Боль малыша угасла. Он сполз с рук Фатияры и подошел к Боа, положив четырёхпалую лапку на его колено. Не было в этом существе злости, и ещё с полминуты Боа смотрел только на него.

— Прости, мелкий. И тебе, его старший сородич, спасибо за предложение. Я думал отнести тело матери, чтобы она его оплакала, но не хочу, чтобы его подхватила костяная буря. А здесь с демонами его оставлять… — Боа поморщился. — Не с отверженными, а с теми, древними.

— Здесь не будет демонов, — впервые за долгое время заговорил Шакилар, — проклятие спадёт с этого ледника.

Боа долго стоял неподвижно, и никто не тревожил его, не пытался вмешаться, один малыш то ли поглаживал, то ли царапал его колено. Потом все, не сговариваясь, двинулись вперёд и, наконец, очутились в просторной галерее, на другом конце которой начинался подъём, как догадалась Фатияра, к леднику.

— Здесь, — О-рон ткнул пальцем в оборотничьи руны, исчерчивающие выпирающую скалу. — Памятная… стена…

— Все имена отверженных, живших в леднике и погибших записаны, — произнёс он по-звериному для Фатияры, заметив её недоуменный взгляд. — Мы стараемся многое записывать, и особенно имена, чтобы не забыть о них. Если принц-дракон сдвинет этот камень, то откроется алтарь. Мы возвели его тысячу лет назад, когда ещё речь наша была чиста. Оставить собрата там, где выбиты имена Великих Духов — хорошо.

Боа превратился в оленя, чтобы понимать звериную речь, и слушал, навострив уши. Вновь приняв свой облик, он кивнул, а Фатияра передала Шакилару просьбу О-рона.

За скалой действительно скрывался алтарь. Обледеневший, потрескавшийся, он походил на каменное кресло, у которого вместо подлокотников — два тотема с грубыми, но узнаваемыми ликами Ойнокорэйта и Афелиэ. Подножие алтаря усеивали черепки ритуальных сосудов, а выемки для курительных смесей заледенели. Боа сунул руку в карман и вытащил что-то, похожее на коробочку для табака. Замочек её был плох, не держал: все увидели, что в коробочке. Фатияра ахнула.

Крохотная полевая мышь, завёрнутая в белый лоскуток-саван, спала в маленьком гробике. Если не знать, кто в её шкурке, можно пожалеть бедную малютку, но это — Живущий, выдержавший пытки Даву и ещё недавно прибывший со всеми в Нанрог. Фатияра отвернулась, чтобы вытереть слезы. Слишком многие гибли рядом с ней. Первые сорок лет жизни она считала, что вечность феникса всегда будет цветущей, ведь переросли народы демоническую Скверну и ненависть. Никакая напасть не нарушит спокойный полусон, а чума в землях людей до юной Фатияры доносилась эхом и скоро стала такой же историей, как Казнь Мира. Сладкая нега закончилась со взрывом в Шантрате, и настоящее ледяными иглами вонзается в плоть Фатияры, проверяя, сколько она выдержит.

«Гилтэ». Она пообещала вернуться туда, где друг погиб из-за её слабости.

Фатияра вздрогнула, когда её за палец потянул малыш-птицезверь. Успела уже забыть про них, а они так и висели на её ладони, по-ребячьи глядя в лицо.

­­— Гору терзают, — произнёс он птичьим клекотом, — кто-то мощный идёт, камни пробивает.

Фатияра повторила для Шакилара. Все подняли головы и замерли в тревожном ожидании.

— Что это может быть? — первым спросил Хоуфра. — Проклятие? Хотя никакой холод не разгрызёт гору.

— Я думаю, что знаю, — ответил принц, — но для этого нужно подняться. — Фатияра, пойдём со мной. Хоуфра?

Тот покачал головой.

— Я обещал вернуть Боа его родичам и собрать остальных. Если будут вести, ищите меня у Хоржага. Если всё получится, оттуда будем выступать.

Боа молился над телом брата, чей покой был доверен каменным Великим Духам. Вскоре гробница будет заперта навеки, разделив миры живых и мёртвых.

— Мои отправятся на битву. Все вы, — он указал на Фатияру, Шакилара и Хоуфру, — спасали нас. Ваших сил недостаточно, я не верю, что вы разобьете чары ледника и примирите всех. Но… и малая помощь — помощь.

— Племя ­— это немало, — произнёс Хоуфра.

— Раз уж ты про тётку Ядулу сказал хорошее, то слабым тебя не назвать. Может, и выйдет чего. Мелочь жаль, — Боа посмотрел на птицезверей. — Если проиграем, их тоже убьют.

— Не… проиграем… не проиграем…

И малыши радостно запрыгали, хлопая птичьими лапами.

Гул усилился, и гора задрожала. Шакилару казалось, что сотни буров вгрызаются в породу, силясь пробить выходы. Растерянно озирались птицезвери, один заскочил на лапы О-рона.

Шакилар поспешил. Сколько он не пытался унять волнение, чтобы держать голову светлой, но не выходило. Приходилось ещё оборачиваться и помогать Фатияре — когда начался подъём, она запиналась. Посадить бы её на спину и нести, да ход наверх слишком узок, пришлось бы ползти, чего Шакилар не хотел. Брюхом за камень не уцепишься.

Вдруг дрожь прекратилась. Шакилар замер, осознавая, что не осталось звуков, кроме шелеста дыхания. Фатияра беспокойно озиралась.

— Что, если это Сагарис вернулся? — спросила она.

­— Сагарис всегда скрытен, да и не слышал я, чтобы у него была сила буравить горы. Его брат Кнун, наверное, может, но мне кажется, его вообще нет на севере. Я сомневаюсь, что он вообще жив.

— Это почему? Фео не успел его одолеть, а больше никто из наших с ним не разбирался.

— И Паучиха, и вся чары в крепости Даву были творениями Кнуна. За пытки Фео тоже он отвечал. Как видишь, ничего у него не получилось, и вряд ли Сагарис простит ему эти промахи. Конечно, Кнун ценен. Хотя он бывший эльф, Скверна сделала его мастером алхимии, нарушающим законы вселенной. Другого такого демонам уже не сыскать, но, если у него не осталось задач, думаю, он мёртв. Вся эта авантюра с Аватаром — последняя возможность Сагариса навредить миру так, как навредил до него Адзуна. Никого, даже соратников, жалеть не будут. Что такое? Почему ты хмуришься?

— Просто… это как-то дико. Кнун ведь младший брат Сагариса, во всём его поддерживал, спасал много раз, а теперь его в расход…

— У демонов гнилые сердца, которые давно не бьются, а по венам не течёт кровь. Это трупы, движимые Скверной, чьими руками она может мстить Неру.

— Но ты сам видел, что можно превозмочь Тьму, даже будучи мёртвым. Если бы в сердце тех, с кем мы боремся, осталась бы хоть искра теплоты…

— Глупости, Фатияра. Ничего у них не осталось. Даже твоя мать считала, что их нужно убить.

— Получается, что прощение оборотней, над которым мы бьёмся, бессмысленно? Они такие же демоны, как Сагарис и Кнун. Они предали своих сородичей.

— Я не знаю, Фатияра. Правда, не знаю. Я прощал жертв, а не убийц, и не будь тебя рядом, я не заикался бы о помощи теням вообще. Но только ты меня вдохновляешь. У тебя душа чистая, не озлобленная.

Фатияра улыбнулась, её глаза заблестели.

— И у тебя душа чистая. Ты не представляешь, сколько в ней света.

«Не представляю», — хотел ответить Шакилар, но решил не сбивать благой настрой. Подъём, меж тем, продолжили. Узкий, душный лаз угнетал, но куда сильнее — близость теней. Над пещерами — ледник, где покоились проклятые оборотни. Они стонали, быть может, надеясь, что хоть кто-то из соплеменников сжалится. Но таких не было, и Шакилар понимал, почему, хотя ещё теплилась надежда, что проклятие удастся развеять и так.

Он пытался вспомнить, откуда слышал буры, потому что лаз явно уводил в сторону, а самолично тревожить гору Шакилар опасался. До конца её природа была неизвестна, но лежала она за гранью привычного миропонимания, потому пугала. Тем не менее, поразмыслив, Шакилар решился. На древке меч-копья проступила минеральная формула, и, разгадав, что таят в себе стены, принц взялся их плавить. Грязевую массу, что получалась на выходе, он облегчал и уменьшал, чтобы шлак не забил весь лаз.

Он чувствовал гору так остро, как не чувствовал никогда своё тело. Пламя Земли подсказывало, где бить, что укрепить, и его речь слышалась как собственные мысли. Это странное единение успокаивало Шакилара, к тому же он считал, что святыня не будет вести его к гибели. Они поднимались. И вот, вскрыв последнюю стену, Шакилар замер. Из-за его плеча выглянула Фатияра и ахнула. Копьями на них щетинилась драконья стража.