Блеснула молния. Элу зажмурился, а когда открыл глаза, в космической зале уже никого не было, кроме него самого и Айдохведо.

— Слыхал, а?! Как их Ойнокорэйт уделал! Не сомневаюсь — его госпожа Афелиэ позвала. Сама она тихая, но супруг её — это мощь! Ты рад?

— Где Великие? — спросил Элу под бешеный стук сердца.

— Решили, наверное, дальше совещаться без тебя. Ты покрасовался, тебя оценили и будет. Но не волнуйся — всё уже ясно. У них всегда так — спор заканчивает либо Силинджиум, либо Ойнокорэйт. С ним одним Хозяин Времени считается. Ну ладно, идём, отведу тебя обратно к Древу. Готовься.

И тут Змей запыхтел — его крепко сжал в объятиях Элу.

— Спасибо тебе, Айдо… спасибо за всё.

— Да ладно. Тебе спасибо. Ты в этом пути напомнил мне кое о чём… о том, как сильна бывает душа.

Осыпались ржавые листья, трещали и тлели гигантские стволы, стонали горы, чью тысячелетнюю плоть разрывали чудовищные корни. Недолго прожил чудесный лес. За стремительно редеющими, но всё ещё густыми кронами Фео не видел небес. Звёзды потухли перед тем, как он зашёл под сень своего невероятного творения, а наступил ли рассвет — узнать не выходило.

Бешеные чувства угасли. Почти бездумно Фео брёл по мосту, со всех сторон над которым возвышались великаны-деревья. Их останки догниют в расщелинах, которые наполнят до краёв.

Кожи коснулась капля. Оборотень призвал дождь, чтобы ветер не раздул до пожарища меркнущие искры звёздного гнева.

Кости срослись неправильно, но в пламенном бою Фео этого не успел ощутить. Холод сковал сердце, не давая ему разорваться от вида руин, что стали могилой Гилтиана. Казалось, его свет ещё сияет над проклятыми скалами, и лес хранит чудесную тайну, но нет — жизнь закончилась.

Сильнейший ливень пробивался через сеть ветвей и рунами расписанную листву. Фео вспомнил про жажду и вытянул разбитые ладони. Выпил, и сухое горло оцарапало. И то благо после чёрной пустоты. Мокрой рукой Фео вытер лицо. Полегчало, но мысль так и не сделалась связной и парила где-то далеко не только в пространстве, но и во времени.

Боль — океан без дна и берегов. Сколько бы Фео ни плыл, он не узнает покоя, если сдастся и утонет — тоже. Выбрал держаться, бороться. Кто не сражается — проигрывает сразу.

Осколок покрылся красной паутиной трещин. Выдержал демонические чары, но предел его прочности не бесконечен. Рассыплется хрустальная оболочка, и выпадет золотая нить — ещё одна часть мощи Руны. Чувствует ли её заточённая душа, что путь к вечности стал уже? Фео бы пожалел матриарха, но теперь и голову, и сердце занимал лишь один Живущий, так же, как и Руна, умерший ради всех.

Омывало небесными слезами разбитые стены. Над руинами что-то мерцало. Фео начал карабкаться, цепляясь за выступы. Мог телепортироваться, но не вспомнил об этом или же где-то в подсознании обитало понимание, что путь должен быть пешим. Каменная крошка впивалась в израненные пальцы.

Вскоре Фео увидел свою цель.

Дерево, кроной защитившее крепость, опустило ветвь на вершину колонны, которую теперь короновал огромный цветок: такой человеку не обхватить. По белым лепесткам катились капли — плач о Гилтиане и всех жертвах ужасающей жесткости демонов. Больше ни одно дерево не зацвело. Долго, быть может, несколько часов Фео смотрел на тюльпан и видел в узорных прожилках его лепестков улыбчивый лик друга.

Когда Фео окликнули, он ощутил царапающее раздражение. Как смел кто-то ворваться в его тоску? Обернувшись, он выдохнул.

Фатияра выглядела встревоженной. В темноте глаз не горел живой огонь, они походили на обсидианы. Фео ждал, что она скажет ещё что-нибудь, позовёт за собой, но та села рядом на выступающий зубец и молча наблюдала за цветком. О чём думала — не уловить было, но хмарь сходила с её лица.

— Скоро всё здесь превратится в труху, — сказал Фео, не выдержав долгой и густой тишины. — Через многие века, возможно, горы зазеленеют, но лучше бы они оставались мёртвыми, а Гилтиан — живым.

— И я бы того хотела, но уважаю его решение.

Взгляд Фатияры стал более осмысленным, и она добавила:

— Он был самым могучим воином, а его свет — самым ярким. Он первым пришёл за мной, вытянул из отчаяния, когда мне думалось, что всё рухнуло. В тенётах Паучихи я лишь вернула ему долг.

Странно из её уст прозвучало слово «первым», и снова пламя поселилось в её взгляде. Она выпрямила плечи, подняла голову, и слабо, но стала походить на царевну, какой её успел запомнить Фео.

— Расскажи мне о том, что случилось после моего похищения.

Фео забыл про дождь, а тот, меж тем, стихал, чтобы не мешать рассказу Фатияры.

На закате прибыла подмога. Суетились фениксы, укладывали оборотней в корзины на спинах драконов. Бывших пленников всё ещё сковывал ужас. На вопросы они не отвечали ни словом, ни жестом. Даже речь сородича, коего Фео представили как Хоуфру, не волновала их. Может, они и не заметили, что теперь свободны. Фатияра сказала, что души исцеляются дольше, чем тела, и кошмар заключения вкупе с предательством Аватара так просто не оставят несчастных.

Особенно часто Хоуфра обращался к одной женщине, которую Фео назвал бы пожилой по человеческим меркам. Лицо её было сморщено, спина сгорблена, шерсть на костюме скаталась, косы, на концах которых висели серебряные кольца, походили на две грязные сосульки. Может, если отмыть-приодеть, станет выглядеть моложе, но не расцветёт, как Фатияра. Фео услышал имя женщины, почти такое же едко-мерзкое, как «Лариоса» для говорящих на колдовском языке, но быстро забыл его звучание.

Госпожу Драголин отыскали на одном из склонов. Она молчала и Шакилара перед собой не видела, а он бесконечно звал её, надеясь на отклик. Для Фео рассказ о путешествии Гилтиана и остальных Воинов Света чуть отстрочил неизбежное и вечное расставание с другом.

В сумерках таял курган. Рухнул последний ствол и похоронил под собой белый тюльпан.

Рассвет Фео встречал в мягкой кровати под шёлковым покрывалом. Сон накрыл тёмной волной, не принеся видений, хотя они больше не пугали. Новая жизнь примирилась с предыдущей, Аймери сделался товарищем и наставником. Где-то под кожей колол стыд: древний феникс оказался сильнее и мудрее Фео, одолел кошмары Скверны.

«Он первым пришёл за мной», — вспомнились слова Фатияры. Аймери считал, что благодаря Фео начал бороться: тот бессознательно помог бывшему перводемону.

Только шелест бархатного ветерка был спутником Фео в лавандовом царстве Тинтх.

Возле кровати висело зеркало в человеческий рост. Пробудившись, Фео посмотрел в него и не сразу себя узнал. Тяжелым сделался взгляд, посуровел лик. Крестьянская простота и мягкость, отличавшая Фео от Гиддеона, улетучилась. За зеркальной гладью стоял отец — могучий магикорец, и секунды потребовались, чтобы осознать истину.

Фео расчесался гребнем, а вылезшие волосы обрезал. Выгоревшие и отчасти седые пряди стянул лентой. Стал ещё сильнее походить на отца.

В гардеробной среди традиционных фениксовых рубах и шаровар Фео отыскал, что нужно — человеческую одежду. И магикорскую, и в цветах столицы. Но не было белизны слуг Времени. Пришлось ограничиться синим и красным.

— Есть ли у вас белая мантия? — поинтересовался Фео у слуги.

Тот пообещал посмотреть, а меж тем доложил, что в гостиной ожидают.

На резном катающемся кресле сидела женщина. Она обернулась, увидев, что к ней спустились, и в её больших круглых глазах блеснула радость, но Фео тем же чувством не ответил. Обнажённую кожу рук и плеч покрывали ожоговые рубцы. Шёлковым платом была покрыта лишенная волос голова.

В глиняных кадках только-только проклевывались побеги и уже тянулись к женщине, а она гладила их нежнейшие полупрозрачные листья. Гостиная напоминала только открывшуюся оранжерею, стены которой не успела укрыть зелень.

Фео поклонился, и женщина указала на свободное кресло рядом с собой. Жест её был слабый, скованный.