Даже спустя несколько часов Ару не явилась. Должно быть, страх перевесил надменность, и Эллариссэ облегчённо вздохнул. Терпеть демонессу не было смысла. Пусть она хоть сгниёт.

Северное море — беспокойное, своенравное, совсем не похожее на Драгоценное, что омывало Янтарный остров. Далёкая, брошенная обитель… однажды Аватар вернётся туда. Где-то там, среди кипарисов и самшитов, в тени и тишине похоронена Лилана, даже если тело её увезли в императорскую усыпальницу, заточив в белый мрамор саркофага. Следы покрыл вьюн, такой простой и одновременно прекрасный. Цветы его Лилана очень любила, а те в тепле и под южным солнцем вырастали большими. Нет, она не покинула остров…

Рваные и болезненные мысли мешали успокоиться. На другом берегу земля уснёт под белым саваном, а оборотни уйдут, не в силах разбить проклятие. Никто не будет в силах… как только вырвется на свободу первозданный хаос. Вслед за Эрес-Грондом Секира будет полностью уничтожена, и только ветер споёт о бесконечной кровавой вражде.

Как только взошла луна, Эллариссэ прыгнул и рухнул на ягель, что ковром тянулся от границы вод. Бессилие лишило чувств. Наткнись кто на Аватара, мог бы легко прибить и даже не узнать, кого прибил. Ни холод, ни вой теней не подняли Эллариссэ, пока он сам не ощутил, что сумеет подняться.

Тундра встретила его серостью и туманом, а ведь и северные равнины порой красивы: в пёстром платке из ягод морошки и брусники, в кружеве мелких белых цветов. Озера прозрачны, как хрусталь, а ветер звенит колокольчиками на юбке Афелиэ. Серость же погубить не жалко, хотя печаль жалила Эллариссэ в сердце.

Он отыскал чум верховного шамана, но не спешил телепортироваться. Дым не поднимался над оленьими шкурами, а вход не был прикрыт. Где теперь Индига, не узнать, разве что бескрайние просторы обыскивать. Эллариссэ закрыл глаза. Попытался ощутить, где Секира Бурного Моря, но быстро бросил: в груди закололо так, будто в неё летели искры. Необратимо отчуждение света Неру.

«Я должен остаться Аватаром. Не могу умереть, не могу жить… что такое?» Дни, когда всё было просто, пронеслись мимо, и не вернуть. Будущее смотрело на Эллариссэ чёрными провалами вместо глаз: одна фигура, мужская — двумя, вторая, женская — одним. За спинами мужчины и женщины толпились многие, тоже пустоглазые и уже разложившиеся. Мёртвая орда.

«Я просто болен… их нет здесь, мне мерещится. Нужно найти Индигу. Если Живущие хотят воевать со мной — так тому и быть».

Он увидит безликую орду сам.

Тени разделились и расползлись по всему Нанрогу. Проносились мимо чумов и заглядывали в каждый. Гасили очаги, чтобы оборотни привыкали к холоду, пугали зверьё. Там, где побывала мгла, угасала жизнь, ягель засыхал, а озера становились мутными. Рыба у поверхности жадно хватала воздух, но не могла надышаться.

Так немного зла нужно, чтобы осквернить землю, ещё меньше — чтобы отравить душу.

Индига ушёл в горы. Там, в глубоком ущелье меж камней спрятал артефакт, будто всерьёз считал, что так сбережёт. Эллариссэ наблюдал. Закончив и, видимо, решив, что укрыл надёжно, Индига выдохнул, и тёмные скалы покрылись инеем. Губы шамана шевелились, и Эллариссэ очень хотел услышать, что он говорит.

— Стань моими ушами, — велел тени, и та пронзила мозг.

С воплем Эллариссэ рухнул на колени и схватился за голову так, словно пальцами старался продавить череп. Похожая боль была лишь в сосуде и то более тягучая, смазанная.

Сначала услышал подобие гула, затем — более внятные звуки: шуршание, щебет птиц, звон ручьёв. И голос Индига.

— Если нужен тебе виновный, то вот я — тот, кто молчал, не вмешивался. Прими мою кровь как дар искупления. Мой народ, все племена оборотней, не должны более страдать. Освободи их от прошлого, их грех возьму на себя я.

Он занёс над собой железный нож, а не костяной. Бить решил насмерть.

День иссяк, небо почернело. В окружении сонма теней Эллариссэ опустился в ущелье. Ужас застыл на лице Индига, и мгновения нужны были ему, чтобы опомниться. Но их не нашлось, и шаман упал на спину. Копьё, что сразило его, рассеялось чёрным дымом.

— Умереть мало, чтобы снять такое проклятие.

Теперь, когда никто не видел, Эллариссэ смог облокотиться на скалу. Рукавом вытер пот, закашлялся. Слишком много телепортаций, слишком. Прежняя мощь так и не вернулась, но тени снова услужливо свернулись в копьё.

Горы задрожали. Ледяные призраки, запертые в их недрах, услышали, что пришло их время. Содрогнулась и вздыбилась земля, унося в небо проклятую и разбитую Секиру.

— Пусть расплатой за измену станет вечная зима.

Первый привал и перегруппировка были уже в Синдтэри. С тоской Фео оглядывался на горы, отделившие его от благословенной страны Эю. Свет её земель ещё горел в Фатияре, которая, несмотря на высокое происхождение, помогала варить ужин. Хоуфра крутился возле неё, помогая разносить еду. До странного суетливый здесь, время от времени он произносил:

— Здесь всё в движении. Тысячу раз бывал — не привыкну. Наши просторы тише.

— Это Духи плачут, — ответила ему однажды Ядула. — Странно, что ты этого понять не можешь.

Хоуфра на это зарычал и больше за вечер не произнёс ни слова.

Оборотни в корзинах сидели недвижимо; будто и не заметили, что летели много часов. Особенно выделялись двое: сжимающий кулаки парень, чьи руки казались синими от вспухших вен, и девушка, прятавшая лицо в ладонях. В её шепоте, едва различимом среди прочих звуков, слышалось: «Ия». У обоих на макушке — рунические обрубленные рога, словно оборотни не возвращали себе облик Живущих, а зачем-то поддерживали промежуточный. Обычно оборотни так не делали. На кистях вычерчены знаки народа — звериная лапа со спиралью ветра. Ни у кого больше, считая Хоуфру, их не было.

Фео взял две плошки и подошёл к парню с девушкой, краем глаза приметив, что Ядула наблюдала за ним. Среди сородичей она выглядела наиболее бодрой, хотя странно задумчивой. Хоуфра намеренно держался от неё так далеко, как мог, сама же она его не избегала, но старалась отстраниться от пары оборотней, на потрёпанных шапках которых красовались обломанные бычьи рога.

–Держи, — Фео протянул плошку парню, но тот даже голову не повернул.

Горячий суп, аппетитно пахнущий мясом и пряностями, нагрел тарелку, и Фео было тяжело её держать, но сдаваться он не собирался.

— Надо есть. Иначе всё напрасно.

В пустом взгляде парня блеснула злоба, кровавая, как у демонов. Синие руки покрыла седая шерсть, и оборотень выгнул спину, готовясь к броску. Фео уже призвал щит, но неожиданно за спиной раздалось:

— Стой.

Фео обернулся. Никакое увечье не могло исказить красоту Драголин, однако тень печали стала чёрной и непроницаемой. Госпожа опустилась на колени перед парнем и протянула ему меч.

— Эта жертва принесена, чтобы вы сражались. Не поешь — умрешь, а Ия тебя возненавидит.

— Как.. ты… смеешь… — прошипел парень на колдовском языке.

— Смею. Я была там, рядом с ней. И если ты после всего, через что она прошла, что потеряла…

Драголин замолчала и прищурилась единственным глазом, пряча драконью желтизну.

— Ты не об Ие говоришь, а о себе. Свою утрату оплакиваешь.

На дерзость Драголин не ответила словами, но смотрела с осуждением, пока оборотень не взял плошку. То же сделала и девушка. Её слёзы ещё не высохли, и глаза блестели. В них не было гнева, только печаль, которой бы хватило наполнить лазурную бездну небес.

— Что случилось с Ией? Расскажи. Я не хочу ловить слухи, не хочу… только правду.

Далее они беседовали на языке оборотней, который Фео не знал. Мысленно он похвалил Драголин за выдержку, одновременно поборов секундное желание вылить суп на парня. Тот не ел, а только поднимал гущу со дна плошки.

— Так это ты всех спас? — внезапно спросил он, когда Фео уже собирался уйти и приняться за свой ужин.

— Ну, не сказал бы так. Каждый боролся.