож на Живущего, чем скалящиеся друг на друга Шакилар и племянник Ядулы. Фатияра не понимала, как относиться к такому открытию, какие слова подобрать и хотя бы уравнять остальных и отверженного.

— Мы пытаемся изменить мир, но не можем даже себя, — с грустью произнёс О-рон, повернувшись к Фатияре. — Посмотри, как он ненавидит нас. Останься в его ногах силы, он бы бросился отсюда стремглав, а наша забота для него отвратительнее гибели.

— После плена все такие. Нужно время, чтобы воспрять.

Фатияра придвинулась ещё ближе к оборотню и сказала:

— Мы пришли помочь вам. Ты видел, на что мы способны. Даву уничтожена, хоть там и был Аватар. Посмотри, — она выставила посох вперёд, — Это не просто цветочная чаша, а цветы Золотой Орхидеи. Той самой, что спасла душу перводемона. Разве такая мощь в наших руках не значит, что вселенная на нашей стороне? И то, что мы вместе здесь: драконы, фениксы, эльфы, оборотни и люди? Не было ещё таких союзов, а мы создали. И Ядула нас поддержала. Я видела её взгляд и чувствовала её сердце ещё на юге. Ядула далеко не о себе печётся. Если она и Хоуфра на одной стороне — это многого стоит.

Оскал разгладился, лицо оборотня утратило звериные черты, сделавшись грустным.

— Как тебя зовут? — спросила Фатияра.

— Боа, — ответил кто-то вдали, и эхо прокатилось по пещере.

Из мглы на свет показался потрёпанный, но вполне бодрый Хоуфра, и от радости Фатияра едва не кинулась ему на шею. Она, открыв рот и утирая слёзы, смотрела на него, мечтая, что также из-за поворота появятся Фео, Лу Тенгру и Драголин.

— Давно вы здесь? — поинтересовался он, перед этим коротко кивнув О-рону и его соплеменникам.

— С окончания бури, — произнёс Шакилар; его речь не была восторженной, но, оглянувшись, Фатияра увидела, что и он улыбается. На этой земле он среди чужих, и встреча знакомого, тем более могучего союзника, для него, несомненно, приятна. Легко представлялось, как и о чём мыслит Ночжа, воспитанный в ауре бесконечной войны и нужде достойно оценивать хоть врага, хоть друга. И он отыскал в Фатияре силу, о которой она сама не знала раньше, и помог раскрыться. Защищая её честь, он не умалял её могущества, и теперь она ощущала себя как никогда вдохновлённой.

— А остальные? Фео? Лу Тенгру?

Вместо ответа Шакилар покачал головой.

— Фео у рыб, — ответил О-рон.

«Слушай, а Намунея…» — хотела спросить Фатияра, но сдержалась. Вместо этого она пристально посмотрела на Хоуфру, будто знакомясь с ним заново. Крепок, в плечах шире Шакилара, по лицу видно, что гораздо старше принца, но моложе Лу Тенгру. Тот совсем измученный, хотя вечность к нему милосерднее, чем к любому другому эльфу. Оборотни старятся, усмиряя погоду, но и Хоуфра нашёл способ силы беречь, повторяя за своей матерью, Сильфой-Силинфэль.

Странные мысли посещали голову Фатияры. Ей вдруг захотелось предложить Хоуфре научиться видеть Корни Мирового Древа. С Шакиларом подобных желаний не возникало, а оборотни, как показалось ей ещё в пещере с наскальными рисунками, и мир, и время чувствуют более тонко, и духовно стоят выше приземленных драконов, хотя находятся на одном уровне Диад. Но главное — в глазах Хоуфры было тепло: он не избегал отверженных и смотрел на них, как на равных, чего его сородич сделать не мог.

— Хоуфра, ты должен подняться к теням.

Он ошарашенно посмотрел на Фатияру, остальные застыли, не менее пораженные.

— Я спустился за Боа, — медленно проговаривал он каждое слово. — Чтобы его семья присоединилась к нам. Ядула отправилась к остальным, она их убедит, и вам стоит вернуться. Всем, и отверженным тоже…

— Семья жива? — прервал его Боа. — И как они?

— В порядке. Буря не разбила их стан.

— Хорошо… а Ядула была у них?

— Была и говорила с ними. Я пообещал ей, что верну тебя и брата вождю.

Признание заставило Боа опустить голову и сдвинуться под тень О-рона.

— Ну, надо же…

— Хоуфра, послушай, — Фатияра подошла к нему и взяла за руку, хоть он в первый миг и попытался вырваться. — Если ты простил себя, то подашь пример отверженным и заточённым. Каждый из них винит себя, но ты покажешь, как идти вперёд и всё исправить.

— Не всё можно исправить, — он всё же вынул руку из её ладоней. — Я понимаю, почему ты судишь так, ведь сама победила Финниат. Но я не могу их простить… не чувствую, что могу. Я хочу этого, но знаю, кто такие демоны, и заставлять себя… это лицемерие, Фатияра. Я не повторю подвиг твоей матери. Нет у меня такой внутренней силы и такого сострадания. Я не простил даже Ядулу.

Хоуфра тяжело вздохнул и покосился на Боа, который вынул костяной нож и направил на сородича.

— Ты — демон-перевёртыш? Мне рассказывали о таких. Могут любой облик принимать, вот и превратился в Хоуфру. Он бы сам такое не выдал про Ядулу.

— Демонесса-перевёртыш мертва. Фео убил её, — ответил вместо несколько растерявшегося Хоуфры Шакилар.

— Не могли годы его так изменить, — проворчал Боа. — Есть вещи, которые не забываются.

Выйдя из-за спины Фатияры, Шакилар приблизился к оборотню и надавил на его руку так, что остриё ножа теперь смотрело в землю, а сам Боа морщился, пытаясь поднять ладонь, но куда ему было тягаться с драконом. Тут нужно быть медведем или тигром, но больше зверя в себе он не пробуждал, борясь, как Живущий.