«Это ты растягиваешь плат по вселенной?» — поинтересовался однажды Эллариссэ у Афэлиэ. Тогда богиня захихикала, а сейчас плачет, глядя на мучения своего народа. Сердце Эллариссэ скололо.

Ару подняла на ладони пламя, и тени у края ледника заметались. Они то рвались наружу, то пропадали в глубинах тьмы. Безликие, бесформенные.

— Они просят тебя о помощи, Аватар, — произнесла Ару. — Тени жаждут исцеления. Прощения.

— Ему нечего им дать, — с усмешкой ответил Сагарис.

В этот миг Эллариссэ захотел его уничтожить. Так, чтобы и пепла не осталось, чтобы Кнун ничего не сумел собрать. Кожу покалывала вспыхнувшая руна света, но Эллариссэ сжал кулак, погасив её.

— Их освободит лишь тот, кто истинно пожелает для них спасения. Даже если я разобью лёд, они не сдвинутся. Я уже говорил.

— Мыслишки-то не забывай прятать. Впрочем… мне-то что? Я свои войска собрал. Мглой, что за твоей спиной роится, ты накроешь их, как щитом. Привыкай к полной власти Оссэ, пока готовится Семилепестковый перстень.

В голове зазвенело, а боль грызла пуще прежнего. Эллариссэ поднял магикорский щит такой силы, что сам перестал видеть хоть что-нибудь, кроме сияющей вязи рун. Только так мог оставить себе время на раздумья. И позволить слабость.

Сагарис не стал мучить больше — ушёл, оставив Эллариссэ перед громадой многовековых льдов, в которой плавали рваные тени. Непрощённые, отверженные. Где-то в норах сидели их родичи, может, даже слышали разговор и сейчас решают, бежать ли за море или погибнуть, чтобы из их останков некромант сотворил грозное оружие.

Эллариссэ заглянул за горизонт. В тундру сквозь снега полюса неслись твари — исполинские демоноподобные чудовища. В пустых глазницах горел огонь Сагариса, и каждого окутывал мрак. Настоящая армия Тьмы. Древние кости прольют кровь, а не Аватар.

— Кто тебе дал право своевольничать?!

Сагарис замахнулся, и Ару приготовилась к тому, что и её щека расслоится. Как у Кнуна. Но ничего не произошло.

— Ты ранен, а Лариоса не надёжен. Он мог убить всех Воинов Света в Даву, но струсил.

— Это так. Слабину дал наш дружок. Но, быть может, так даже лучше.

— Почему???

Недоумение Ару оказалось слишком громким. Сагарис покачал головой.

— Дура, чтобы довести до земель людей Океан Штормов и накрыть им всё человечество, нужно исключительное могущество. Никто, кроме Лариосы, это сделать не сможет, и для этого он до самого последнего момента должен оставаться Аватаром. Да, Ару, когда я говорю «никто», это значит «совсем никто». Не надо удивляться. Океан сдерживают не только течения и собственная масса. Он боится Живущих, потому что его разум яснее, чем у Космической Тьмы. Адзуна с перстнем и оборотни с Секирой могут лишь каплю его мощи вытолкнуть в моря, а нам нужно гораздо, гораздо больше. Необходим Лариоса, его сила и память об Абероне. Он не просто обязан выжить, но и сохранить своё Древо. Если оно погаснет прежде, чем Океан вберёт в себя всю мглу своих вод и хлынет на Силиндэ, ничего не выйдет. Человечество уцелеет и разожжет свет Неру. Понятно теперь? Потому, коль хочешь следить за ним — следи, но не дави. Пусть ходит себе по острию ножа. Сорвётся рано или поздно, и мы победим, если в нужный момент. Что-то ещё?

— Да… твой брат.

— Который? — Сагарис деланно поднял бровь.

— Кнун. Ты убьешь его, когда он закончит работу?

— Не исключаю. В том, что мы проиграли в Даву, виноват он.

— Я считаю…

— Да мне плевать, что ты считаешь. Кнун не выполнил задачу. Потерял Паучиху и её войско. Упустил человечишку, пробудил свет двоих и силу Орхидеи. Из-за него Живущие теперь знают, что Скверну можно побороть и во снах, и в котле! Это, — оскалился Сагарис, — наше главное поражение. Кнун прекрасно понимает, что расплата неизбежна. Мне самому не в удовольствие её вершить.

— Так не верши.

Очень долго Сагарис молчал, глядя на Ару, но не мог видеть её неживое сердце, потому она не ощущала страх. Только сомнение. Слова произносились прежде, чем Ару успевала их обдумать и были продиктованы каким-то противоестественным, незнакомым желанием. Какая разница, что случится с Кнуном? Из всех демонов он — самый мерзкий, заносчивый, надменный. Пусть его Сагарис прихлопнет и возвысит наконец Ару.

— Что с тобой произошло в Даву, девочка? С кем ты дралась, кто тебя подбил? Рассказывай, рассказывай, очень интересно.

Эллариссэ вновь утонул в воспоминаниях, призвав их.

Посол прикладывал к глазу мокрое полотенце, морщился и тихо проклинал страну, столицу и, разумеется, императора. Эллариссэ мог легко исцелить подбитого, что и намеревался сделать, однако заметил на полке мазь, вытягивающую синяки. Она не была подписана, но из-за характерного мутно-зелёного цвета и запаха, слышимого даже через стенки стеклянного шкафа, Эллариссэ легко узнал её.

— Возьмите, — он достал мазь и протянул послу. — Сразу станет легче.

Тот отказался, как и от прямой помощи.

— Мне бы отбыть, ваша светлость, немедленно, после такого позора, но я решил подождать вас. Может, скажете чего. Не всё же вам за спиной Унгвайяра стоять, хоть он и выше.

— Что значит — выше?

— Ростом, разумеется. Но и опыт правления у него больше. Вы всё же предпочитаете царствовать, а не государить.

— Я в дела стран не вмешиваюсь. Все живут, как жили, я лишь оберегаю их покой.

— Может оно всегда и везде так, но только не с нами. Это вы решили отдать Лиёдари. Я понимаю, почему. Есть ещё те, кто помнит, как вас назвал отец. Это вы его отравили. Родина — ваша боль, вот вы и предаёте её без сожаления, забыв о тех, кто вопреки всему спасал вас. Родина — это не кусок земли, а храм сердца. Ваше — не в Лиёдари, не с её народом. Вы оторвали себя от нас, мы вам никто.

Запах мази начал раздражать, и Эллариссэ поставил её на стол подальше, но вышло громко и резко. Посол ухмыльнулся — понял, что попал.

— У меня заботы обо всём мире, а не только о родине. Что мне родина, если юное человечество будет голодать и дрожать всякий раз, как видит на западе тучу. Это временное решение, но пока я не одолею Океан Штормов, люди будут возделывать равнину. У них есть дар Жизни. Под вашей же властью в Лиёдари только пыль и пырей.

Мерзко, гортанно посол расхохотался. Полотенце шлёпнулось на пол, и брызги долетели до стоп Эллариссэ.

— Не ошибся я, нет, — задыхаясь, произнёс кривой гость. — Ненависть настоящая. Тихая, как змея. Не услышишь её и не поймёшь, как ужалит. Будь осторожен, Лариоса.

— И вам того желаю в ненависти к людям. Только ваша — беспричинна и постыдна. Вы сами виноваты в своих бедах.

Шуба сковывала и едва защищала от лютой стужи. В тесной корзине двигаться не получалось. Фео сжался в комок у стенки и через прорехи в плетении смотрел, что под ним. Чёрной пеленой проклятье накрыло небо и землю. Не было ни верха, ни низа, только буран от границы вод до высот Аберона.

Оберегал тело и кристалл. В который раз Фео с нежностью думал об Эдельвейс. Он так и не узнал, истинны ли её чувства, или же в котле он с подачи Аймери нафантазировал о любви. Разве может вечно юная принцесса полюбить смертного, через тридцать-сорок лет будущего для неё стариком? Это блажь, попытка вырваться в таинственный мир матери, а Ситинхэ лишь хочет разыграть свою политическую карту, забрать не Лиёдари — царство людей целиком. Однако эта мысль больше не вызывала злость. Близилась развязка. Противостояние на севере решит, продолжится ли борьба, или же Живущие сложат оружие перед Аватаром, оставив людей ему на откуп, а там и Древо сгниёт. Глядя в лица Фатияры и Шакилара, Фео не желал верить в подобное. Друзья бросились за ним, поставив на кон слишком многое. Гилтиан не мог погибнуть напрасно.

«Сейчас на стороне Аватара хаос. То, что ждёт нас — страшнее хрустального сада».

Фео не знал людей, за которых сражался, но знал Шакилара и Фатияру, Лу Тенгру и Драголин. Готов был в их руки передать будущее своего народа, но с тем мерзкой пиявкой в глубине разума билось: «Любой из них захочет стать Аватаром и ради себя, и ради своих стран».